Волошин. Коктебель-Париж

Коктебель

Смотровая квадратная вышка —
Капитанский ночной аванпост.*
Здесь созвучья летают как вспышки
При сияньи мерцающих звезд.

Лица женщин минувшего века —
Очарованных влюбчивых дам,
Окружив одного человека,
Внемлют им изреченным словам.

В забытьё окунулась Марина,*
Позади симпатяга Эфрон —
На лице нефальшивая мина,
Ведь сейчас в её сердце не он.

От волненья растрогалась Ася.
Маня Гехтман вздыхает взахлёб.
Лиля губы сомкнула в гримасе.
Вера гневно нахмурила лоб.

А Бальмонт в выжидательной позе,
Не сводя с обожательниц глаз,
Приутих, повинуясь угрозе
Отложить выступленье на час.

Макс хорош. Он читает прекрасно,
Тонко чувствуя ритм стиха,
Не спеша, и почти беспристрастно.
Аффектация крайне скупа.

Лишь порой, вознеся одну руку
И подняв один палец наверх,
Подчеркнет интонацию звуком,
Обозначив глубинный подтекст.

Речь цепляет и держит вниманье,
Замедляет теченье часов,
Доводя до глубин подсознанья
Отгранённые строчки стихов.

Роковая печать благородства
На его бородатом лице.
Но при этом и нет превосходства —
Он отнюдь не король во дворце.

Добродушные плотные губы,
Четкий очерк упрямого рта.
Лоб и брови немножечко грубы,
А в лешачьих глазах доброта.

Слушать можно его очень долго.
Модуляции тембров мягки.
А когда он замрет ненадолго,
То сверкают в глазах огоньки.

Показалось, он может и больше
Этим людям взволнованным дать.
Только нужно принять и подольше
Его образ в себе удержать.

 «Если сердце горит и трепещет,*
  Если древняя чаша полна… —
  Горе! Горе тому, кто расплещет
  Эту чашу, не выпив до дна»,

— Он прочел, новый стих начиная,
  И на звезды взглянул в пол-лица.
  Там, средь них, есть одна голубая,
  Что в ночи вдохновляет творца.

  Вдохновенье — не частая гостья,
  Не на всех указует перстом.
  И лишь тот собирает колосья,
  Кто не падок вещать о пустом.

  А когда иссякают надежды
  И небесные боги глухи,
  Гаснет взор и смыкаются вежды,*
  То из мук он ваяет стихи.
                -------
Нам неведомо, что это было
И какою была та любовь.*
Знаем лишь, что их «жажда сдружила»,
Что она растревожила кровь.

А потом настоящая смута
Поднялась в беспокойной душе.
И в душе его рухнули путы
Скороспелой любви в шалаше.

И пришлось ей сказать откровенно,
Что любовь растопилась в огне,
И что может она совершенно
С той поры быть свободной вполне.

Вот слова, что тогда прозвучали
На его охладелых устах,
Что всю ночь его душу терзали
И к утру воплотились в стихах:

  «В нас весенняя ночь трепетала.*
   Нам таинственный месяц сверкал…
   Не меня ты во мне обнимала.
   Не тебя я во тьме целовал.

   Нас палящая жажда сдружила,
   В нас различное чувство слилось:
   Ты кого-то другого любила,
   И к другой мое сердце рвалось.

   Запрокинулись головы наши,
   Опьянялись мы огненным сном,
   Расплескали мы древние чаши,
   Налитые священным вином».

Что сказать? Видно, так было надо.
Пусть уйдет от него Вайолет,
А в душе не померкнет отрада,
Та, что прежде оставила след.

Люди спят, изнуренные смутой,
Погрузясь в неотвязные сны,
Проводя и роняя минуты,
Ярких дней и фиест лишены.

Между тем, счастье водится рядом,
И заветная дверца близка.
Нужно лишь отыскать её взглядом,
А в себе потревожить сурка.

Горький вкус отбивает отдушка
Тот, кто мучался, это поймёт.
А ему вообразилась подружка,
Коей грезил он боле чем год.

