Finita la commedia

Мир — это сон, который снится твоему восприятию, тень, отбрасываемая пламенем Эго. Может ли глина изменить природу ручья, что принес ее в долину? Мясо остается мясом — но участь его решает повар, а не скот.
Мы ловим сетями слов то, что не имеет формы — ум, Бог, вечность. Мы даем имена ветру и, услышав шелест листвы, думаем, что поняли его душу. Мы ищем ответы в чужих свитках, забыв, что каждый должен написать свою книгу. Мы ищем смысл в жизни, зная, что последняя страница — пуста, и боимся шепота собственных мыслей, как будто они могут разбудить того, кто и так не спит.
Мы — странствующая труппа на постоялом дворе мироздания. Мы играем комедии в день похорон и трагедии на пиру, лишь бы не услышать тишину за стенами этого картонного замка. И режиссер этой пьесы — наш собственный страх перед пустотой.
А потому — не ищи покоя в буре. Ищи тишину в своем сердце, где источник, а не отражение. Не спрашивай, в чем смысл жизни. Стань ее смыслом, как река становится путем, просто текучи.
Однажды ученик спросил старца: «Как мне обрести покой?» Старей молча указал на бурлящий горный поток, несущий камни. «Но там хаос!» — воскликнул ученик. «Приглядись, — ответил старец. — Хаос — на поверхности. Но в глубине, у самого дна, царит неподвижный покой. Ты — это глубина, а не пена на поверхности».
Мы боимся мыслей, потому что приняли тень за сущность. Ум — это великий чародей, который рисует чудесные фрески на стенах пещеры, принимая их за весь мир. Он создает искушения — сады из хрусталя, где у каждого цветка вкус запрета. И он же строит темницы смирения — кельи, где единственным окном является страх. Но и то, и другое — лишь декорации в театре одного актера.
Правила этой игры высечены не на камне, а на воде. Но каждый игрок верит в их нерушимость. И чтобы скука не поглотила мир, Великий Декоратор в нас самом каждое утро перекрашивает небо и меняет декорации, выдавая вчерашний сон за сегодняшнюю реальность.
Мы — рабы, верящие, что держат в руках ключи от своих цепей. Мы — палачи, дрожащие от страха перед собственным топором. Мы — судьи, выносящие приговор самому себе за преступления, которых не было.
Говорят, что когда-то жил человек, который так боялся собственной тени, что приковал себя к стене в глубоком подземелье. Однажды погас свет, и тень исчезла. Человек закричал от ужаса: «Я исчез! Верните мне мою тень!» Он так и не понял, что исчезла лишь иллюзия, а он — остался.
— Да кем ты себя возомнил, шут? — громоподобно спросил Король, и свита замерла.
—Смотря кем вы меня представили, ваше величество, — поклонился Шут.
—Шутом, — изрёк Король.
—А ты шут? — вдруг тихо спросил Король, и во дворце стало слышно, как летает пыль.
—А я — королём, — улыбнулся Шут.
И толпа в поисках смысла роет колодцы в песке, надеясь найти воду, но находя лишь новые маски. Система — это не тюрьма с решетками. Это лабиринт, стены которого сложены из нашего согласия в нем блуждать. Мы украшаем свою клетку, называем ее дворцом и боимся, что нам вернут ключ.
У мира нет к тебе претензий. Претензии — это монеты, которые ты сам чеканишь и сам же платишь ими миру, приняв его за сборщика податей.
Всякое противостояние — это поединок с собственным отражением. Всякое стремление — это тоска по берегу, который ты сам и покинул. Всякая борьба между светом и тьмой происходит в одной комнате, и имя этой комнаты — твое сознание.
Мудрец и грешник сидели на берегу реки. «Твои проповеди пусты, — сказал грешник. — Ты говоришь о свете, но сам сидишь в тени». Мудрец ответил: «Именно потому я и могу говорить о свете, что знаю, где проходит тень. Ты же, считающий себя во тьме, так яростно ищешь его отблеск, что ослеп. Мы смотрим в одну сторону, но видим разное».
И единственный вывод, который стоит сделать, звучит так: любое знание о мире — это запись о путешествии, а не карта самой местности.

Когда есть царство только для себя,
Оставь надежду, всяк туда входящий.
Где трона нет, там нет и короля,
А только срок отмеренного счастья.