Перформанс

Усталый художник вернулся домой и заперся на замок.
Кровать и треножник, мольберт по прямой,   балкон за окном промок.
Промозглая осень, октябрь, сквозняк. На улице всё желто.
Художник проносит дешёвый коньяк и свёрток в худом пальто.

В каморке нет места, но света полно. Художник идёт к окну.
Там осень-невеста дробит полотно на части во всю длину
В земной круговерти на тысячи вёрст весь мир изошёл тоской.
А здесь, на мольберте, исписанный холст. Картина хранит покой.

Художник садится в пальто на постель, и свёрток дрожит в руке.
В картине есть птицы, Париж и Брюссель, и отблески на реке
А главным героем пейзажа стал шут, одетый в шелка и лён
Есть дом под горою, тенистый маршрут, берёзы, дубы и клён.

Высокие горы, леса и холмы, столицы известных стран,
Цветы мандрагоры, святые псалмы, созвездия и Эрран.
Пейзаж проявлялся штрихами угля, взмахами карандаша,
Путем контрагалса  в минорную "ля", без истины и гроша.

Паяц на картине проснулся в тот миг, как свёрток открыл Творец
В ночном серпантине плыл запах гвоздик, помноженный на чабрец,
Раздавлены в ступе созвездия лент, растянуты в полосе
Сегодня наступит тот самый момент, которого ждали все.

Где тишь гробовая прижалась к цевью, и в небо взошла луна.
Творец прерывает работу свою. Картина почти полна,
И может, экстерном, в последний четверг, окажется воплоти.
И будет, наверно, лететь фейерверк, и сыпаться конфетти.

Неровным пунктиром остался авгур, цепляя луну багром,
Но где-то нам миром дихромных фигур, раскатисто грянул гром.
Осыпался мелом  раскрошенный лёд,  и взрывом смело шасси,
И девственно-белый узорчатый свод сошёл со своей оси.

Гора Кавагебо коростами ям, укрыла свои шелка,
По белому небу, стянулись к краям, кровавые облака,
Над мемориалом застыл гиалин, стекая с покатых крыш.
Забрызгало алым Москву и Берлин, и кровью смело Париж.

Дорога сырая в кровавую глушь на всю ширину доски:
Паяц, вытирает потёкшую тушь. Был мир, а теперь куски.
Осколки габала, пурпурный фасад над лестницей костяной,
Картина пропала, расклеился сад, и ливень стоит стеной.

Темнеет светило, и лязгнул засов, и иглы вошли в скулу.
И время застыло, и стрелки часов прилипли вдвоём к стеклу.
Скрипят Гималаи, трещит трикотаж, туман на седых холмах.
Творец исправляя пустой графинаж, сотрёт карандашный взмах.

И тьмою могильной стекает пятно в кровавое о-де-ви.
Творец слишком сильно любил полотно. Но что-то сильней любви.
Дойти бы до мая, но рвут кружева  волнение и боязнь
Паяц понимает: картина мертва. Египет настигла казнь.

По рытвинам лунок, устало, с трудом, ладони прижав к лицу,
Размокший рисунок бросается в дом, бесцельно молясь Творцу.
Под гримом паяца багровая слизь, и красится апачит,
Молитвы дробятся о красную высь. Да только Творец молчит.

И стены ослабли, разбит обелиск, и снег перемёл январь,
Лишь мелкие капли мареновых брызг стекаются в киноварь.
По воле Господней рубиновый сок, Творец поднимает тост...
... Художник сегодня стрелялся в висок, забрызгав последний холст.