Семь звезд любви

Виктор Панкратов

С Е М Ь   З В Е З Д
Л Ю Б В И

«Питер Пэн»
Воронеж, 1995


О   Л Ю Б В И

- Любит…
- Не любит…

Лгунье-ромашке напрасно
белые крылья не рви…
Нам и без этого ясно:
Жизнь – единица любви.
Встретив взаимное чувство,
им научись дорожить:
очень большое искусство –
две единицы сложить.


Д Е Н Ь   А Н Г Е Л А

Днем Ангела пусть будет каждый день,
который рядом вдохновенно прожит:
рассвет легко зарю другую множит –
святая и верховная ступень!
Шаги, они –
совсем как вешний дождь:
твоим теплом подпитывают землю.
Лишь только потому апрель приемлю,
что по нему так царственно идешь…
С гармонией свой идеал сличи.
Пусть отразит его слепяще строчка:
душой еще не пройденная точка
мгновенью дарит зрелые лучи.
Вновь облака подобны кружевам.
- О. Ангел мой – посланник Благодати, -
твой ясный лик так навсегда, так кстати
и чувству, и возвышенным словам.
Увижу и в земной поверю рай,
в котором место – моему кумиру.
СЕМЬ ЗВЕЗД ЛЮБВИ скитаются по миру,
и ты глазами их не потеряй.


Д О В Е Р Ч И В А Я   С И Л А

В волнах миров потусторонних
ты мне привиделась опять,
но я не смог тебя обнять…
А струны лиры – лишь надтронь их:
родник старинного романса
и киммерийская волна
все блестки выплеснут сполна
от Черноземья до Прованса.
Текут молитвенно минуты,
как сладкогубое вино…
И на душе не так темно,
когда пространственно продуты
высокошумными ветрами
глазница неба и порфир…
Любовью преисполнен мир:
она во мне, она над нами…
А в ней – доверчивая сила,
заката ломкая слюда.
… И розоватая звезда
путь меж сердцами прочертила.


В Ы С О Т А   Ч У В С Т В А

Так многослоен день.
То марева стена –
от зноя не спасет
цветной уют шезлонга…
Пугает пляжный люд
катучая волна,
где головы пловцов,
как шарики пинг-понга.
Мгновенно ветер стих –
ну как на тормозах:
вот здесь на берегу
царит своя свобода.
Не потому ль сейчас
в любимых мной глазах
пристанище нашла,
бунтует непогода?..
Сомнений и тоски
сомкнулся пестрый круг.
- Прости!
И два крыла
провисли за плечами…
Мелодия любви
во мне застыла вдруг.
И чайками кружат
над головой печали.
Я солнечный закат
сменяю на восход.
И песню сберегу
от мрака преисподни,
когда в Прощеный день
твой белый теплоход
на хрусткий слой песка
опустит с брызгом сходни.
Любовью вечен мир,
а истина – проста…
Возможно, лишь себе
обыденно отмечу:
немыслима всегда
мне эта высота,
в какой опять сердца
рванутся вдруг навстречу.


Н Е   И С Ч Е З А Й

Любви молитву кротко я шепчу
в пустую обреченность перекрестка:
там, где судьба невыносимо хлестка –
надсада теплит звездную свечу.
В обломках желтых репчатых лучей
ты мне опять лазорево приснилась…
- Не исчезай, виденье,
сделай милость:
будь благодатью всех моих ночей!
Твой облик ясно и легко возник.
Струится свет лампадный от иконы:
так медленно снижается на кроны
от журавлей давно отставший крик.
Не отрекайся и не суесловь…
Кисейных снов обманчива одежда.
Живут на свете Вера и Надежда,
а значит – не изменит и Любовь.
И счастье, и спасенье – только ты.
От пустоты мне защититься нечем.
В шестой по счету августовский вечер
не вынимайте звезд из темноты.


Н А Ш   А В Г У С Т

Пока не улетели журавли,
пока наш август светел и прозрачен,
день предосенний так неоднозначен,
что покидать не хочется земли…
Все сущее сбираю по клокам.
И, право, есть неведомая сила –
что так меня с тобой соединила –
она ломает крылья облакам.
Пока ты человек – спеши, спеши,
неси в зрачках до самоудивленья
торжественность певучего мгновенья –
момент предвоспарения Души…
Подняться в бездну –
этот смысл высок,
хотя другим он кажется печален,
но он истоком новоизначален,
как пепел, как пушинка, как песок…
Мы август поделили на двоих,
как сытную пшеничную краюху –
на большее нам не хватает духу…
Есть две звезды:
не наши ль судьбы в них?


С Л Е П О Й   Н А П Е В

Затень выползки сырые
манит к дремлющей опушке.
И в сиреневых раздымках
комарья не слышен лет.
Под крестом – кривым и ржавым –
на церквушке-развалюшке
грустный аист аистенку
колыбельную поет.
Будто робкий колокольчик
паутинные напевы:
ритмы их, слова слепые
разгадать нам не дано…
- Королевы Зазеркалья!
Отзовитесь: кто вы?
Где вы?
В наднебесное какое
нынче смотритесь окно?...
Синевой ресничной брызнув,
звездный луч скользнул с браслета.
Мысли трав, цветов, деревьев
только им самим ясны.
Пусть до солнечного взрыва
вновь икринками рассвета
заплывают в межковылье
удивительные сны!..


