Эльзэ Ласкэр-Шюлер. Стихи из газет и журналов

Эльзэ Ласкэр-Шюлер. Стихи из газет и журналов

Увядший миртовый венец

Как дымка пасмурного дня
Легла б у юных роз греха виной,
Так ты, когда остановилось сердце у меня,
Возлёг на ложе, нависая надо мной. 

Я бледность щёк твоих исцеловала докрасна,
Улыбкой оживляла твой застылый взгляд.
Ты стужей душу мне мертвил, а у неё была весна,
И в холод жизни, умертвив, вернулся вновь назад. 


Кисмет

Сокрушены все боги бурей вихревой,
Как плакальщиц по ним повсюду жуткий вой:
По вере в счастье сказки, сгинувшей в пучине!
Его Любимая лежит под мхом в земле сырой.
Как Смерть безжалостно, застыв, следила за игрой
Двух солнечных ребёнка глаз, померкших при кончине.

Как заревом небес закат в загробный мир сошёл...
Всю ночь рыданье будет слышаться виол,
Как будто ангелов хорал, томимый ожиданьем,
И от него, во тьме свечи трепещет свет,
Неся из гроба от Любимой для Него привет,
Который душу разорвёт Ему рыданьем. 
 

Отречение

Как мама обними меня во сне,
Чтоб Царствие Небесное увидеть мне,
О, покажи его мне, Ночь,
Дай в розах с листьями лежать твоих колен
И ощущать земной их тлен,
И ощущать, что я твоя родная дочь.

Меж сумеречных звёзд лучей
Рассей пыльцой весь тлен ночей
Роскошной дымкой вдалеке.
И Вечной Ночью выведи меня
На битву с Вечным Светом Дня,
О, Ночь, Ты Смерть в Спасителя Руке.



Фантазия

Мне в дрёме слышался волшебного источника рассказ,
А ночью виделось во сне: одна я во дворе
И надо мною глянец звёзд и бледная Луна,
А предо мною пена волн в легчайшем серебре,
И стройность кипариса пылом солнц озарена,
Да, пылом солнц твоих медовых глаз. 

А юный месяц с утренней зарёй расстаться всё не мог,
И фавнов смех над ним звучал из-за моих плечей,
И всюду-всюду жар шёл от пурпурных роз,
А в лилиях была молитвенность святых свечей,
И солнцецветно всюду золото мимоз...
И лепестки губ у меня сладил ожёг...


Песня о муке

Как я бедняжечка бедна
Под солнцем плачу всё одна...
Ведь голод с мачехой был мне
Я таяла как воск в огне
От муки каждый час.

Как я бедняжечка бедна
Под солнцем плачу всё одна...
Ведь голод сатаной одет
Тринадцать краденых монет
Вложил мне под матрас.

Как я бедняжечка бедна
Из дома изгнана одна...
Теперь танцую всё, хотя
Родила мёртвое дитя,
В снегу гроши ловя от вас. 



Песенка под скрипочку

Раскрылись роз бутоны,
И стынет в них любовь.
Я лил им, слыша стоны,
Мою из сердца кровь.

Любима Грэтхэн мною
Была за шёлк кудрей.
Слив губы под луною,
Мы к лозам шли скорей.

С тех пор, бродя по свету,
Любил я не одну,
Целуя ту и эту,
Кто шли со мной ко дну....



О ты так мной любим

Твоя златорусость
Лишь для моих дуновений.

Но мне нравится всё же
К тебе не приближаться.

Большие кровавые буки,
Когда я в мечтах,
Окрашивают ночи,

Я — Вода!
Всегда бьёт волна
Моё сердце.

По темным камням,
По молчащей Земле
Течь я должна,

По могиле Бога.
О какая во мне боль от скорби!



Когда Синий Всадник* пал

Мы смыкали руки в кольцо,
Целовались как братья в губы.

Арфами становились у нас глаза,
Когда плакали, из них лились: Небесные Звуки.

Теперь наши сердца ангелы сироты.
А Его глубокоболящая божественность
Затухла  на полотне: Зверосудьбы. 


