Жизнь на обломках самовластья

Жизнь на обломках самовластья
полна причудливых вещей.
Старинный сад теперь ничей,
и неохотно тлеют страсти
в тени нестриженых ветвей
там, где когда-то полыхали,
когда был молод старый сад,
когда по звёздам, наугад
эти аллеи провожали 
и на престол, и в каземат.
Но у судьбы свои зигзаги,
в иное время неспроста
обожествлённые места
напоминали саркофаги,
обчищенные дочиста.
Их после перепланировки
и дезинфекции мощей
владелец общий и ничей
оставил в виде упаковки
для бездуховности своей.
Остатки роскоши и славы
перетасованы не раз
и выставлены напоказ
за плату в тех же самых залах.
Со стен, не отрывая глаз,
портреты смотрят удивлённо
на свои вещи в вензелях,
когда-то созданные для
особ, особо приближённых.
А вещи в свой черёд хранят
под слоем лаковых покрытий
их неостывшее тепло,
которое судьбе назло
«в развороченном бурей быте»
спасло музейное стекло.
Творцам эпических событий
к нам опускаться недосуг,
они среди своих подруг,
таких же, к слову, знаменитых,
застыли в рамах. А вокруг
под  капителями лепными
вместо засохших чёрных роз
на шаурму высокий спрос,
и вынесенными святыми
торгуют оптом и вразнос.
От скуки и из любопытства
их покупают по пути
не из желания спасти,
а так, как кофе или пиццу.
Лишь только с помощью аи
былое может воротиться,
и то на миг. Уже трещит
карельский розовый гранит,
и новые повсюду лица.
Но в этом воздухе висит
что-то вне времени и срока,
что ангел бронзовый хранит,
поставленный на сталактит
как амулет от злого рока.
И всадник над скалой летит,
и шпиль по-прежнему блестит
в неверном заре востока.
И гиды шумной толпой,
как сталкеры, наперебой
зовут на кладбище эпохи,
давно ушедшей на покой.