Две силы

Вергилий и Варий позвали меня к Меценату. Это было в день моего рождения, 8 декабря, и я оценил их щедрый подарок. Старшие друзья не знали, что первая сила уже покинула меня. Это была сила внимания, жёсткой концентрации. Под её упругостью я постоянно влёкся куда-то, она множила мои действия. Как рискованно я оказался тогда в кругу Брута! Но вторая сила – сила рассеяния – убрала Брута. Когда Брут бросился на обнажённый клинок Стратона (кто-то же должен был помочь уйти Марку Юнию из жизни), он не знал, что за сила клокотала рядом. Она рассеяла и наследство моего отца, и его жизнь, судьбу честного свободнорождённого крестьянина, позволившего мне учиться в Риме и в платоновской академии в Афинах. Четыреста тысяч сестерциев, четыреста тысяч не прожитых отцом часов позволили мне стать и военным трибуном у Брута. Мне показалось дерзким так убить Цезаря, как это сделал Марк Юний. Всё тогда смешалось – тираны и тираноубийцы. Удивительно изворотлив был молодой палач. Впрочем, тогда все убивали друг друга, как и всегда. У подножия статуи Помпея, в курии, со стилосом в руке, сам случайно раненный чьим-то стилосом, Брут действительно был, как ребёнок, ведь, испуганный, спрятался потом на вершине Капитолия. Почему Цезарь сказал ему именно по-гречески: «;;; ;;, ;;;;;; »? Ни греческий, ни латинский языки были не в силах отнять у Брута острую игрушку, но в греческом жило уважение, а в латинском бы поселилось презрение. И ты, Брут, предал и меня, мальчика, поверившего в тебя. Меценат гладил предплечье своего любимого, а Вергилий лил ему в уши утончённый мёд. «Гораций сам нюанс и вектор, и в ямбографии едва ли не превосходит узкого и высокого в ней Архилоха», – горячо и громко шептал он Меценату. Танцовщик под ласками постанывал. «Горациевское слово не равно самому себе, его не вынуть золотым изящным пинцетом из текста». «Отчего же так?» – молвил Меценат, с любопытством наконец посмотрев на меня. «Оно участвует одновременно в различных синтаксических смычках – летит вверх, стремится вперёд и в сторону. Оно не бегун, а умный, сильный и чувственный владелец нескольких колесниц», – подхватил речь Варий. «Ты хочешь сказать мне, что его стихотворение не роза, чья пышность в межлепестковом воздухе?» – спросил Меценат, покрывая мелкими поцелуями блестящую кожу любовника. От этого его метафорическая фраза, которую он, скорее всего, позаимствовал у кого-то из поэтов, наполнилась ещё и паузами и придыханием. «Оно тоньше, – заверил Вергилий. – Полюбуйтесь, как Гораций косвенно целует Аппиеву дорогу, губы его меж её базальтом и копытом привозного галльского скакуна, оскверняющего римскую святыню, нашу regina viarum ». И Вергилий прочёл шесть моих строчек. Меценат довольно улыбнулся. Но молчал. «Если есть на свете занятия приятнее считывания нюансированного письма Горация, то, поверьте, их немного», – осторожно продолжил Варий. «Так он император пружинящего послесловесного вещества?» – вдруг грозно спросил Меценат и приподнялся на локтях. «Ну что вы! – в один голос ответили Вергилий и Варий. – Император у нас один! Он Август». Меценат расслабился. Это был переломный момент. Сила рассеяния уже обменялась тогда задачами с силой внимания. Да, я вступил в кружок Мецената, но только потому, что мне хотелось быть богатым. Я не могу стать всадником, а значит, стану поэтом. Теперь сила внимания привела меня к Меценату и Октавиану, а сила рассеяния убьёт мои лишние действия, с достоинством я откажусь стать личным секретарём Октавиана. Рост, рост как боль будет пронзать меня до самой смерти. Как поэт и памятник самому себе я формируюсь не во встречном движении этих сил, а в их разбегании друг от друга. Первая поглощает людей, события, потом желания, вторая выносит на берег то неоправданные поступки, то сильных опекунов.    

8 декабря 2023