Юркины заливки

Поскольку хвалить Ивана Захарыча (на мой вкус-слух-лад) особенно не за что, а и залишне топтать ногами не больно хочется, решил-таки я просто сопоставить его и настоящего крестьянского – Сурикова – по «избранной теме».
Уже оговаривался, что, при некоторой схожести слога (отсутствие изысков), они существенно разнятся и по рангу, и по мироощущению, и по судьбе... Да мало ли по чему.
Притом, что и того Ивана нельзя отнести к выдающимся (до дворянина Некрасова не вытягивает), он был поэтом, а не просто юрким версификатором. А Юркин и в версификации не поднаторел. В смысле мастерства или хотя бы мастеровитости. Зато оба – Захарычи. Да ещё и Иваны.
Это я всё пришучиваю.
В «тему» я выбрал Природу. Типа: зима, весна, лето, осень.
У кого, из пишущей братии, такого нет!?
По ходу своих прогулок – по сборникам Сурикова и «ошмёткам» (так сами сборники не поднимаются, а в библиотеку за ними я не потянусь) Юркина – я сообразил, что в «тему» эту, вместо крестьянина Ивана, к моему герою лучше подошёл бы – да из тех же современников И. С. – хотя бы Алексей Плещеев. Дворянин (как и Некрасов). Но – обедневший. Слагал – просто и ясно (лапидарно). Пожалуй, я его – «третьим» – где-то и приставлю.
Суриков здесь (в «тему») – чем в Юркина не попадать будет?!
Я – уже не о качестве-уровне.
У того Ивана Захаровича даже природная тема была проникнута наболевшим-выстраданным. Крестьянским. Только выскользнувшим из-под Пригона. Мятущимся в поисках копейки да пристанища.
Справка – к его биографии:

[Иван Захарович Суриков родился в 1841 году в д. Новоселово Углицкого уезда Юхтинской волости Ярославской губ., умер в 1880 году в Москве. С 1849 года он жил в Москве, добывая средства к существованию торговлей, перепиской бумаг, работой в типографии. С 1875 года Суриков – член «Общества любителей российской словесности». Первые литературные опыты его относятся ко второй половине 1850-х годов (уничтожены самим поэтом). Под первыми публикациями песен (с 1863 по 1867 г.) он подписывался: «Крестьянин И. З. Суриков».
Сотрудничал Суриков в разных изданиях: «Развлечение», «Воскресный досуг», «Всемирная иллюстрация», «Грамотей», «Иллюстрированная газета», «Дело», «Вестник Европы» и др. При жизни его «Стихотворения» издавались трижды (М.,1871; М., 1875; М., 1877). Многие произведения Сурикова вошли в песенники и в устный репертуар. На его тексты писали музыку П. Чайковский («Занялася заря...», «Солнце утомилось...», «Ласточка», «Я ли в поле да не травушка была...», «В огороде возле броду...»), А. Гречанинов («В зареве огнистом...»), Ц. Кюи («Засветилась вдали, загорелась заря...»), Н. Соколов («Ты как утро весны...»), Э. Направник («В огороде возле броду...»), С. Квашиной («Дума»), Ю. Блейхман («Догорела  румяная зорька вдали...»), П. Тюменев («Ночь тиха, сад объят полутьмою...») и др.]

В общем – хлебнул и выплеснул.
А наш... В самом детстве и ему не сладко пришлось. Отец, вернувшись живым с войны, вскорости помер. Мабыть, от ран.
Хотя... Насколько – «вскорости»?! Захар Купреевич успел поработать председателем колхоза. Не последним, значит, мужиком в деревне был.
Ну, а ўжо потым гадавала дзіцятка (нар. 1949) адная маці… А было там – у беларускай вёсцы, пасля вайны, доўга – зусім не салодка. Таму і пра матуліны рукі, якія раз-пораз, зьяўляюцца у яго вершах – веру.
Ну, а дальше… Дальше (с середины 70-х) у Юркина всё настроилось и покатило. Чины, должности, хвалы (от выше стоящих).
Так и старается человек. До сих пор. Пусть своего – в Ах! – «Александра» пока и не закатал, но на «Александрию» уже сподобился.

