Преступление и наказание рассказ с тремя отклонени

Река Мойка двигалась по своим делам, не обращая внимания: на дворцы и скверы, на храмы и доходные дома. Строения и люди ей были не интересны, она нуждалась в одном, в свободе передвижения. Моря, одного только моря она желала по своей природной сущности. И только достигнув залива, река успокаивалась, в ожидание прихода своих сестёр, живущих в Ладожском озере. А они приходили и приходили, но назад никогда не возвращались.

Часть 1:

Родион прошёл сквозь Почтамтский мост, минуя особняк Монферрана, и повернул направо в сторону Юсуповского дворца. Там в парке у пруда ему была назначена встреча с неким господином N, в условленные два часа пополудни. - Bonjour M. Rodion – прозвучало, откуда-то снизу. Родион опустил глаза и обнаружил маленькое существо, очень схожее на…воробья.
Существо было облачено в чёрный фрак, в чёрные  брюки, в белый жилет с белым галстуком и в белые перчатки. – Здрасте, это вы господин N – с осторожностью вопросил Родион. – Naturellement – ответил воробей. Нет, нет, не воробей, скорее очень маленький человечек. – Плиз, давайте перейдем на русский, не силен я в языках. – Как скажете, хотя я знаком лишь с пятью тысячами языками, включая яганский, но это не важно. – А как к вам обращаться? – Зовите меня Порфирий Петрович, understood. – Я вас понял Порфирий Петрович.
- Родион, я тут остановился в «Гранд Отель Мойка 22», не изволите со мной отобедать в ресторации на 9 этаже, там открывается захватывающий обзор на 360 градусов. – Мне приятно смотреть сверху на Петербург с видами на Исаакиевский собор, Адмиралтейство и Дворцовую площадь, там и обо всем поговорим. – Я как бы не против, но во мне такое чувство, что вы сами летаете, и все красоты города вам изрядно поднадоели. – Что вы, да я в жизни никогда не летал, я по другому передвигаюсь – подмигнул Родиону господин, чем то похожий на воробья. Щёки у него были белого цвета, носик был слегка удлиненный, низко посаженные глаза, смотрящие в разные стороны, а волосы имели бледно-серый оттенок. Присмотревшись, Родион обнаружил, что уж не такой он маленький, метр двадцать не меньше.
В ресторане народа не было вообще, официанты сгрудились у панорамных окон, и со скукой наблюдали за прохожими. На столе, накрытом на двоих, красовались: велюте со сморчками, ягненок под соусом «Жу», лосось с соусом «Голландез», со спаржей и цветной капустой и прочее, прочее. Центр
стола украшала бутылка «Ch;teau Gruaud-Larose» 1787 года выдержки.
- Так что вас ко мне принесло, дражайший - промолвил воробьиный глаз.
- Меня посоветовала вас моя близкая знакомая - Сонечка Мармеладова, она вас обслуживала намедни. – Да, да, припоминаю горячая штучка, весьма не дурна собой, с характером Золушки и с благородством Феи. – Чем же я ей показался? – Ей показалось, что вы можете всё… - Хм, да это так - ответил господин и вмиг куда-то исчез. – С вас 1200 долларов – неискренне пролепетал официант в ехидной ухмылке. – Так я же ж, меня же ж…- А вот у вас под ногами старинный чемоданчик «Анис», может там что есть. Родион щелкнул замками, а там…
В коричневом чемодане оказалось: дохлая птичка, в клювике была зажата записка, предположительно на арабском языке, и….1200 долларов. Родион немедленно рассчитался, и двинулся на канал Грибоедова к дому №73. – Соня нам надо поговорить – были его первые слова. – Подождите меня у дома старухи-процентщицы, я скоро буду.   
Родион, в ожидании девушки, с грустью всматривался в четвертый этаж этого злосчастного дома. Ведь там, именно там были убиты: Алёна Ивановна, и сестра ейная, беременная Лизавета…   

Отклонение №1:
Александр Пушкин нервно двигается по комнатам. Время от времени он подходит к столу, и что-то рисует на влажной скатерти. Гусиное перо издаёт характерный скрип, как от не смазанной телеги. Сергеевич торопится на Черную речку, отстаивать свою честь и достоинство. – Барин, угомонитесь – произносит нарисованная голова атамана Пугачёва. – Не зачем вам, вы и так уже покойник. Пушкин стреляет в окровавленную голову, а из кленового дуэльного пистолета, вместо пули вылетает воробей. (Чик-чик, чик-чирик, что это такое). 
Ну да ладно, перейдем к нашему повествованию:

