04. 06. 22 МИР!

Встретившись с солнечным лучом, Мира вылезла из-под одеяла и открыла окно. Перед ней предстала лужайка, отчасти затененная кляксой от ели. Дальше – соседский огород. 
В каком-то веселом, бодром, надолго забытом чувстве она надела коротенькое тетино платье, когда-то по ошибке попавшее не в тот шкаф. Ей хотелось одного – купаться. В порыве девушка выбежала из добротного дома, где провела большую часть детства. На террасе, недолго думая, она впрыгнула в бесполые синие галоши; ступенька, еще одна – и вот она уже несется по неровной сыроватой некошеной траве. Такой родной… Ей казалось, она почти забыла это чувство – беззаботность, смешанная со свободой, когда весь мир был таким, как она его видела: прекрасным, гостеприимным. Конечно, хозяйкой всегда была она. Ее деревня, ее дом, ее семья, ее соседи, ее кот, ее дуб у склона оврага при спуске к речке. Это был рай, в какой-то момент ставший бесконечно далеким. С возрастом все чаще девочка оказывалась на перепутьях; там было холодно, темно и одиноко. Но теперь была только она, рыжая, кудрявая, молодая, бегущая вдоль забора. Всего пять секунд. Счастливые мгновения, когда фон перестает существовать…
 У забора что-то заставило ее обернуться. «Полиграф! Вот-те на!». Менее всего она рассчитывала встретить препятствие в виде соседской метровой в холке русской борзой. Бесшумной поступью пес, подобно парящему привидению, приблизился к ней, а затем удалился и вовсе расстаял. Удивительная собака. Смотришь – узкая морда, близко посаженные черные бусины глаз; какое-то волшебное, сказочное существо, по своей воле возникающее, где и не ждешь, и так же произвольно уплывающее.
Подтянувшись к верхней части калитки, поставив ногу на створ, напоминающий перевернутую трубу, затем другую, Мира легко спорхнула вниз, на траву. Она снова обернулась – пес не возвращался. Вперед, к реке, к воде, к природе! Она летела по еще недавно кишившему клещами лугу, периодически останавливаясь и осматривая свои сильные голые ноги. Смахнула только одного – в самом начале. Бежать, бежать, бежать… К! Сейчас ей не хотелось представляться, рассказывать, кто она, чем занимается и о чем тревожится, сидя в трамвае. У нее нет ни имени, ни возраста, ни рода, совершенно не важно, какой длины ее пальцы, она вообще не тело. Она ощущала себя вихрящимся золотым воздушным шариком, имеющим ему одному ведомое направление, устремленным к цели в этом детском щемящем чувстве. Будь у нее время подумать, ее глаза наводнились бы слезами, пряными и солеными.

 С того момента я часто вспоминаю ее умные, слишком взрослые глаза. Глянешь на нее – видно, девчонка, студентка; не худая, но слегка угловатая, с вопрошающим позвоночником, огненной копной запутанных волос. Но вот присмотришься, вглядишься в ее широкое лицо – и что-то замрет, замолчит внутри. Как если оборвать фразу на середине, поняв, что не слушают. Подвижные брови, часто хмурящийся лоб, но даже они не могут отвлечь от серьезных, внимательных, всепроникающих и всеобъемлющих сине-серых глаз. В них редко читается расслабленность, все время сквозь них сочится Душа, ищущая, мятежная…

Было в ней что-то русское, порой даже саму Миру ставяющую в тупик. С ее-то именем. В обычной жизни она знала, что имя у нее от прабабушки-еврейки, выросшей в Беларуси, на работу приехавшей в Рязанский госпиталь и бежавшей от фашистских залпов с детьми-погодками. Бабушка Алла рассказывала, что она схватила первое, что под руку попалось, какую-то кофточку, книгу, взяла ее брата на руки, а Аллочку под локоть и - в чем мать родила – побежали на поезд…
Мира мало знала о своих родственниках: какие-то фотоальбомы, черно-белые ретрофотографии, с которых на нее смотрели молодые, чистые лица, чаще безымянные. Ей называли имена, она слушала и кивала. Где они? С кем они? Душа их наконец спокойна?..
В последний год все чаще девочка задумывалась узнать побольше о семейной истории, с кем-то встретиться и послушать. Она собирала мудрость по крупицам. «Источник знания – книга», - говорил им, студентам, старый профессор. Она верила. Но если книги нет и быть не могло при тогдашней грамотности – тогда хотя бы память. Слуша, трели птиц. Иволга? Малиновка? Зарянка? Все эти имена были для нее неразличимы, слиты в потоке, на минуту прерванном ее нерешительностью перед водой. «А не придет ли кто-то?», - промелькнуло у нее в голове. Вокруг была только она и природа, но на мгновение ей почудилась речь на противоположном берегу. Обычно здесь купался старый Игнатий, их сосед, состоявший в непостижимом родстве с бабушкой Аллой. Бог бы с ним! И в самом деле, почему она должна стыдиться своего естества? Вокруг природа и она тоже природа. М-И-Р-а. Было так естественно вернуть себе утраченную, позабытую гармонию, доверившись и вверившись ей.
Поколебавшись еще минуту, отбросив раздумья, она скинула платье и подошла к воде. Шаг – еще один и еще – и вот, она окунулась. Два круговых гребка в прохладной воде, жажда которой невосполнима ни одним морем.

Ее речка, ее верная подруга, ее соратница! Мира любила приходить сюда в любом возрасте. Особенно когда стояла дневная бесцеремонная жара. Река отвечала ей взаимной симпатией, радушно принимая ее, Матвея, если они ходили вдвоем, их собаку Эстер, всех ее родных и близких… Потом она как будто преображалась, и поднималась по склону оврага по пути домой уже не та Мира, что была прежде.

После тех начальных гребков девушка перевернулась на бок и застопорилась. Ее слегка оттолкнуло течение, и тогда она перевернулась на спину и поплыла…

Я наблюдала ее с берега в тени печальной, поддавшейся унынию ивы. Рыжие волосы, с которыми сквозь тоненькую пленку воды играл солнечный луч… Белая кожа… Ожившая статуя, ундина, некогда сотворенная безвестным Пигмалионом, вдохнувшем в нее жизнь своей любовью. Тогда этим Пигмалионом была я. Ах, до чего прекрасно было ничем не обозначая своего присутствия, которое могло бы спугнуть трепетную лань, наблюдать ее взаимодействие с солнцем и водой, ловить каждое ее движение, бережно запечатлеть эти минуты в ускоренно бьющемся сердце. Но вот она выходит…

Мира оделась, обулась и стала подниматься «на гору». Временами среди зеленой травы мелькала белая мозаика рук и ног, опаленная рыжиной кудрей. Вот она уже скрылась среди орешника и клена…

Придет ли снова?
Я буду ждать тебя, девочка с редким именем. М-И-Р-А. Не Ираида какая-нибудь и уж тем более не Ира. Нет, все прочие имена стали для меня гулким эхом двух милых мирных нот, слогов… Мир, я с тобой и для тебя!