Руки бабушки...

Я выросла в стране, которой теперь уже нет, и которую всячески стараются опорочить не очень умные люди. Возможно, мы были лишены многого, хотя в детстве не всегда понимаешь то, что происходит вокруг. Семья, в которой я родилась, жила по правилам советского общества, прививала детям любовь к труду, воспитывала в духе коллективизма. Помню, что праздники советские отмечались с энтузиазмом. Но, помимо советских, существовали и другие праздники, которых в календаре и в помине не было. Как не была сильна система, а дух христианства сидел в сознание народа очень крепко, истребить веру не могли ни революции, ни перестройки.
Бабуля моя религиозные праздники считала священными и крепко придерживалась традиций. С вечера перед Благовещеньем, который отмечался седьмого апреля, бабуля заставляла меня и сестру заплести косички, надеть платок на голову, чтобы не растрепались волосы за ночь. Утром запрещалось плести косу. Бабуля говорила:
– Птица гнезда не вьёт – девица косы не плетёт.
Послушная моя сестрица выполняла бабулины наставления. Что же касается меня?.. Я возмущалась, платок надевать и не думала, а утром демонстративно перед зеркалом расчёсывала волосы. Бабуля только качала головой и приговаривала:
– Ты что не хочешь, чтобы у тебя семья была хорошая в будущем? У Бога надо судьбу заслужить хорошими поступками, а ты опять поперёк всё делаешь.
Я упрямо пропускала её слова мимо ушей. Не могла я, завязывая пионерский галстук на шею, принимать религиозные каноны, чуждые моим убеждениям.

Спустя много лет, вспоминая своё упрямство, попыталась найти информацию, откуда же этот обряд – не плести косу на Благовещенье. На Руси, ещё до христианства, у славян существовали свои языческие праздники. В этот день, седьмого апреля, птицы по каким-то своим законам не вили гнезда, а девушки, радуясь приходу весны и теплу солнца, отправлялись на природу с распущенными волосами. Считалось что, заплетая волос в косу, можно перепутать нити судьбы и вся жизнь пойдет наперекосяк. Издревле люди знали, что распущенные волосы являются проводником благодатной энергии. Волосы, словно природные антенны, осуществляют связь физического тела с солнцем и с космосом. Христианство, понимая, что вековые языческие обычаи  славян истребить не так-то просто, плавно совместило эти два праздника в своём календаре, правда, с поправкой наоборот – носить распущенными волосы по христианским обычаям считается большим грехом, дабы не опростоволоситься.

А в нашем доме после Благовещенья устраивалась генеральная уборка с побелкой и грандиозной стиркой. Побелка в доме, считалась делом священным, и устраивалась два раза в год: на Пасху и на седьмое ноября, перед празднованием Великой Революции. Так мои предки, сами того не ведая, возводили в ранг два события коммунистический и религиозный.
Утром в Пасхальное воскресенье запах свежей выпечки будил всё наше семейство. Удивляюсь, когда только бабушка успевала напечь вкусные пышные булки. С весёлым настроением я выпрыгивала из-под одеяла, бежала к умывальнику, а потом садилась за праздничный стол. Самое смешное – напрочь забывались мои пионерские демонстрации, крашеными яйцами я колотила себя по лбу и с аппетитом уплетала пасхальные угощения.

На родительский день, бабушка, дождавшись меня со школы, брала с собою на кладбище. Помню её чёрную кожаную сумку, куда она складывала булочки, блинчики и конфеты. Почему-то эти вкусности, которыми она угощала своих подружек, назывались милостыней. Мы с бабушкой убирали сухую траву с могилки прабабушки – Анны Андреевны Мельниковой, клали возле креста крашеные яйца и конфеты. Бабуля говорила:
– Не забывай, где могилка бабушки. Пока помнят о тех, кого в живых нет, они остаются с нами.
А потом подходили её подружки, они крестились и, встав вокруг могилки, пели отпевальную молитву. Наверное, этот ритуал должен был выполнять священник, но в нашей деревне ни церкви, ни священников не было.
Бабулю вспоминаю очень часто. Какое надо было иметь терпение, чтобы ненавязчиво объяснить мне – рьяной безбожнице, что правители и законы явление переменчивое, а память – вечное. Много лет прошло с тех пор, как её не стало, но помню всё, что говорила и внушала моя бабушка. Появившись на свет при социализме, захватив середину и конец двадцатого столетия, перестройки, перевороты и становление капиталистического строя, я понимаю, как права была моя мудрая бабуля, наказывая, что крепче памяти на свете ничего нет.
Навещая её могилку, я всегда ощущаю спокойствие и равновесие в душе. Тишина здесь такая, что, кажется, время останавливается. Такие минуты дают возможность переосмыслить свою жизнь, сделать выводы. В беготне мы забываем обо всём на свете и о себе, любимом, в том числе. Нет, не зря, в религиозном календаре есть этот православный день – Радоница, то есть день памяти, родительский день, который заставляет подумать о том, что наша жизнь земная не бесконечна, оценить радости бытия, а за одно вспомнить тех, кого рядом с нами уже нет...

