Тишина

На площади моей танцует танго
Холодный белоснежный постовой.
И слышу я, и слышу непрестанно
Собачий тихий неуемный вой…

И лай, и гул войны, и зов орудий,
И взорванное небо пополам.
Как быстро забывают это люди…
Кто не забыл, я обращаюсь к вам.

Какое детство нам с тобой досталось?
Карман овса и ледяной мороз.
И вот уже маячит злая старость,
И близится, и близится погост.

А в памяти все образы всплывают,
От них по-прежнему душа дрожит.
Вот женщина, расстрелянная в яме,
На ней ребенок маленький лежит…

Та девочка, озябшая с дороги,
Подходит к теплой печке — голодна,
С нее солдат брезгливый взгляд не сводит.
«От русских здесь повсюду грязь одна.

Пошла отсюда», — немец, раздражаясь,
Сказал и замахнулся кочергой.
Лицо ребенка, болью искажаясь,
Вдруг побелело, и окончен бой.

Схватившись за ноги, малышка села.
И мать ее, увидев, поняла,
Что им теперь не избежать расстрела,
Она дочурку на руки взяла.

«ВЫ будете у нас квартироваться?
Куда ж теперь я понесу ее!
Могу я и стирать, и убираться,
Оставьте лишь в живых дитя мое!»

«Ну ладно, поживи в собачьей будке,
Просторно там, и вон еды полно.
Даю на проживанье только сутки.
Порядок! Так у нас заведено!»

И женщина, заплакав, присмирела,
На сеновал малышку уведя,
Она-то понимала, что к расстрелам
Готовили деревню загодя.

Сначала перерезали скотину,
Потом совсем загадили дворы.
Забрали мед, гусей и даже рыбу,
Которую сушили до поры.

И вот в избе уже на лавке трое
Холеных краснощеких мужиков.
Они, достав пайки, дразнят гурьбою
Ту девочку без ног пяти годков.

А та в золе, играя, копошится
И вдруг находит горький шоколад,
Совсем не разбирая, уплетает
Расплавленные плитки наугад.

И все ее лицо и рот и руки
Черны-черны,
Но сладость не унять.
А офицер от хохота и скуки,
Захрюкав, повалился на кровать.

Бросая в уголь плитки шоколада,
Они смеялись: «Русская свинья,
Да сколько же тебе для счастья надо?»
«Еще! Бросайте, дяденьки, в меня!»

«Попробуй шоколада перед смертью…
Ты завтра вместе с мамой… ой-ля-ля,
У речки за оврагом будешь бегать,
Летать на крыльях вместо журавля!»

Наутро где-то перед петухами
Пришла разведка наша и тайком
Офицеров с собой в леса забрали,
Забрали всех в исподнем, босиком…

И солнце в это утро так светило,
Что заслезились детские глаза.
Она-то «дяденек» давно простила,
Запомнила их лица, голоса:

«Ты знаешь, мама, дяди обещали,
Что я, как птица, в небо улечу.
Они меня так сладко угощали!
Я, мамочка, сейчас лететь хочу.

Туда, где мы с тобой когда-то жили,
Туда, где еще не было войны…
Когда над домом ласточки кружили
И было много-много тишины!»

А через сутки — залпы Курской битвы…
И закатилось небо полосой.
Тогда, под Курском, были немцы биты
За девочку с кудрявой головой.

А дальше покатилось-покатилось:
Волна людей — детей и стариков.
Из не убитых армия рядилась,
Щитом прикрыли немцы свой Восток.

Там на дорогах много умирали.
Кто мог еще идти — уже не шли…
Их просто хоронить не успевали,
И к небу поднимались ЖУРАВЛИ.

О сколько, сколько жизней в эту пору
Ушло по трупам в Западный поход.
Так в сердце тает, попадая пулей,
Горячий, черный, обгорелый лед.

На площади войны танцует танго
Холодный белоснежный постовой.
И слышу я, и слышу непрестанно
Собачий тихий неуемный вой…

Какое детство нам с тобой досталось?
Карман овса да ледяной мороз.
Та женщина, расстрелянная в яме,
На ней ребенок маленький замерз.

Как быстро забывают это люди!
Разорванное горе пополам.
Не знаю, что же дальше с нами будет?
Но я воспоминаний не отдам.

Что в памяти моей еще осталось.
Земля в огне, да журавлиный клин.
Теперь и мы с тобой встречаем старость,
Уже дожили до своих седин.

Скажите, где те ангелы Победы,
Что протрубили о конце войны?
Об этом знают только наши деды,
На их могилах много тишины.

На площади смертей танцует танго
Холодный белоснежный постовой.
И слышу я, и слышу неустанный,
Протяжный, тихий, неуемный вой…

Эти стихи написаны по воспоминаниям детей ВОВ, оставшихся на оккупированной территории.