По возвращению из Хивы

В иных размерах
гроздья мыслей,
в других
бокалы пьяного вина.
Нанизывая суть на смысл,
искал в чём вина.

Слишком усердно нельзя,
у каждого стезя.
Лучше всего не знать.
Лишние слова. Опять?

Иначе жить нельзя!
Мы же единственные.
Гимны на злобу дня
пьют журналисты.

Крепкий кальян
провоцирует исповедь.
Реальности мычат
за соседним столом.
Из чего не следует,
что инстинкты ведут к истине.
Почему-то кажется,
нетрезвые у них мысли.

Когда иногда
тень на плетень в памяти,
улыбнётся велосипедное колесо,
к потолку прибитое намертво.

Даже, если иллюминация
рифмуется с инициацией,
стоит благодарить небеса?
Сталью блестит репутация.

Разновиновенье,
секунд случайное благоговение.
Счастьем будет понимание?
Ослепление?

Всякий спящий
хочет проснуться
в обнимку с настоящим,
не минувшим.
Вот и нет дня...
Птичий гомон на закате,
на приличном удаленьи,
под восточным небосклоном
опевает в Самарканде
караванный свод времён.

Средь безмолвных мавзолеев
явь ушедших тимуридов.
Всё менять не изменяя
нас учили греки, персы.
И арабы, оплетая
вязью суры минаретов.

Всё познать, не понимая!
Бесконечные беспечно
обратились зороастрийцы
в правоверных мусульман.

Вслед за скифами славяне,
за ними инфоцыгане -
чередой в просвещённый век,
полный войн, кровопролитий,
социальной несправедливости
радиоактивных укрытий...

По возвращению в Москву из Хивы
снега нет, но асфальт калёный.
Никакого лета, уходящая осень,
короткий день,
включённым светом продлённый.

В театр, в ложи, на премьеру
собираются вельможи,
уповая на удачную карьеру.
Музыка наполняет
зал, фойе, буфеты.
Модест Петрович Мусоргский.
Хованщина.
Просекко, коньяк, конфеты.

После тятра - домой
в яндекс-такси экипажах.
Размышлять о киргизах,
незаконной миграции,
валютах, продажах, рынках
патриотического толка.
О вечных законах
тамбовского волка.