«Мая Александрыя»

Мілуе явар і чарот мілуе,
З усмешкай зорачкі красуюцца ў вадзе,
І месяц прытуліцца да радзімай вёскі хоча,
Кранае памяць, што ў душы жыве.

Прыпеў:
Мая Александрыя – чараўніца,
Квітнееш ты на беразе ракі.
Мая Александрыя – працаўніца,
З табой мой лёс, вытокі, карані.

Прыходзіш у снах ты каляровых:
Вярба на вуліцы, сцяжыначкі твае.
Яскрава бачу любую матулю каля хаты,
Яна з крынічанькі ваду нясе.

Прыпеў.

Люблю цябе, мая Александрыя,
Бязмежныя палі і хараство тваіх лугоў.
Гасцінная і шчырая, мая Александрыя,
Сюды вядуць шляхі маіх сяброў.

Прыпеў:
Мая Александрыя – чараўніца,
Квітнееш ты на беразе ракі.
Мая Александрыя – працаўніца,
Ты зорачкай гарыш у маёй душы!

В какую радость этот шкловско-могилёвский агрогородок – «мой-свой» душевному генералу, не знаю. Мабыть, он там теперь (на пенсии) столуется-пасётся?! До нашего (Витебщина) Дубровно отсюда – 44 км. А до родной Захарычу хотинской Малуновки – куда больше.
Але – гарыць зорачкай. У душы. Ззяе больш за той Егіпецкай. Нават на мове «злюбаваўся-распачуваўся». Дык на таё ж ён (генерал) і такі шчыры-душэўны!
А што яму і тут, каля хаты, бачыцца «любая матуля», дык… Можа – увогуле – любАя, а не менавіта свая. Праўда – пад метрыку (да якой Захарыч не вельмі і спрытны) – хутчэй, усё ж «лЮбая».
А можа наш аўтар ад імя ўжо свайго літаратурнага героя тут размаўляе?! Якому – як сапраўднаму Бацьку-Уладару – самааддана служыць. Таму – і пра вытокі-карані кажа.
Впрочем, наш Гаулейтер родился чуть в иных местах – в Копысе. Что в 3 км от Александрии, на самой меже Витебской и Могилёвской. Можно их (А и К) и за одно принять.
Однако, вернёмся к Природе. К «временам года».
Суриковско-юркиным, а где-то – и плещеевским.

Берёзы инеем покрылись,
Оделись в сказочный наряд.
Сапфиры, жемчуга, алмазы
На солнце золотом горят.

Седой туман, обняв деревья,
Зажёг волшебные огни.
О, Боже мой! Какая прелесть
Как душу радуют они.

Иду по роще и любуюсь,
На сердце сладкие мечты.
Как дороги, любимы мною
Природы милые черты.

Встречаю новый день морозный
С лучами утренней зари.
И тишину лишь нарушают
На ветках в стайке снегири.

Зима!
Угадайте – чья?! Какого – из Иван-Захарычей?
Вот я бы (ради метра-ритма) вместо «жемчуга» решился на «жЕмчуги». Но... Хозяин – барин.
Так здесь и в 11-й строке... Не мешает «ударить» не только во второй слог (дОроги), но и в четвёртый. Гммм....
В общем, четвёртому (слогу) не везде повезло. Но, если в песню, мабыть, и зальётся-закантуется.
О! С чего это я поменял «закатки» на «заливки»?! В названии.
«Закатки», это – что?! Так, как повернуть!
Можно и в операцию листовой штамповки (по закруглению краёв), можно и в придание тестовой заготовке батонообразной формы. А можно и в герметическую «закупорку» консервных банок.
На любителя.
А – «заливки»?!
Например:

[Заливка (иногда уточняют «методом «наводнение»», от англ. flood fill) – алгоритм, определяющий область, «связанную» с определённым элементом в многомерном массиве (как правило, это двумерный массив точек растрового изображения). Алгоритм применяется в графических программах, чтобы определить область, которую следует заполнить определённым цветом.]

