ноябрьская оттепель в Петербурге

Ноябрьская оттепель в Петербурге.
Раскрылся цветок канализации
загробный. Пьёт спирт в старом фонде Мурка.
Отмашки в виде вечного покоя даёшь по-братски,
отец. Ждём с нетерпением того покоя;
и больше...
и в целом, ничего не ждём. Уже по коням?
Теперь так можно?
Чуть не упал. Как камень или лист бесшумный,
дорога та же, у родного катафалка
зевал и не пылил. Плыл, утомлён отумном,
отрадой сумрачной пленён. Лошадку
ребята подвели. Вернее, прикатили.
Скакнул. Чего же боле. Или,
вон, вековые шали хвойных
знакомо-неопределённых.
Белоостровские колонны
с сучками тут и там. Баллоны
газовые под навесом. Несчастливо-таинственное подавленное смятение,
подвешенно-провидческое отчуждение зимне-летнее. Или с нервною
дидактичностью выскажусь:
возьму с дерева лист его,
как какое-то первое,
и поставлю впоследствии
многоточие всякое,
или подле последнего,
не отметив вслух тако же,
что бренчу не про первое,
а про стереотип — читай,
про фиксу восприятия.
Плюс Платона на дерево —
безразлично, что липовый, —
дескать, так его за ногу.
Кто виновен, что старый сказался поблизости
или за уши притянут был через весь континуум.
Подступает ли демон-туча капризная,
над пшеничным Ван Гогом невемо'ры кружат ли совсем не картинно, —

чуть не тьма становления дурная — читай,
недовидность и ломаная пустота;
торжествует примат, разбивая берцовой
ярко-белый костный корсет мамонто'вый.
Тьма над бездной. Бездумность, немысленность. Кайф.
Скука тяжеловесная, сплин-смола
крошку времени старческую собрала,
долго, как становления мрак, растекаясь.