Исход

       Пасмурные дни не прекращаются второй год. Когда все пять континентов были заражены войной, серая завеса накрыла землю полупрозрачной тяжёлой тканью. Местами это полотно, сотканное из смога лесных пожаров и не растворяющихся в атмосфере продуктов сгорания ракетного топлива и отравляющих газов, было настолько тонким, что сквозь него просвечивался тёмно рыжий солнечный круг. Ночью весь мир погружался в кромешную бездну. Все умирали. Ни одно живое существо не осмеливалось, пошевелиться. Опасаясь за свою жизнь люди, не разговаривали даже шёпотом и скрывали лица под покрывалами и в плотных одеждах, чтобы не обнаружилось неслышимое дыхание. С рассветом люди выползали из своих укрытий и наполняли хаотичным движением пространство. Их одежды не отличались цветом от гнетущего неба. У всех жителей без исключения были головные уборы серо-коричневого цвета и такого же цвета накидки, пальто и бушлаты. Эти одежды защищали от заражения. Города превратились в бессмысленные муравейники, но эта кажущаяся бессмысленность, была крайне необходима. Движущиеся массы создавали ощущение полнокровной жизни и вселяли надежду на будущее. Главное не останавливаться – тогда солнце не покинет землю.
       Я пробирался сквозь толпу. Матвей ушёл вперёд. Между нами метров семь-восемь и снующие в разном направлении безликие мужчины и женщины. – Оглянись, сынок, говорил я ему мысленно, но он, увлекшись ритмом шага, не слышал меня. В этом однообразии мельтешащих шляп бейсболок капюшонов и поднятых воротников легко потеряться. Лавировать в потоке – дело привычное.  Пытаюсь сократить отставание. Теснота считается безопасным местом нахождения, но она изрядно поднадоела и мы с Матвеем решили уйти. Уйти из города. Найти по возможности безопасную нишу и уединиться.   
       Сын замедлил шаг и радостно кому-то помахал рукой. Навстречу ему торопился юноша. Светло-русые волосы и открытое белозубое лицо сверкнули как фотовспышка.  С парня слетел капюшон, и он быстро его вернул на место. Встретил товарища, значит. Какая удача. Они трясли друг друга за плечи и бодались лбами как полугодовалые козлята. Рядом с ними появился высокий мужчина, что-то сказал и торопливо стал уходить. Вероятно, это его отец. Лица как под копирку только глубокие морщины у одного из них говорили о разнице в возрасте. Под этой печатью времени я обнаружил нечто родное и близкое. Сердце учащённо билось. Я окликнул уходящего юношу и спросил его: «Кто это?».
      – Мой отец, ответил он, теряясь в толпе.
      – Мы вместе учились, крикнул я вслед.
       Кто бы это мог быть? Если мы вместе учились – то где? Знакомый незнакомец. А может я просто обознался, тогда отчего возникло волнение? Мы с Матвеем поторопились уйти с площади. Боковым зрением я заметил, что высокий мужчина остановился, слушая сына.               
     – Надо было сразу сказать, воскликнул он, потрясая кистью руки у своего уха.
      Я не мог этого слышать. Между нами хоть и невеликое расстояние, но очень шумливое. Никто не кричал и даже не повышал голоса. Однако – тихие разговоры и шёпот присутствовали, шуршание грубых плащей кашель и стук башмаков об асфальт объединялись в единый звук похожий на шелест. Точно так звучит собирающий и влекущий за собой камни сель. Я не мог этого слышать, но слышал. Незнакомец окинул взглядом площадь и сосредоточил внимание на том самом месте, где мы минуту назад повстречались. Я отвернулся. Нас ничего здесь не держит – мы должны скорее уйти. В кварталах дальних и печальных отоварим карты по полной –   а там будь что будет. Нет сил, терпеть коричневую жизнь и жрать галеты из опилок воняющих порохом и машинным маслом. Как всё надоело – Боже мой! Боже мой! Я хочу увидеть степь, обыкновенную и великую степь. Не может быть, чтобы она была выжжена полностью, не может быть, чтобы она была вся отравленная. Эти слухи распространяют агенты специальных служб. Я хочу прижаться к земле и наблюдать, как растёт трава, как она цветёт и как над колосками вьются мотыльки. Это всё есть и чем дальше от города, тем больше и чище. Километров пять-шесть и будет зелень, а через десять будет много зелёной и сочной травы. Я буду слышать её запах, растирать в ладонях ромашки и спорыш, я буду, её есть. Я хочу, есть траву, пить её и дышать ею, и чтобы её было много-много.
      – Что с тобой, папа, окликнул меня Матвей.