Тьфу ты, ну ты, ложки гнуты! Без поллитры... Не зальёшь – не поймёшь.
Иное дело: соловьи поют – заливаются! Хоть расейские «славные птахи», хоть из «юркиной рощи».
Но – зачем-то поменял. Закатки – на Заливки. Мабыть, чтобы поближе к Природе. Не закатанной в асфальт.
В общем, эта «Зима» – Юркина.
Тем более, что всякий уважающий себя поэт попытался бы избежать (ежели – не в иронию) хотя бы такого дешёвого восклицания, как О, Боже мой! Какая прелесть.
Ўшчыкнуў-такі зноў – генерала… Дык, не па-злому ж!

Белый снег, пушистый
В воздухе кружится
И на землю тихо
Падает, ложится.

И под утро снегом
Поле забелело,
Точно пеленою
Все его одело.

Тёмный лес что шапкой
Принакрылся чудной
И заснул под нею
Крепко, непробудно...

Божьи дни коротки,
Солнце светит мало, –
Вот пришли морозцы –
И зима настала.

Труженик-крестьянин
Вытащил санишки,
Снеговые горы
Строят ребятишки.

Уж давно крестьянин
Ждал зимы и стужи,
И избу соломой
Он укрыл снаружи.

Чтобы в избу ветер
Не проник сквозь щели,
Не надули б снега
Вьюги и метели.

Он теперь покоен –
Всё кругом укрыто,
И ему не страшен
Злой мороз, сердитый.

Ну, это – понятно, чьё. Крестьянское. Суриковское. И – тоже с отсылкой к «божьему».
Простенькое, но...
А теперь – снова «генеральское»

Зима в свои права вступила:
Пурга завьюжила вокруг,
Мороз сковал озёра, реки,
Как будто замерло всё вдруг.

Затихла роща золотая,
Белеют лишь стволы берёз.
Природа спит, она устала,
Гуляет в поле дед Мороз.

Зарёю в предрассветной дымке,
За вихрями ночных завей,
Сверкает иней на калине
И кличет в гости снегирей.

Скрипит калитка на морозе,
Летят к кормушке воробьи.
Дрозды, синички, дятлы, сойки, –
Все ждут дыхание весны.

Что мне в «не очень»?! – А вот и «дед Мороз»! Хотя... Если – для внучки Маши, пусть себе гуляет.
Ну, а «воробьи – весны», как не крути – не в рифму. Воробьям тут повезло даже меньше, чем «снегирям» (с «завеями») из предыдущей строфы. Притом, что и там ладнее было бы За вихрями ночных завей Зазывно кличет соловей. Но поскольку соловьям зимой заливаться не к лицу (не по сезону), пришлось отдуваться снегирям.
Не очень мне и заезженное начало («Зима в свои права вступила...).
А Сурикова щипать не стану!
Что-то я у него про «зиму» (чтобы именно в Природу, а не в одну боль-тугу) больше не нахожу...
Заглянем, что ли, к Плещееву?! Правда, и у того – больше про Осень.
Ага! Есть и в Зиму.
Алексей Николаевич (1825-1893) в нашу Тему («времена года») вообще знатно наладил. И, кстати, вполне достойно. Сначала мы его чуть опортретим.
(Опортретилось только у себя)
«Зимний вечер»... – Так и тоже (как и Сурикова) – не без гражданских раздумий. С нравственным посылом. Детям. И – главное – без выморочного «патриотизма»