В Е Ч Е Р Н Я Я   М О Л И Т В А

Старые письма найди и порви.
Грустью не вызноби редкие встречи.
Вечер доверчиво трогает плечи
улочке
имени Странной Любви,
метит каштана оплывшие свечи.
Гладит торопко на листьях ворсу.
Боль и разлука в глухом приговоре,
может быть,
все обустроится вскоре,
но никогда уже не принесу
я на губах волноликое Море.
Мне остается гречишная Русь.
Храм на пригорке…
Землица сырая…
Если захочется грешного рая –
голосом Бога тебе отзовусь,
в сердце
святую молитву вбирая.
Выберешь ли тривиальную явь –
я подчиняюсь слепому итогу:
кланяюсь честно
судьбе и порогу.
Вырви надежду, но только оставь
путнику
Поле, Звезду и Дорогу…


В Е Т Е Р   П А М Я Т И

Что ни говори, судьба – двояка:
в летний полдень мне чудак-Урал
нежную озерность Тургояка
подарил…
И тут же отобрал.
Мы привыкли к болям и потерям.
Так уж на Руси заведено.
И опять воронежский мой терем
распахнул восточное окно.
Пусть взамен почтового конверта
(ждать и верить –
разве это грех?!)
на крылах измученного ветра
долетит серебряный твой смех.
Не было саднящего разлада,
любомудрых и случайных слов –
потревожит сладкая отрада
под пасхальный звон колоколов…


Н Е С Б Ы В Ш И Е С Я   П И С Ь М А

За словом слово – синяя тесьма…
Так и живу несбывшимися письмами,
но строки настоящего письма
не будут никогда уже написаны.
Вновь рву листы.
Исхода чувству нет.
И не могу уйти от наваждения…
А между нами – двадцать с лишним лет
от моего до твоего рождения.
Обрывность столь далеких нас двоих
надменно ждет.
Как удалить препону ту?!
А стук веселых каблучков твоих
врывается и заполняет комнату.
В пустой квартире с этим и усну.
Во сне – трава,
вершковая, с окосьями…
Прости мне запоздалую весну
с нелепым ожиданьем ранней осени.
… О сколько чудаков в такой игре –
хоть и остыло, - но, надеясь, маются…
Случайно ли в дождливом октябре
рябины за окном в лице меняются?!


В Е Р Н О С Т Ь

Гнетет неоткровенность одиночества,
Но твой покой ничем я не нарушу,
хотя порой мне так наивно хочется
стихотвореньем обнадежить душу.
Разбросаны слова мои по комнатам…
Что это приключилось вдруг со мною?
По-прежнему я остаюсь непонятым
меж осенью и позднею весною.
Но верится,
что все еще изменится:
очередной солнцеворот – не прожит…
Ты видела, как водяная мельница
сама себя в течении стреножит?..
В своей реке я тоже без движения:
крест-накрест перечеркиваю строки,
поскольку, как таблицу умножения,
усвоил жизни пес трые уроки.
Рассветно по ночам светлеют радуги –
подковками пусть призрачного счастья.
Летят листов озябшие журавлики
и в окна позабытые стучатся.
Им горько поддаваться увяданию,
лелеять осень – звонкую кликушу…
Прости меня за верность ожиданию,
но твой покой ничем я не нарушу.


Н Е Д О Б Р А Я   П Р И М Е Т А

Сгорая на костре последних трат,
дождями лес по осени оплакан.
Я все, что мог,
поставил нынче на кон –
весь золотой и медный листопад.
Всплывает из осеннего дождя
размокший наш кораблик расставанья…
Приходит, лишь немного погодя,
обманчивость минут и расстоянья.
Уносит листья к югу сквозняком.
Сбывается недобрая примета:
от снега пахнет талым лозняком
и свежестью непрожитого лета.
Ты поезда напрасно не встречай:
как та звезда,
что безвозвратно канет,
пускай моя ушедшая печаль
твоей печалью никогда не станет.
И вновь дожди, спрессованные в дни…
И песня ветра далеко не спета.
Все более пронзительного света
нам шлют рябин сигнальные огни!


Н А В С Е Г Д А   С О   М Н О Й

Сегодня вспоминаю неспроста
раскованность давно ушедших весен,
тобою перечеркнутую осень
с пощечиной кленового листа.
Ни боли нет, ни ложного стыда:
все в нашей встрече так неотвратимо –
ведь даже звезды пролетают мимо,
а ты со мной отныне навсегда.
Бессонницы серебряная нить –
и радость, и моя ночная мука…
Нет, даже многолетняя разлука
уже не в силах нас разъединить.