Соня появилась внезапно, как выстрел Дантеса. – Что там у вас, вы с Порфирием Петровичем встретились. – Да родная, но он не выслушал толком меня и внезапно исчез или улетел, я так и не понял. Вот записку оставил, предположительно на арабском языке. – Так это не арабский, а скорее старославянский, я, кажется, понимаю, что там написано: (Родион извините, дела, дела. Но я вас жду с Сонечкой в полночь, в 333 номере, в том же отеле).
В назначенный час, они постучались в дверь.  – Входите, располагайтесь, вот здесь вам будет удобно. Господин N указал им на огромный кожаный диван камуфляжного цвета. Сам номер походил на сталинский кабинет бункера №42: зеркало, кресло, письменный стол, телефонные аппараты, настольная лампа, этажерка, книги с произведениями В.И.Ленина. Но Порфирий Петрович почему-то был облачён в костюм японского самурая. – Отведайте саке, изумительная штучка, вот икра селедки, кальмары, маринованные и квашеные овощи, морские ежи, – угощайтесь, не стесняйтесь. – Да мы вроде, как по делу. – Потом, потом, всё потом…

Оклонение№2:
Сергей Довлатов с Венечкой Ерофеевым  пьют в привокзальном ресторане,
на пересечении 42-й улицы и Парк-авеню. На столе эксклюзивные коктейли:
«Ханаанский бальзам», «Сучий потрох», «Поцелуй тёти Клавы», «Слеза комсомолки», «Первый поцелуй». – Серёга, ну как тебе ась? – Шикардос, ты Ерофей, умничка. Дай я тебя облобызаю. Силен, так уж силен!
- О, эти русские, снова вдрызг упились, аж попадали на пол, синюшные какие-то, как неживые. - Да они мертвые, батюшки, что ж это делается. – Смотрите из их отверстий, воробьи аж повылазили. (Чик-чик, чик-чирик, что это такое).

Часть 2:

- Нам бы кх, кх, деньжат бы у вас одолжить – прокашлял Родион – тысяч 250 долларов. – на год, аль два, ну как получится. Порфирий Петрович задумался – А на что вам такие деньжищи, а впрочем, какое мне дело до этого. – Да вы кушайте, кушайте. – не забывайте господа, проценты у меня огого какие 20 годовых, да и залог потребуется, ещё подлить саке. Господин вышел за ширму с буддийскими рисунками: пейзажей, борцов сумо, гейш, актеров театра кабуки. А вернулся уже с водкой, солеными огурцами, и коктейлем Молотова. Да и номер преобразился, вместо сталинского кабинета - какая-то мещанская комната с желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах. В углу перед  небольшим образом горела лампада, а вокруг ослепительная чистота. «Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота» подумал про себя РАСКОЛЬНИКОВ.  Да именно эту фамилию носил Родион. 
Соня начала понимать, к чему это всё идёт, и чуть слышно прошептала – Мне пора идти, у меня клиент назначен. И незаметно покинула и комнату, и отель.
Только случайные прохожие и видели её, в районе Исаакиевского собора у гостиницы «Англетер». Вот и господин N, безумным образом изменился. Стал похож на «крошечную сухую старушонку, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым носом». – Так говоришь тыщ 250 – прошепелявил он, а в залог, я, пожалуй, возьму Соню, ну конечно Соню Мармеладову!

Оклонение№3:
Галина Бениславская сидит у могилы Сергея Есенина и про себя читает:
«Вы помните, Вы всё, конечно, помните»… Она держит в руке  «Маузер К-96» калибра 7,63. Она плачет толи от ветра, толи от грусти. Да нет же, от любви. На Ваганьковском кладбище никого, только она и записка:  Самоубилась здесь, в этой могиле для меня всё самое дорогое… Серый воробей попрыгал, поклевал, да и пропал. (Чик-чик, чик-чирик, что это такое).

Раскольников, держа в руках старинный чемоданчик «Анис», двигается от Юсуповского дворца в сторону Почтамтского моста. Его кейс забит до отказа сто долларовыми купюрами. Кровь капает с его тонких пальцев. Он и облизывает их, и платком вытирает, всё без толку. Она идет и идет окаянная, не останавливается. 
Заходит в свою крошечная клетушку, шагов в шесть длиной, имеющую самый жалкий вид, со своими жёлтенькими, пыльными и всюду отставшими от стены обоями. Открывает коричневый чемоданчик а там… дохлый воробей и очень железный топор. Он, резким движением рук, рубит себя без сожаления со словами - Прости меня Соня, и падает в реку Мойка.       

А река двигается по своим делам, не обращая внимания: на дворцы и скверы, на храмы и доходные дома. Строения и люди ей не интересны, она нуждается в одном, в свободе передвижения. Моря, одного только моря она желала по своей природной сущности. И только достигнув залива, река успокаивается, в ожидание прихода своих сестёр, живущих в Ладожском озере. А они приходят и приходят, но назад никогда не возвращаются.

С Медянкин. Санкт Петербург осень 24