Mon ange

на теле не найдёшь пустого места,
где не оставлен шрам,
разрублены крылья, быть может от злости
оставил ребёнок свой шарм на запястьях,
и ближе к разбитым локтям в одночасье,
проносится резко звучание стали,
все шрамы на сердце, не там.

себя никогда не хотел убить,
по крайней мере самостоятельно,
но случалось всё наоборот, и вновь лезвием по запястьям,
но всё ещё не приставляет к горлу –
боится, что голос поддастся напастям.
а что, если творится это несознательно?

и, может, хотел бы помощи добродушной,
но ведь придётся рассказывать,
и душу свою показывать, облачая её в самые тяжёлые ткани серые,
не решится ребенок на  шаги смелые,
а значит, судьба не изменится,
да и с какой стати?

стоит у греховной смерти на перепутье:
каким способом уйти ему в беспрестанное небытие?
но где-то отражается голосок надежды,
бежит к напуганному ребёнку безмятежно,
сломя голову несётся, как делу отвержен,
отдаёт свои крылья ему ангел нежный.

облегчение наступает в час ненастья,
на сердце нет больше страданий, есть желание познать счастье, 
ребенок не станет более такого делать,
забудет впредь страшный сон, как лезвием по венам бегать,
но останутся раны, до боли знакомые отметины, не затянутся шрамы.

а на душе боль заберёт ангел.
он, простирая руки свои целебные, опускает в себя страдания,
сам медленно погибая от понимания,
что последний час ему остался здесь,
на циферблате медленно переступает грань "без пятнадцати шесть".
и он пропадает, но без тени слепого отчаяния,
зная, что жизнь спасена вымоленная,
раскаянная.


без крыльев упадёт в преисподнюю, пожертвовав их тому маленькому,
но смелому, как огоньку аленькому,
ребёнку, на душе с израненным знаменем,
пускай, с робким, но в будущем –
путём праведным.