Хорошо вам, детки, –
Зимним вечерком
В комнатке уютной
Сели вы рядком,
Пламя от камина
Освещает вас…
Слушаете жадно
Мамы вы рассказ;
Радость, любопытство
На лице у всех;
Часто прерывает
Маму звонкий смех.
Вот рассказ окончен,
Все пустились в зал…
«Поиграй нам, мама», –
Кто-то пропищал.
«Хоть уж девять било,
Отказать вам жаль…»
И послушно села
Мама за рояль.
И пошло веселье,
Началась возня,
Пляска, песни, хохот,
Визг и беготня!
Пусть гудит сердито
Вьюга под окном,
Хорошо вам, детки,
В гнёздышке своём!
Но не всем такое
Счастье бог дает;
Есть на свете много
Бедных и сирот.
У одних могила
Рано мать взяла;
У других нет в зиму
Тёплого угла.
Если приведётся
Встретить вам таких,
Вы как братьев, детки,
Приголубьте их.

И – так, чтобы с настоящим снежком – «Зимнее катанье»

Посмотри, на небе звёзды,
Снег блистает серебром,
Едем, друг мой… ночью зимней
Мчаться весело вдвоём.
Полетит как птица тройка,
Колокольчик зазвенит,
И раскинется пред нами
Бесконечной степи вид.
Всё, что сердце днём тревожит:
И забот докучных рой,
И судьбы насмешки злые –
Всё забудем мы с тобой.
И пускай перенесёмся,
Обаяния полны,
В мир волшебных пёстрых сказок
Нашей доброй старины.
Будем думать, что в хрустальный
Ты дворец заключена,
Что тебя я похищаю
От седого колдуна…
Что мечом моим булатным
Сторож твой – косматый зверь –
Поражен, и мы с тобою
Птицы вольные теперь.
Право, этот мир чудесный
Лучше нашего в сто крат:
Лучше козни чародеев,
Чем житейский наш разлад.
Едем! ждут за воротами
Сани, крытые ковром;
В небе месяц, в небе звёзды,
Снег блистает серебром!

Весна!..
Слово – Юркину. С глухарями, с журавлями... Ну, и с кульгающей рифмой. Зато – фирменной!

Оживает родная природа:
Потемнели от солнца снега,
Ручейки зажурчали в овраге,
Возвращается снова весна.

По утрам чуть мороз забирает,
Холодок пронимает порой.
Но с улыбкой весна побеждает,
Мы простились с холодной зимой.

Слышно пение птиц в поднебесье,
Крик знакомый до слёз журавля.
Потеплело, проснулись деревья,
Отогрелись поля и луга.

Мне так близко дыханье природы,
И в часы предрассветной зари
Подкрадусь незаметно – послушать,
Как токуют в лесу глухари.

А ведь к «журавлям» просто напрашивалась «земля». А ещё проще – поменять местами: «луга и поля». Но наши генералы, на таких трудностях не спотыкаются.
Суриков...
С ним разбежимся аж в два (верша)

И вот опять пришла весна;
И снова зеленеет поле;
Давно уж верба расцвела –
Что ж ты не расцветаешь, доля?

Что ж ты такая же опять,
Как и была, убита горем?
Идёшь – не радует очей
Тебе весна зелёным полем.

Вот скоро птички запоют, –
В лесу кусты зазеленели;
И стадо выгонит пастух
И заиграет на свирели.

В наряды пышные весна
Сады оденет в ярком цвете;
Играть и бегать по садам
С весёлой песней будут дети.

Дождёмся ль, доля, мы с тобой,
Что жизнь весельем озарится?
Иль светлой радости для нас
На белом свете не родится?

Иль нам с тобой не суждено
Встречать весну, как малым детям,
И мы по-прежнему её
С тоской безвыходною встретим?

Взгляни кругом; как хорошо
Весной мир божий расцветает!
Как солнце весело глядит
И в поле травку пригревает!