Между мной и бабулей существовала какая-то особенная связь. С детства эмоциональная и любопытная, я стремилась узнать что-нибудь интересное, необычное и поэтому увязывалась хвостом за бабой Марой, когда она отправлялась в гости к своим подружкам. Сколько интересного можно было услышать во время таких встреч. Привычная к немногословью, бабуля становилась разговорчивой с подругами, с которыми её связывала старая дружба. А разговор, как правило, начинался за столом издалека о том, о сём, а потом постепенно переходил на воспоминания, порою продолжаясь часами. Я только успевала впитывать в себя их рассказы.

Бабуля моя в то время была совсем ещё не старой. Что такое для женщины шестьдесят лет?.. Наверное, прежде всего – жизненный опыт за плечами, и много лет впереди без оглядки на прошлое. Но в деревне женщины не всегда правильно оценивают вершину своих позиций и, как  правило, рано стареют, махнув рукой на свою внешность. Баба Мара, как и большинство деревенских женщин, носила длинные юбки, подвязывала голову по-старушечьи платком и мне казалась древней. Привыкшая нагружать себя работой, она никогда не сидела без дела. Болтливостью моя бабушка никогда не страдала: если что-то говорила, то по существу – годы репрессий наложили на её уста свой отпечаток. Но заботы и несладкая судьба, которая выпала на её долю, нисколько не повлияли на её разум, она много знала, помнила и порою под хорошее настроение рассказывала о своей жизни. Конечно, не всё запомнилось из её рассказов, но кое-что крепко запало в душу.

Какие только работы не выполняли женщины в колхозе. Война выкосила в деревне мужиков, женщинам приходилась тянуть их обязанности на своих плечах. Бабуля, крепкая от природы, взваливала на себя самую тяжёлую мужскую работу, даже валить лес ей приходилось. Немудрено, что однажды она угодила под падающую лесину. Чудом удалось выжить после травмы и встать на ноги. Руки она ломала тоже неоднократно, не потому, что они такие хрупкие, просто тяжести были непосильными.
Я не помню, чтобы руки бабули праздно лежали на коленях. Неровно сросшиеся косточки выпирали в запястьях. Узловатые пальчики правой руки плохо слушались, но не мешали рукам стряпать пирожки, выпекать на сковородке блинчики, мыть посуду. Летом они пололи грядки, зимой виртуозно крутили веретено и вязали носки. Руки постоянно были в движении. Мне доставляло удовольствие смотреть, как они ловко справляются с обязанностями, которые им определила хозяйка. Когда я укладывалась спать, её руки похлопывали по моей спине, поглаживали по голове, словно успокаивали перед сном. Впечатлительная от природы, я никогда не могла заснуть сразу, как все нормальные дети. Покопошившись под одеялом, я закрывала глаза и начинала переваривать события прошедшего дня, фантазировать, представляя себя в цыганском таборе или принцессой тридевятого царства. Общения с бабушкой и её подружками подбрасывали новые сюжеты для приключений в собственных иллюзиях.
Детство, наверное, всегда видится в розовых тонах. Но разве забудешь тепло, которое исходила от неё, весёлые искорки лукавых глаз. От доброй улыбки разглаживались глубокие морщинки у рта, когда она по утрам будила меня в школу. Мелкие лучики возле глаз появлялись всякий раз, когда она наклонялась над кроватью, тёплой шершавой ладошкой касаясь щеки.
Бабуля всегда вставала очень рано, наверное, её с возрастом мучила бессонница. Шла во двор за дровами и топила печь. Кровать, где мы спали со старшей сестрой, стояла в другой комнате. Но сквозь сон я слышала, как она гремит дверцей печи, как ножом расщепляет полено на лучинки, чтобы потом щепками разжечь огонь. Когда разгорались дрова, от печки по дому начинало бродить тепло. А бабуля между тем приносила из сеней сельницу – старое деревянное корыто с мукой. Как ловко она работала ситом, как виртуозно вынимала из кастрюли тесто и, пришлёпывая его руками, выкатывала лепёшки для пирожков. А когда шкварча пироги поджаривались на сковородке, бабуля будила семейство на работу и в школу. И так каждое утро…   
               
Бабушка моя – Корнеева Марфа Алексеевна – не дожила до девяноста лет всего восемнадцать дней. Поражаюсь, сколько терпения имела бабушка, ведь никогда не жаловалась на своё здоровье и не требовала «неотложек», а просто тихо умирала. До последней минуты она была в полном здравии. По телеграмме я ехала два дня и раньше, чем могла, не смогла примчаться, даже если бы захотела. Я знала, что она ждёт меня и не умрёт не попрощавшись.
Бабушка вырастила одна троих детей без мужа, который сгинул на необъятных просторах лагерного Магадана, схоронила шестерых детей в младенчестве. Надсажаясь на колхозных угодьях, не потеряла веру и любовь к окружающему миру, и нам – своим внукам – дарила тепло своей души.