      – Нет-нет – ничего, ответил я, вытирая глаза. Так, вспомнилось кое-что. Мы зашли под арку, которая метра на полтора возвышалась над площадью и просматривалась со всех сторон. Надо отдышаться и уточнить маршрут. Я прислонился к холодной стене и закрыл глаза. Опять этот назойливый шум в ушах – бесконечный и бессмысленный. Хоть бы воробей чирикнул разочек или птенчик пискнул. Я вспомнил, как когда-то в юности был в деревне и вспомнил густую пряную ночь. Было много сверчков и от их сверчения не было спасения, им подыгрывали лягушки. Яркие звуки природы мешали целоваться. Впрочем, мешали не сильно. Всюду были золотые волосы Вероники. Я прижимал её к себе всеми своими руками, а она держала мою голову и ладошками закрывала уши, а когда уставала, начинала играть ладошками и мои барабанные перепонки вздрагивали, когда она убирала свои пальчики. Кромешная тишина сменялась звонкими трелями сверчков и противным кваканьем. Этот хор нарушал душевное настроение и ритм тела. Я злился. Гнев превращался в смех, а потом мы долго катались по траве, держась за животы. Деревни Покровка уже нет, а какой она была взъерошенной и пахучей. Тогда несколько деревень сдуло взрывной волной со всеми людьми и животными. И Веронику сдуло – так что от неё ничего не осталось. Ничего.
     – Папа, папа… Матвей тормошил меня за плечи. Я открыл глаза. Передо мной стоял высокий мужчина – тот самый, в котором, я признал однокурсника. Мы, молча, смотрели друг на друга. Знакомое лицо с правильными пропорциями. Высокий лоб соответствовал длине носа. Нос крупный прямой, скульптурные губы, борода подстрижена, впалые щёки сверху вниз пересекают крупные морщины похожие на шрамы. Где я мог его видеть? Я хотел быстро ответить себе на этот вопрос, но безуспешно.
     Он расстегнул шинель. В настоящее время, когда все носили на себе мешки из толстого сукна, разного фасона, этот жест считался признаком особого расположения. Мол, у меня нет оружия, я твой друг – доверяй мне. В ответ я расстегнул свой морской бушлат. Под шинелью он был одет как одевались в довоенное время оперные певцы. Белая рубашка застёгнута до последней пуговицы, жилетка и смокинг. Наверно у него есть и белые перчатки. Мне стало неловко за свой затрапезный прикид и заросшее, как у обезьяны лицо. Видя моё смущение, знакомый незнакомец  улыбнулся глазами. Я обознался – чуть было не вырвалось у меня.
      – Оставь, сказал он.
      – Да, ответил, я. Мы бросились друг другу в объятья. Я чувствовал его крепкие руки и мне подумалось что это мой отец, что он вернулся с того света, чтобы поддержать нас или брат, которого я давно не видел, но нет этот человек роднее отца и брата и даже роднее матери. Роднее всех на свете. Сколько мы так стояли не знаю? Пора расставаться. На его мокром от слёз лице играла улыбка – легкая и едва заметная. Улыбка с грустью. После крепкого рукопожатия он исчез. Мы шли вдоль полуразрушенной аркады. Здесь людей совсем мало. Это окраина. Матвей всю дорогу молчал, оглядывался и смотрел на меня – будто хотел убедиться в том, что я это я.               
      – Ты заметил, обратился я к сыну. Ты заметил, что мы похожи?
      – Конечно, заметил, мы ведь родные.
      – Всё так, согласился я, иначе и быть не может. Скажи честно, – отец твоего друга похож на меня хоть сколько - ни будь?
      – Нет, нервно вскрикнул Матвей. Нет! Нисколько не похож! Па,.. когда ты последний раз смотрел в зеркало?
      – Что с тобой? Матвей молчал. Несколько минут мы шли в тишине. Зашли в разрушенный дом. Под бинтами на левой ноге был спрятан большой кухонный нож. Я поместил его под левую руку в специально приготовленные ножны. С большим трудом удалось отыскать подходящей длины арматуру. Это на всякий случай – мало ли что. Мы в любом случае рискуем. Неожиданно каркнула ворона. Она сидела на сухом дереве в двадцати метрах от дома, в котором мы скрывались. Это был удивительный звук. Даже вспомнить, не могу, когда я в последний раз видел ворону. Матвей не скрывал удовольствия – если бы можно было, он бы закричал от радости. Мы осторожно покинули дом.
      – Папа у вас одно лицо. Понимаешь, ты это или нет! Одно лицо! Ты не похож – ты копия. Копия!
      – Значит, это был я?
      – Нет-нет, папа, он выше ростом, спокойно сказал Матвей. На пол головы выше. Я в шоке, чуть крышу не снесло. Не понимаю – кто этот человек и почему?..
      – Да это неважно сынок. Выше – ниже. Это был, как ты сам признался, – человек. Ты ведь в курсе, что среди людей таких совсем не осталось и кто знает – может это последняя на земле душа, не утратившая чувство любви к ближнему.
      – А мы! Мы – кто?
      – Мы? Мы никто. Чтобы мы были, надо выжить, а пока нас уже нет или ещё нет.
      – Выживем, сказал Матвей.
      Я ещё раз заглянул в карту, которую рисовал сам. План исхода был разработан до мелочей. Благодаря сточной трубе, о которой мало кто знал мы, благополучно миновали блокпосты. Город остался позади. Под ногами выжженная земля. Из-под камней выглядывали изумрудные пятаки. – Это мох. Настоящий живой мох. Подул лёгкий ветер. К запаху гари мы привыкли, но в нём появился едва уловимый оттенок из прошлого, может даже из детства. – Сладкий аромат полыни.