*Франц Марк (1880-1916) — немецкий художник импрессионист.



Моё окно я закрываю

Моё окно я закрываю, так возбуждена...
Поёт рябине о любви дроздиха, так юна.
И, перезимовав во мху укрытий, на шпалере снова плети роз,
Я так страдала: вдруг они погибнут все в мороз.
Но буйный март уже теплом обвеял все их почки,
Чтоб позже как смарагды разрослись листочки. 
А заморозки не страшны дроздихи песне сладкой,
Хотя мне холодно уже от их одних угроз,
Ведь грезит каждое гнездо уже своею первой кладкой. 


    
Моё витанье в облаках

Моё витанье в облаках в ту пору было мне судьбой,
А тяжести земного счастья мы делили меж собой.

Я много думала о небе, где июля зной,
Ты увлекался лишь в моих глазах голубизной.

И мы порхали с птицами, нас серебрил эфир,
Но череп проломил себе наш мир.

Не обошли и нас напасти стороной
Под бледным роз кустом Луны, укрытым пеленой,
Нам снится сон о землях блёклой мозаикой иной. 



У стен чужих

У стен чужих я ночью сплю, томясь от муки,
И просыпаюсь утром у чужой стены.
Мою судьбу сама вложила я в безжалостные руки,
И нижу бусы слёз, что стали так темны.

Я шла тропой в голубизне в былые дни...
Теперь не знаю где я в мире, как пропало б зренье...
И лишь тоска всегда со мной, куда я ни шагни!...

Но небом мы даны друг другу близостью родни,
И наши души над Святой Землёй в паренье,
И облаченье им всех звёзд слепящие огни!



С тобой, златоулыбчевым

У меня  в сердце растёт куст роз,
Его запах пьянит так нежно разум.

Прислушайся к ручейку
В глубине ямки моего подбородка.

Ведь всегда после ночи приходит день
С его холодным облачным полотном.

Но если даже одна волна падёт на берег,
Схвачу я её очень быстро моей рукой,

Чтоб в ней отразилось, что я ещё я,
И ты у меня в тёмных зрачках.

Затем мы незаметно тихо воспарим
К синей стране выси, восторженно грезя... 



Какой усталой надо быть

Какой усталой надо быть, чтоб стал совсем чужим,
Лишившись чар, мой мир, чей смысл уже непостижим,
А в сердце стынь от страсти, что была всех горячей .

Гонима всюду я уже не знаю: мне бежать куда,
В ветрах дорог померкло пламя всех моих свечей,
А на моих глазах как корки изо льда.

Моя крушима плоть пред тем как быть ещё с твоей,
Но, хоть единственный мне дар судьбы ниспослан с ней,
Отказываюсь от него я навсегда,
Ведь ты со мной разделишь боли сладостных ночей.



Датский принц

Я вновь смыкаю веки
Как навеки
И размыкаю беспрестанно вновь.

Я видел вас, решавших тайно, пролить кого-то кровь.
Потом вас видел во дворце.
И зелен свет, затем сиренев у каждого был на лице.
ПережитОе как величья вашего кумир
Вам не давало больше опустить рапир,
И веселя, и ужасая мир.
Так прежде фехтовал и я,
Желая в сердце у другого остуды для рапиры острия.



Услышь же, если ты меня...

Услышь же, если ты меня хоть сколько любишь, Боже,
Пошли мне из твоих светящихся миров
Тот Свет Любви, что озарит мой кров,
Дай при свече, в чьём свете только виден мой покров,
И мне границы просветления достигнуть всё же.
Ведь всюду звёзды дымной ветви у земных уступов
Твоим сияют знаком, Боже, любящей родни...
Лишь на Земле у нас поблёкли дни,
И вопиет её душа к тебе из трупов.



Я так устала

Я так устала,
И смыкаются
Божьи веки
Над моим сердцем
Покоем навеки.

Ангелы моих братьев
Вознесут мою душу
Из этого мира, полного  боли.

Я так устала:
День и Ночь расстаются.