Её звал он вначале Маргоря,*
А потом, когда свиделись вновь,
То придумал ей имя Аморя
По созвучью со словом любовь.
         
                Париж

Поздний вечер в чердачной мансарде.
Смутный гул голосов из окна.
Лунный свет на бордовом жаккарде.
Нить любви как тугая струна.

Он вспарил высоко и вернулся.
Захотелось писать ей письмо.
Сочинил пару строк, замахнулся,
И перо застрочило само:

  «Как я мог так легко расплескаться*
   За протекшие несколько дней!
   Как посмел отойти, оторваться
   От своих изначальных корней!

   Я клянусь разорвать эту плеву,
   Что отъяла меня от людей,
   И вернуться к исконному древу
   Для свершенья высоких идей.

   Но всё это возможно лишь с Вами.
   Я хочу поскорее узнать
   Вашу жизнь и живыми словами
   Всё, что зреет во мне, передать.

   Я люблю чрезвычайно «Пер Гюнта».*
   Напишите, прочли ль Вы его?
   В нём заквас для душевного бунта.
   Вот слова, что милей мне всего:
           Пер Гюнт
       (простираясь у порога)
   “Дай мне знать, в чем мое прегрешенье
           Сольвейг
   Нет в тебе, мой бесценный, вины.
           Пер Гюнт
   Тогда в чем же мое преступленье,
   Иль грехи мои все прощены?
           Сольвейг
        (садясь подле него)
   В том, что жизнь моя сделалась песней
   С той поры как сыскал тебя взор!”

   Ради Вас я готов измениться.
   В этом ключ и заклятье  моё.
   Я хочу всё стереть и родиться,
   Всё своё опрокинув бытьё.

   Нужен искус и много работы.
   Как я смею смотреть Вам в глаза!
   Но без Вас не заполнить пустоты,
   И без Вас не сменить полюса.

   Моя милая, жду. Помогите.
   Мне нужна очень Ваша любовь.
   Обречён и прошу о защите
   И мечтаю увидеть Вас вновь».
                -------
Вот и всё. Он слегка притомился.
За окном жил вечерний Париж…
Мир гудел, ликовал и дивился
Средь огней пышно-пёстрых афиш.

Он прошел до двери и спустился
Вниз по лестнице в уличный свет.
Из ночного кафе доносился
Запах свежих слоёных галет…

Постояв у меню возле тента,
Он кивнул и уселся за стол:
— Силь ву пле, мне бокальчик абсента!*
И гарсон, тут как тут, подошёл.

Поднесли. И хорошую дозу
С ложкой сахара наискосок.
Он, приняв отрешённую позу,
Обмакнул и зажёг тот кусок.

И, уставясь в горящие капли,
Опадавшие в мутный абсент,
Воскрешал, как вдвоём они зябли*
В Люксембургском саду на уик-энд,

Как весною бродили в Версале
В опустелых садах между туй,
Как в серебряной дымке стояли
У дерев между сизых статуй.

И как алые зори встречали
На мосту возле Лувра вдвоём.
Там волшебные речи журчали
Как две струйки в един водоём.

Он отпил из бокала немного:
 «Уфф! Какая же гадость абсент!
  Мне, видать, далеко до Ван Гога,
  Но и я ведь не хилый клиент».

И, не сдобрив напиток водою,
Чтоб не сбавить хмельной градиент,
Он эффектно тряхнул бородою
И глотнул как заправский студент.
                -------
Чу! Очнись. Пред тобою виденье,
Океаны прелестных цветков!
Летний луг. Аромат от цветенья
Незабудок, вьюнков, васильков…

И клубящийся дым вспоминаний
Поднялся из глубинных пластов
Потайных закоулков сознанья,
Сделав несколько плавных кругов.

Васильки и эгретка на шляпке,
Чёткий профиль с покатостью плеч,
Зарисовки в разложенной папке,
Разговорная пылкая речь.

Полудетский убористый почерк
На листках при мерцании свеч,
Округлённый в каракулях очерк,
Запах тайны, способный увлечь.

