Её душа настолько была пропитана осенью

Её душа настолько была пропитана осенью, что если бы эту величину сравнили с количеством заварки в фаянсовом чайнике, она бы рассыпалась в нём полностью, от кончика носа до самого основания дна. Она жила в ней: в её острых уголках бровей, в этой её неровной «е», в потрескавшихся персиковых губах — в каждом её движении.  Порой и трудно было разобрать: это она всюду идёт за осенью или осень всюду следует за ней?  Она была каким-то вечным черно-белым кинофильмом, сюжет которого то ли никогда и не начинался, то ли не подходил к завершению даже в первоначальной задумке. Этакая непрозвучавшая  увертюра. Так или иначе, если бы я приобрёл хоть сотню билетов, потратив все оставшиеся фунты, и занял бы все места в зрительном зале, охватить действо картины безумного автора целиком мне бы так и не удалось. А порой при общении с ней я вовсе думал, что в цирке, а трубадур так и наигрывал мне в левое ухо свою  занудную голландскую «марсельезу».  Да будь она шутом, зритель и в аншлагах не отрывал бы от неё внимания, хоть и представление было «выставкой африканских слонов и ручных мартышек». Это, ровным счётом, не имело никакого значения. Я уже готов был быть и заварочным чайником, и африканским слоном, и трубадуром — понять мне её так и не удалось…
Олеся Лисович