Я оставлю мою плоть в сирени
Последнему дню марта.

Я увижу Бога  на  небесном юге...
Так умирают люди, и ты, и я в земной юдоли.



Нас в океане воздуха...

Нас в океане воздуха влечёт любой его поток,
Где всем ветрам свой дарит аромат любой цветок, 
И только смерть всех приземляет без конца,
Когда усталых призывает Бог в свой срок
Согласно древнему Его решенью как Творца.

И все невзрачные кусты в цветенье при дожде.
И из могилы сердца смех живые радует сердца.
Но с ясным летом непогода во вражде,
А людям то не ведомо при их нужде. 


Песнь моей смерти

Увядшей, хрупкой мне сейчас:
Как смертный бы пришёл мой час,
А я уже мертва.

Мой смысл жизни теплится едва,
О нём уже истлели все слова,
И свет в моих глазах почти угас.

А небо у любви моей давно
Во впадине погребено
На подбородке, в глубочайшей из моршин.

Лишь в комнатушке у меня
Цветут и до сегодняшнего дня
Барвинок и тобой любимый розмарин.

Но из цветов, суливших счастье мне
С начала жизни наяву и в каждом сне,
Теперь мне не остался ни один...

Те, кто ухаживал за мной, увы,
Мертвы...

И из небесной синевы
Мне о себе напоминают чередою облачных картин. 



Сумерки

Мои глаза полузакрыли веки,
На сердце пасмурные, облачные дни,
Я длань ищу, которая моей руке сродни,
Ещё у жизни я, но из меня жизнь изгнана навеки.

Ещё и в жизни я, исполненная страха,
Но также в Царствии Небесном, ощущая доброту: 
С начала жизни я была творением в цвету,
И к радости Творцом сотворена из праха.

И лишь из  глаз моих от слёз потёки
Мне мертвенностью покрывают шёки...



*   *   *

Думаю я о шоколаде...
Будь тих, желудок мой,
Владей собой с умом в разладе.




*   *   *

Нередко виснет с его фруктиком картинка
В салоне, высоко над Рококо!
В истории искусства то — заминка.



Пойдём со мною в cinema

Пойдём со мною в cinema,
Найдётся там, какой сперва была сама:
Любовь.

Моя рука лежит в твоей руке
Уже во власти полной темноты,
Слон затрубил невдалеке
Из джунглей вдруг — да где же ты?!!

Сейчас ухватит нас, горячий разметав песок,
С экранной этой кутерьмы,
Та крокодилица — ах, мы от гибели на волосок!
Потом чтоб жарче целоваться нам средь тьмы. 



*   *   *

Мне бы дождаться только Судного дня —
Я знаю: после исполненье песен станет Долгом для меня!




*   *   *

Рассудком в трансе
Верообращение людей —
Совсем идея из идей
Со всем в альянсе.

А после трансформации им ангелов — в ночах
Они пойдут и полетят уже на помочах.



*   *   * 

В том мозаичном в арабеске своде
Я в упоковочной бумаге сына короля оплакиваю в неизмятой оде
В классических гекзаметрах, но по новейшей моде и методе.




Чем я ещё не адвокат

Чем я ещё не адвокат Земельного суда в Силезии у «дна»,
Хаха, ха, ха, ха, хахаха!
Затем чтоб мне дозировать себя с рассвета допоздна —
Хаха, ха, ха, хахаха!

Теперь во всех делах я дольше неподвижней
Как в Верхней так и в Нижней
Силезии, Силезии, Силезии, Силезии.


Хансу Адэльбэрту фон Мальтцан

Должны были б вице-маликом заменить фрайхэрра* мы
В моих цветистых Фивах, всё ж помазав как Мессию,
Когда я ездила в Россию,
Освободить чтоб принца Сашу из тюрьмы.

*Фрайхэрр — титул на ступень ниже барона.