 — Вы ведь здесь, милый друг? Говорите ж.
   Вижу отсветы Ваших очей.
   Мне пригрезился сказочный Китеж
   И звучание дивных речей...

   Дайте знак, я почти Вас не слышу,
   Не могу различить Ваших слов!
   Я хочу подойти к Вам поближе
   И разъять чародейский покров?

   Тьма струится и шепчется что-то,
   И молчанье висит как кольцо.
   Свет мигнул и потух отчего-то,
   Но сквозь мрак проступило лицо

   И сквозь воздух тяжёлый и мглистый
   Тихий сад и дворец Тюильри,
   Кружева и Монмартр лучистый,
   Словно жемчуг живой — фонари.

 — Мы в серебряной дымке стояли.
   Время медленно, тихо текло.
   Ваши очи теплели, сияли,
   И во мне всё внутри ожило.

   Те мгновенья сегодня как годы...
   Два Маго, Сен-Сюльпи и музей.
   Пел орган и, взлетая на своды,
   Гулкий звук его лился мощней.

   Дни свивались и вновь развивались.
   Напоённое чувство росло,
   И всё то, чего б мы ни касались,
   В наших пламенных душах цвело.

   А сейчас я один здесь в Париже
   И смотрю неизбывные сны.
   В этих снах Вы мне кажетесь ближе
   И в судьбу мою вновь вплетены.

   Вижу полные Луврские залы,
   Зеркала, застарелый паркет.
   Вы томны и немного усталы,
   Но в глазах не угасший отсвет.

   Шелест ног возле греческих статуй,
   Прелесть форм обнаженных фигур,
   Спящий фавн (непременно хвостатый),
   Над Психеей склонённый Амур...

   И в златящихся рамках картины
   Из роскошной Большой Galerie.
   Будто их принесли на смотрины,
   Из холстов развернув попурри.

    Вот Буше — утончённый и лживый ,
    И Шарден — неподдельный простой.
    У Милле плач заката над нивой,
    А Коро — весь жемчужный, седой.

    Грёз смешон и немножечко сладок,
    Но он нам приглянулся зато.
    А чеканность извивистых складок
    Манит глаз на картинах Ватто.

    Лев весёлый со спутанной гривой
    У волшебного Делакруа.
    Если сыт — он незлой и игривый,
    Но готов поменять амплуа.

   Вы тогда изменили мне зренье,
   И теперь мой намётанный глаз
   Научился ловить впечатленье,
   Столь же яркое как и у Вас.

   И я вижу другими глазами
   Этот мир и хочу удержать
   Красоту, что обрёл рядом с Вами,
   Чтоб в себя её снова вобрать.

   А когда я в музее случайно
   Увидал бесподобный портрет
   (мне напомнивший Вас чрезвычайно),
   То во мне отпечатался след.

   И теперь из ушедших мгновений
   Я пытаюсь в себе воссоздать
   Робость Ваших бесшумных движений,
   Мягкость линий и гибкую стать,

   Легкость платья под цвет эвкалипта,
   Мягкий контур в красивых губах
   Как на бюсте царицы Египта,
   Несравненной вовек Таиах.
                -------
   Я потом подходил очень близко.
   Мне почудилась в мраморе плоть.
   И, склонив свою голову низко,
   Захотел я мираж побороть.

   Но на миг показалось, что губы
   Шевельнулись на хладном лице.
   И из уст её вырвались клубы,
   И лазурь засияла в венце.

   Я стоял и глядел в потрясеньи,*
   Вообразив, что она — это Вы,
   Но в ином, неземном измереньи.
   И виденье исчезло, увы.

   Но оно, овладев моим взором,
   С той поры будоражит мне кровь,
   И нет средства на свете, которым
   Излечить можно эту любовь!

   Я хотел бы забрать ту статую
   И в свой дом, не таясь, привезти,
   Чтоб цвела красота не впустую,
   Чтобы впредь не жила взаперти.

   И чтоб в час, когда я затоскую,
   Смог бы я отогнать свою муть
   И в природу свою непростую
   Возвратить изначальную суть.
                -------
   Ну а если по гибельной воле
   Нашей дружбе наступит конец,
   И мы с Вами не встретимся боле,
   Я в душе возведу Вам дворец.

