Бунинские яблоки

Моей Наденьке. С благодарностью.
Майский дождь.
Крупные капли тум-тум, падают и слышно, как разбиваются в пятнышки. Стучат одиночно, как будто спрашивают разрешения ворваться в поток моих мыслей. Где уж там! Забарабанили весело, по-хозяйски. И вот уже целая лавина слившихся в единый поток здоровенных капель обрушивается на крышу. Многоголосьем журчат, стекая с края свеса, уверенные прозрачные струи. Сверкают молнии, грохочет гром. Не лежится. Выхожу в сени. Из всех щелей врывается ветер, желая показать, кто настоящий хозяин…
Вдруг, ну совершенно неожиданно, пахнуло яблоками.
Бунинские яблоки в майскую грозу?! Явственно почувствовала ржаной аромат свежей соломы и глухой стук вываливающихся из коробов в телегу антоновских яблок. Всплывает картинка: «Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за одним». И следом – воспоминание.
Слякотная московская осень. Межсезонье. Еще не топят. Простудилась. Одна в комнате в общежитии.
Тихо. Где-то этажом ниже визгливо отдает распоряжения комендантша. Хлопнула дверь, опять тишина.
Лежу и думаю, какая же я неудачница. Осознание своих провалов и оценка ситуации, в которой оказалась, как будто прожигают в груди огромную черную дыру. Я никогда не смогу вытравить это испепеляющее чувство. Горечь поражения, предательство, крушение всех планов и надежд… Нет никого рядом, с кем могла бы поделиться, ни одной родной души.
Москва слезам не верит. Я принимаю решение больше не плакать. Чувство покинутости и одиночества переходит тупым гулом отчаяния в голову. Тело тяжелеет в сером тумане… Сквозь полусон слышу то ли стук, то ли царапанье ноготками в дверь.
Таня-соседка. Хрупкая вся, легкий румянец под почти прозрачной, с маленькими веснушками, кожей, острый осторожный носик, легкие бесенята искрятся в глазах: «Почитаем?»
Располагаемся на железной койке друг напротив друга, полулежа на подушках, уютно укутанные в одеяла. Читаем по очереди, неспешно, смакуя каждую открывающуюся реальность.
На следующее утро мы обе были совершенно здоровы.
В тот день нас в Михалковском переулке стало трое: я, Таня и Иван Алексеевич.
Москва по-прежнему слезам не верит, не верит она и делам. У Москвы свои законы. Их никто нигде не объявляет. Её алтарь-жернова. Она безжалостно перемалывает любую жертву, пока не обнажится сокровенное.
Если Москва тебя примет, этот день никогда не забудешь. Она будет о тебе заботиться, но далеко и надолго от себя уже не отпустит.