Письмо, коса и правда

Время далеко и пахнет дымом,
Язвами заводов, горькой сажей
Вонью кабака. По нотам мажет
В нём там пианист. Я на машинном:
–А листья всё желтеют?
–Упаси,
Чернеют и летят.
Черствеют и хрустят.
И дождик потихоньку моросит.
А все Наполеоновские планы
Слилися в акведучные каналы
Сейчас же вызывают только смех

На стуле раскачаюся мальчишкой
Зависну и прочту письмо из вне.
Написано из будущего мне:
"И грязи не отмыл того излишка,
Который глубоко под кожу влез,
И съеден был тобою, моя ниша,
И нету больше пьяных твоих вишен –
Моя судьба унюхала как бес
Все полосы Невы под ликом ночи,
И пусть ты и кричал, что было мочи,
От них здесь не осталось ничего..."

Я видел тебя, братец, этой ночью.
И складки у зубов на уголках
И кадр: у тебя в нем на руках
Чернеет рана грязи. То воочию
Видал на берегу я ноги свесив.
И там же ты орал и убегал,
И фразы неразборчиво ронял,
Да те не воробей. И мы не в пьесе
Осталось пожелать тебя добиться
И ночью не хотеть бы застрелиться
Тебя, моя раздетая всем правда

И планы два ноль двадцать и четыре
Станут планом двадцать двадцать пять
Шестая да седьмая будет пядь
Когда-нибудь во лбу, только шире
Станется дыра близ у груди.
Осталось да и только нам латать
Остатки плоти, что желал распять
Мальчишка, изувеченный внутри.
Гори огонь цветами всей палитры!
Бушуй вода, несущая все литры
Девятого клокочущего вала...

И сколько ещё будем слушать ноты
Нажатые когда-то невпопад
Беднягой, что отцом станет сонат?
Не знаю, но затихнут эти доты.
Симфония десятая, греми!
Я разобью чело за тебя знай,
Ведь даже на Титанике: "Играй"
Гласили музыканты под огни
Тускнеющих кают, себе же сами.
И думается письма не писали
Назад, дабы уйти не там, а здесь!

Стерев улыбку, встань же на угли
И повтори всё то же пред косой
И может ты монах – щёчки сухи
Но ноги-то в крови, ведь ты босой