   И пускай тогда жизнь мне перечит,
   Все равно мой послушный резец
   Вас украсит и увековечит,
   Всем другим преподав образец.
                -------
 «Что ещё? Вам стаканчик абсента?»
 — подошёл незаметно гарсон.
 «Non, merci», — прозвучал без акцента
   Его мягкий густой баритон.

Он достал из кармана банкноту,
Положил на неубранный стол
И, даря чаевую щедроту,
Произнёс «Garde-le» и ушел.*
                -------
Странный тип неуёмного духа
С бородой, в широченных штанах,
Шёл вперёд и бубнил что-то глухо,
Модный шарф намотав впопыхах.

Город был в этот час малолюден.
Влажный камень прохладен и сер.
Свет на улицах тускл и скуден
Как у врат архаичных пещер.

На ночном небосводе далече
Сонмы звёзд восковой бледноты
Как мистичные белые свечи
Лили свет на него с высоты.

В этом мире химер и похмелий,
Неудержных фантазий и снов
Он как гоблин средь тесных ущелий
Заблуждал между статуй домов.

Груды зданий как будто кристаллы,
Речка будто звенящая сталь,
А в готических храмах порталы
Как седой самородный хрусталь.

Вот и мост, где они наблюдали,
Как алел над рекою рассвет,
Как глядели в лиловые дали,
Опершись на резной парапет.

Стук шагов. Бледно-серые плиты.
В серой мгле осветился собор.
Из подземья встают монолиты.
На стенах филигранный убор…

Не спеша, подошёл он ко входу,
Постоял у соборных ворот.
Всё прошедшее кануло в воду,
Зародив впереди поворот.

Но взрастив в своих думах Отраду,
Он не ждал, что всплывут облака,
Что Зефир, навевая прохладу,
Опахнет ей любовь свысока.

И какие-то чуждые люди
Утвердят, что как муж он не гож,
А ещё поднесут по причуде
Ей иную искусную ложь.

Три глухих островерхих портала
Перед ним и колонный карниз.
Короли опустились с астрала
И глядят опечаленно вниз.

А вверху, над аркадами, башни
И на звонницах колокола.
Никогда не ведитесь на шашни,
Как бы жизнь тяжела не была.

Отойдя, он взглянул на аркаду.
Свет мелькнул — показалось ему.
Наверху загасили лампаду?
И опять всё поверглось во тьму…

«Кто там был? Может быть, Квазимодо?
Он здесь сызмалу жил в чердаках
Как монах, отдалясь от народа,
В тех давнишних ещё временах.

Вот, кто мог вдохновенно и чисто
Полюбить и готов был на всё.
Правда прост и одет неказисто,
Да болтали о нём то да сё.

Ну и что же. Он спас от расправы
Эсмеральду в решающий час
На глазах изумлённой оравы
Как никто из живущих сейчас.

Эсмеральда, Ундина, Изольда…
Ведь любовь не игрушка в руках.
Если туз её купит за сольдо,
Разве сможет витать в облаках?

 — Вот какие сумбурные мысли
 Завелись у него в голове.
 У иных уже уши отвисли,
 Остальные пока в большинстве.

Но, пожалуй, понять его можно —
Он грустил по своей Таиах.
Ведь желанное счастье, возможно,
До сих пор не померкло в мечтах.

Так чего ж ему было бояться?
Происшествия призрачных бед?
Всё вернётся, ещё, может статься.
Ведь причин для неверия нет.

И душа его, снявшая слабость,
Поднялась как трава от дождя,
Чтоб впитать мимолётную радость,
Жажду жизни внутри разбудя.

Он стоял и в мистическом трансе
Шёл к венцу со своей Таиах,
И божок в экстатическом танце
Гарцевал на воздушных волнах.