Теперь две дамы управляют пансионом

Теперь две дамы управляют пансионом
С названьем «Чёрный кит» под Аскалоном.
И в управлении они одарены чутьём
Как с тактом справиться  вдвоём там им с житьём. 
Так с мая, чтобы не ударить в грязь лицом,
На службу обе приняты аббатом,
И фрау Бэнц (одна из двух) всех потчует яйцом,
Что свыше подкрепляет нас, пансионеров, ароматом!




В 1883-ем рождена, 1 мая

В 1883-ем рождена, 1 мая,
А не (в 1869-ом) 11 феваля,
Меня в пасхальном яйце когда
Увидел аист на краю пруда:
Как слово не могла найти, моля,
Рифмующееся с «в этом мире» я.



Войдите ж, Buddenbroks and  son!

«Войдите ж, Buddenbroks and  son!
Хэрр Фульда держит джентельменом дамам круассан,
Рикарда тут была,
В недоумении мила:
«Пришёл какой-то boy, метла чья ямбы прочь смела!»
SusannAh, Vizeprostata,
Саулом Вэрфэль РабунЕ:
«Ва май сердце... всё наличными во мне»
Бенцманна сменяет Хауптманн,
Хольц стал Шольц.
Бог Леонхард изрёк: «В наш век
Хорош лишь в бакенбардах человек!»




Я живу в «Захсэнхофе»

Я живу в «Захсэнхофе»,
В красивейшем отеле Берлина
И читаю о катастрофе:
Что сама я — руина.
Что продаю конверты теперь
По пять марок, там стоя —
Мой милый Фрэд, верь-не верь,
Да знали б хоть: кто я и что я?!



По городу у нас проходит Ангел

По городу у нас проходит Ангел, кто незрим,
Для возвратившихся любовь собрать чтоб подяньем,
Ведь все чужие средь своих любимы им.

Уже для них слепит слеза с его ресниц сверканьем
От света, что глазами  ангела храним,
И свеже Слово с алых губ доносит состраданьем.

И тем, кто в горечи душой открылись перед ним,
Даренье утешенья слёз вершится ангельским деяньем.




Ну что жара?

Ну что жара?
В тенёк пора!
Там и остуда с порциею бланманже
Адону с геверет (ивр. и господину, и госпоже).
Столы всех дожидаются с утра,
И стулья сами ёрзают уже!




Двум друзьям

Ночами часто я под Вашей тихою звездой
Лью слёзы из миндалин глаз за нашу дружбу мздой,
Но всех её оков браслеты милы рабству дружбы вопреки.

И Ваша пробка в мочке уха мне нужнее счастия подков,
А все татуировки лун навек любимицы моей руки,
Из скарабеев Ваши бусы я ношу ещё защитою от ков.
 
И, хоть в желаниях своих теперь мы друг от друга далеки,
С любовью помню я о Вашей славной, из зубцов бойниц, стране,
Тоскуя так по золотому пуншу, что мы пили с Вами лишь наедине.



Песнь болезненной игры

Когда из-за растущего пристрастия к игре
Я шла за Вами,
Разве не дрожали губы у меня, 
                как горлицы, тогда,
Но только отвращенье вызывало в Вас
                моей любви лепечущее пенье,
Поскольку виделось Вам наго
                небо сердца в мною спетом.
А ныне опустошена я, как осенний вечер,
Порою, в саване очнусь ещё...
Но я люблю Ваших ночей чёрные вёсны,
Вашу столь юную медовую капель.
И я тоскую по роенью-пенью с Вами,
И для меня златомедовыми
                ночных капелей пчёлами остались Вы.
А ни мои ли губы, как в жертву
                принесённые младенцы,
Но буря близится, чтобы отнять, почти увядший,
                последний мой напев.
Тысячу раз тысячи бед мое пережимают горло,
Чтоб звёздной вечность из него отпущена была!
Как надо мне ещё перекрутиться?
Придите же, сыграйте же со мной,
Ведь я изнемогаю в стонах от пристрастия к игре,
Не обрекайте же,  ликуя, слыша их, меня на смерть.
Придите же, сыграйте же со мной,
Вы златопчёлы все,
Вы златокАпельные шельмы.