Нет, не расцвесть нам, доля, нет!
И не запеть на лад весёлый.
Одна, знать, песня нам дана:
Чтоб петь нужду да труд тяжёлый.

Тоже – с «птичками», но (в отличие от счастливого генерала) – с крестьянской тугой...
Вот (другое). Уже пободрее

Над землёю воздух дышит
День от дня теплее;
Стали утром зорьки ярче,
На небе светлее.
Всходит солнце над землёю
С каждым днем всё выше.
И весь день, кружась, воркуют
Голуби на крыше.
Вот и верба нарядилась
В белые серёжки,
И у хат играют дети, –
Веселятся, крошки!
Рады солнечному свету,
Рады дети воле,
И теперь их в душной хате
Не удержишь боле.
Вот и лёд на речке треснул,
Речка зашумела
И с себя зимы оковы
Сбрасывает смело;
Берега крутые роет,
Разлилась широко...
Плеск и шум воды бурливой
Слышен издалёка.
В небе тучка набежала,
Мелкий дождик сеет...
В поле травка показалась,
Поле зеленеет.
На брединнике, на ивах
Развернулись почки,
И глядят, как золотые,
Светлые листочки.
Вот и лес оделся, песни
Птичек зазвенели,
Над травой цветов головки
Ярко запестрели.
Хороша весна-царица,
В плащ цветной одета!
Много в воздухе разлито
И тепла, и света...

Брединник... Коль верба и ива тут названы своими именами, тогда – ракита. Тоже – ива, но – особый вид. «Ломкая».
Заглянем (по Весну) к Плещееву?!

Уж тает снег, бегут ручьи,
В окно повеяло весною…
Засвищут скоро соловьи,
И лес оденется листвою!
Чиста небесная лазурь,
Теплей и ярче солнце стало,
Пора метелей злых и бурь
Опять надолго миновала.
И сердце сильно так в груди
Стучит, как будто ждет чего-то,
Как будто счастье впереди
И унесла зима заботы!
Все лица весело глядят.
«Весна!» – читаешь в каждом взоре;
И тот, как празднику, ей рад,
Чья жизнь – лишь тяжкий труд и горе.
Но резвых деток звонкий смех
И беззаботных птичек пенье
Мне говорят – кто больше всех
Природы любит обновленье!

Не беззаботное...
А ещё... Перекликается с популярной от Исаака Дунаевского (1947), на стихи Михаила Вольпина

По бульварам мрачно шёл прохожий,
Птицы пели песни про апрель,
Нёс прохожий толстый, чернокожий
Многоуважаемый портфель.

Шёл мужчина чинно и солидно,
Презирая птичий перезвон,
По лицу мужчины было видно,
Что весну не одобряет он.

Что вся эта весна ни к чему.
Что песня не нужна никому.
Что вешняя вода – ерунда.
Да! Да! Ерунда!

Журчат ручьи, слепят лучи,
И тает лёд, и сердце тает.
И даже пень в апрельский день
Берёзкой снова стать мечтает.
Весёлый шмель гудит весеннюю тревогу,
Кричат задорные весёлые скворцы.
Кричат скворцы во все концы:
«Весна идёт – весне дорогу!».

А от Плещеева – ещё одно. Теперь уже более бодрое

Песни жаворонков снова
Зазвенели в вышине.
«Гостья милая, здорово!»-
Говорят они весне.
Уже теплее солнце греет,
Стали краше небеса…
Скоро все зазеленеет –
Степи, рощи и леса.
Позабудет бедный горе,
Расцветёт душой старик…
В каждом сердце, в каждом взоре
Радость вспыхнет хоть на миг.
Выйдет пахарь на дорогу,
Взглянет весело вокруг;
Помолясь усердно богу,
Бодро примется за плуг.
С кротким сердцем, с верой сильной,
Весь отдастся он трудам, –
И пошлет господь обильный
Урожай его полям!

Лето...
А на него сделаем маленькую паузу. Как-никак – середина Года!

21.05.2024