А над арками морды чудовищ
Озирали с высот Notre Dame
Груды серых фигур и сокровищ,
Разлитых по соборным камням…

После утро уже наступало.
Злой фонарщик тушил фонари.
А внутри всё по-прежнему спало
В Cathedrale Notre-Dame de Paris...
                -------
Ночь придёт и за бархатною мглою
Станут бледны полыньи зеркал.
Он согреет её и укроет,
Чтоб никто не увидел, не знал.

Постоит и, смиряя усталость,
Не раздевшись, приляжет в постель.
Отдохнёт и, стряхнув с себя вялость,
Улетит в не свою параллель…*

Свет зажжёт и овалы от лампы
Озарят синеву по углам,
На стенах дорогие эстампы,
Изваянья химер Notre Dame,

Сухоцветы ветвей эвкалипта,
Стопки книжек на хладных столах,
А над ними царевну Египта —
Светлый образ его Таиах…

КОММЕНТАРИИ

Стр.1. … Здесь имеется в виду дом в Коктебеле, построенный в 1903—1913 годах Волошиным и его матерью, Е.О. Волошиной. Он представляет из себя трехэтажный каменный особняк с разными уровнями окон и террасами—палубами и внешне похож на корабль.. На крыше расположена смотровая "палуба-вышка", с которой гости читали свои стихи, отрывки из литературных произведений… Так, Максим Горький здесь впервые прочел свою "Песнь о соколе", а Михаил Булгаков отрывки глав из "Собачьего сердца" и "Роковые яйца".

Стр.1. … В забытьё окунулась Марина — Марина Цветаева — русская поэтесса Серебряного века, прозаик, переводчица. Знакомство Цветаевой с Волошиным состоялось в конце 1910 года, в Москве. В следующем году она посещает его дом. Волошин с Цветаевой почти сразу стали добрыми друзьями. Впоследствии семья Цветаевой неоднократно проводила лето на даче Волошина. Марина Ивановна до конца жизни вспоминала коктебельские лета в доме у Макса.

Стр.1. … Позади симпатяга Эфрон — Сергей Эфрон, литератор, публицист, офицер Белой армии. Дом Волошина сыграл большую роль в его судьбе — здесь он встретил Марину Цветаеву. В 1912 году они поженились. Впоследствии у них родилось две дочери — Ариадна и Ирина. В письмах супруги всегда обращались друг к друг только на «Вы».

Стр.1. … От волненья растрогалась Ася — Анастасия Цветаева — младшая сестра Марины Цветаевой. Была очень талантливым писателем, но всю жизнь прожила в тени сестры. Со временем стала почти монахиней, посвятив себя заботе о других и памяти о своей сестре.  www.miloserdie.ru

Стр.1. … Маня Гехтман вздыхает взахлёб — Мария Лазаревна Гехтман — москвичка, пианистка, преподаватель музыки. Была первым педагогом по музыке ставшего потом известным композитором Р. Щедрина, являлась членом Русского антропософского общества.
Жила в Москве на Трубной площади. Имела тесные отношения с Волошиным, у которого часто гостила в Коктебеле.

Стр.1. … Лиля губы сомкнула в гримасе — Елизавета Эфрон, старшая сестра Сергея Эфрона, впоследствии режиссер, театральный педагог, ученица Вахтангова. Долгие годы она преподавала художественное слово в студии Ю.Завадского при Театре Моссовета и вела занятия в Доме ученых на Кропоткинской (ныне Пречистенка).

Стр.1. … Вера гневно нахмурила лоб — Вера Эфрон (сестра Сергея Эфрона) летние месяцы проводила в доме Волошина.
Училась на юридическом факультете московского университета, на литературном факультете Женевского университета.
По рекомендации Волошина занималась в студии пластического танца Э. И. Рабенека, на драматических курсах артистки художественного театра Халютиной. Случайные заработки от кино, спектаклей и концертов были источниками её материального обеспечения.

Стр.1. … А Бальмонт в выжидательной позе — Константин Бальмонт, русский поэт-символист, переводчик и эссеист, один из виднейших представителей русской поэзии Серебряного века.
В доме Волошина на веранде устраивались поэтические концерты, в которых наряду с другими известными поэтами (Валерием Брюсовым, Андреем Белым) принимал участие и Константин Бальмонт.

