шашни старой королевы

Про́клятый замок! образ твой
ещё мелькает пред очами —
с своими мрачными стенами,
с своей запуганной толпой…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прокля́тый сад! проклятый! да!
Повсюду клеймы отверженья!
И в ясный день там иногда
меня пугали привиденья.

Порой мелькал мне чей-то лик —
зелёный, злобой искажённый...
И слышал вопли я и стоны,
последний хрип, предсмертный крик…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Генрих Гейне "АФРОНТЕНБУРГ")



Была королева чванлива, стара,
но фибрами всеми
стремилась к веселью, –
порой от безделья нахлынет хандра,
есть чудо-лекарство — креплёное зелье.
Тогда в окруженьи придворных своих,
она упивалась до пьяного визга, – 
велела сзывать к ней парней молодых.
Лакеи бросались в окрестностях рыскать,
хватали любых: кузнецов и стрельцов,
поэтов восторженных и хлебопашцев,
совсем ещё юных... и даже отцов
малюток грудных —
кто успел им попасться.

Потом накрывался изысканный пир,
карга-королева на трон взгромождалась.
Рыдал менестрель и пиликал клавир,
мона́рхиня, сжав рукоять у кинжала,
как коршун впивалась глазами в гостей...
Проклятье тому,
чьё лицо приглянётся,
потом не сыскать ни его, ни костей, –
он сгинет навеки в развалинах готских…
Забавам старухи потерян был счёт,
вельможи двуличные в страхе дрожали,
и если из спальни вдруг кровью пахнёт,
не шибко  радели они  о морали.

Но сколько не вейся дороженьке в ад,
расплата настигнет и царские мощи, –
слегла королева...
Душевный распад
её осуждаем был мненьем всеобщим.
Супруг же, допре́жь командарм и монарх,
давно в мир теней отошёл чин по чину,
он был на портрете осанист, поджар, –
настала пора разделить с ним судьбину...
В предсмертных конвульсиях билось нутро,
увидела дама в углу жуткий призрак —
то муж был уме́рший...
Промолвил король:
«Ну что, дорогая, заказывай тризну!
Ты всласть порезвилась, как я погляжу,
кровищей страдателей по́лны колодцы,
те в Та́ртаре огненном ждут госпожу, –
готова прислуживать всем?.. а придётся…»





Post scriptum:
Генрих Гейне "Думы"

С толпой безумною не стану
я пляску дикую плясать
и золоченому болвану,
поддавшись гнусному обману,
не стану ладан воскурять.
Я не поверю рукожатьям
мне яму роющих друзей;
я не отдам себя объятьям
надменных наглостью своей
прелестниц... Шумной вереницей
пусть за победной колесницей
своих богов бежит народ!
Мне чуждо идолослуженье;
толпа в слепом своем стремленье
меня с собой не увлечет!

Я знаю, рухнет дуб могучий,
а над послушным камышом
безвредно пронесутся тучи
и прогудит сердитый гром...
Но лучше пасть, как дуб в ненастье,
чем камышом остаться жить,
чтобы потом считать за счастье —
для франта тросточкой служить.

(перевод Михаила Михайлова)