Стр.2. … Если сердце горит и трепещет, — цитата из одноимённого стихотворения М. Волошина, обращённого к художнице-англичанке Вайолет Харт, с которой Волошин сблизился летом 1905 года в Париже.

Стр.2. … Гаснет взор и смыкаются вежды, — вежды (вежды – малоупотр., устар. поэт.), глазные веки: «и в ужасе сомкнул я вежды» – Брюсов.

Стр.3 … Нам неведомо, что это было / И какою была та любовь — за этими словами кроются противоречия в душе М. Волошина из-за нескладывающихся отношений с Маргаритой Сабашниковой, его любимой женщиной, на фоне связи с Вайолет.
В дневнике Волошина от 26 июня / 9 июля 1905 г. находим:
И они обе живут во мне, и я могу примирить, допустить
М<аргариту> при W<iolet>, но при М<аргарите> В<асильевне> не
допускаю Wiolet».

Стр.3. … В нас весенняя ночь трепетала — продолжение цитаты из стихотворения М. Волошина к Вайолет Харт и далее о размолвке с ней.

Стр.4 … Её звал он вначале Маргоря — Маргоря - уменьшительное имя Маргариты Сабашниковой, возлюбленной Максимилиана Волошина. Так её звали домашние в семье.

Стр.4. … Как я мог так легко расплескаться — здесь и далее текст, сочинённый автором на основе писем Волошина к Сабашниковой (№73, 77 и др., 1905 г., Париж), опубликованных в Собрании сочинений Максимилиана Волошина под общей редакцией В.П. Купченко и А.В. Лаврова при участии Р.П. Хрулевой, Москва, Эллис Лак, 2013.

Стр.5 … Я люблю чрезвычайно Пер Гюнта — «Пер Гюнт» — драматическая поэма в 5-ти действиях, написанная норвежским драматургом Генриком Ибсеном в 1866 г.

Стр.6. … Силь ву пле, мне бокальчик абсента! — Фантазия автора. Нет точных свидетельств того, чтобы М. Волошин когда-либо пил абсент. Однако со второй половины 19 века и далее абсент становится культовым напитком парижской богемы. Большими почитателями этого напитка были Оскар Уальд, Поль Верлен, Артюр Рембо, Гийом Аполлинер, Эрнест Хемингуэй, Эдгар По, Клод Моне, Пабло Пикассо, Эрих Мария Ремарк и другие. Писатели, художники и поэты искали в абсенте вдохновение, и оно посещало их…

Стр.6. … Воскрешал, как вдвоём они зябли / В Люксембургском саду… — далее текст, сочинённый на основе опубликованных писем и стихотворений М. Волошина из цикла «Amori amara sacrum»

Стр.9. … А когда я в музее случайно / Увидал бесподобный портрет / (он похож был на Вас чрезвычайно), — имеется в виду бюст египетской царицы Тайа, жены Аменхотепа III, матери Эхнатона, впервые увиденный Волошиным 6 июня 1904 г. в парижском музее Гиме (см. упомянутое выше собрание сочинений Максимилиана Волошина). Позднее Волошин приобрел в Берлине гипсовый слепок с этой скульптуры, и в настоящее время он находится в Доме-музее в Коктебеле.

Стр.9. … Несравненной вовек Таиах —  Таиах — имя придуманное Волошиным для египетской царицы. В стихотворении «Она» (1909) Волошин называет Таиах «Царевной Солнца».

Стр.9. … Я стоял и глядел в потрясеньи / Вообразив, что она — это Вы — поэт вспоминал: «Я подходил близко. И когда лицо моё приблизилось, мне показалось, что губы её шевелились. Я ощутил губами холодный мрамор и глубокое потрясение. Сходство громадное» (см. Пинаев С. М, «Максимилиан Волошин, или Себя забывший бог»).

Стр.10. … Произнёс «Garde-le» и ушел — Garde-le в переводе с французского означает: оставьте это у себя (или возьмите себе).

Стр.13. … улетит в параллель — здесь это означает переход в возвышенное состояние души.