М О Й   Ч Е Р Н О В И К

Ни слова в ответ и ни строчки…
Уже заливает мосты,
уже набираются почки
глубинной земной теплоты.
На ветках сырых и корявых
пристроился первый скворец.
Пускает бумажный кораблик
у Дома актера малец.
И вовсе понять мне не трудно
веселый мальчишеский крик –
на это нестойкое судно
использован мой черновик.
Мои запоздалые вздохи
во мне замирают, тихи:
- Не так безнадежно уж плохи,
наверное, были стихи?!
Ледяшку у снежного мыса
кораблик сумел обогнуть.
Две рифмы и слово «Лариса»
в весенний отправились путь.


М Н Е   С Н И Т С Я   К И Е В

                М а р и н е   В л а д и

Мне часто снится Киев по ночам.
Издалека, как неземному чуду,
Крещатика каштановым свечам
теперь всегда я поклоняться буду.
Мне часто снится Киев по ночам…
Сияют золотые купола –
бессмертный знак высокого искусства.
Судьба не зря меня с тобой свела:
над виражом Андреевского спуска
сияют золотые купола.
Уже проходит по Подолу ночь
зигзагами, спиралями, кругами:
ее не отвратить, не превозмочь –
булгаковскими тихими шагами
уже проходит по Подолу ночь.
… Так далеко – почти за тыщу верст –
о новой встрече с Киевом мечтаю.
Наивен я и до смешного прост:
недели, годы, даже дни считаю
так далеко – почти за тыщу верст!


Р А С С В Е Т Н Ы Й   О Б Л И К

О Гончаровой Натали
пою под крышей Пасвалиса
и вижу, как грустнеют лица,
как мы в минувший век вошли.
О. время, время! Окрыли
ее мятущуюся душу,
а я печалью не порушу
рассветный облик Натали.
Пою о ней и вижу рядом
мерцанье зыбкого огня –
с чуть отрешенным
тайным взглядом
соседка слушает меня.
Зеленоглазая Литва
щедра красою неземною…
Пусть недопетые слова
останутся
                меж ней и мною!

Г О Л О С

                Н а т а л ь е   К о г у т

… А он поселился на сцене –
живой человеческий голос:
в нем выстраданно смешались
печаль и тоска, и мольба.
И так уж бывает странно:
потом от него откололось
и передоверилось чувству
все то, что зовется Судьба.
Контрастной графикой жизни
у нас зашифрован каждый…
Ты голос свой слабодушно
в помощники не зови,
когда замолотит сердце,
спекутся губы от жажды
естественной и обычной,
всегда нелогичной Любви!..
… А голос на хрип срывался,
сочился грудною болью,
слова набирали силу –
жестокость пчелиных жал! –
и он в полумраке рампы
легко расставался с ролью,
поскольку хозяйке рабски
уже не принадлежал.
А предан был, как собака:
но есть искушенье воли,
и подлая добродетель
у времени-палача…
И ты в темноте театра
закусишь губы от боли,
отринешь и горько скинешь
чужую одежку с плеча.
Условностей всех непрочных
порушится вдруг кольчуга:
слезу не дано услышать,
а фразы, они – не те…
Магический смысл квадрата,
изменчивый ракурс круга,
и ты – молчаливо стынешь
на главной своей черте…


П О З Д Н Я Я   Л Ю Б О В Ь

До сих пор я в плену
недосказанных слов,
что скрывают
особое предназначенье.
Старомодная улочка
в десять домов,
полноликой звезды
голубое свеченье…
У ольховой зари
в потускневшем кольце
поздно встретились мы,
чудаки-разнолюбы:
не с того ль я все чаще
меняюсь в лице,
и утрата осенняя
сушит мне губы.
И в трехмерном пространстве,
увы, не дано
нам сыскать пустяка –
чудодейственной чаши;
чтоб магически в ней
были слиты в одно
два дыханья
и судьбы нескладные наши.
Ты, гадалка,
мне тайную карту открой:
в чем она,
эта вечная грустная драма,
почему же в расклад,
где червонный король,
рядом с ним выпадает 
червонная дама?
Мало верю
в крапленое это вранье,
но зачем же опять
черноправедным хором
отпевает крикливо меня воронье
над святым и осветлым
Покровским собором?


Ч А Ш А   Г О Р Е Ч И

Отзвучали слова городского романса.
Дозвенела свое на пределе струна.
В ожидании
новых времен ренессанса
чашу горечи мы осушили до дна.
Роковых и дотошных невзгод не осиля,
я тернистому вновь изменяю венцу,
но меня, словно блудного сына,
Россия
вдруг березовой веткой
хлестнет по лицу.
И замрешь отрешенно
на тихом распутье –
в заполынно-глухой крестовине дорог…
В этой гулкой и глупой
сегодняшней смуте
до тебя достучаться
я сердцем не смог.
Что ни встреча,
то сызнова – только разлука…
Я просторно руками беду разведу:
уготована мне одиночества мука
на моем православном и грешном роду.


В Ы З Р Е В А Н Ь Е

Где березы водят хороводы
и грустит под ивами река,
в тихие задумчивые воды
осыпают перья облака.
Стелется тумана полотенце.
Бесподобен в простоте своей,
щелкнет
да как выкинет коленце
молодой веселый соловей.
Полон край лесной очарованья.
Почему же с нетерпеньем ждем
пору золотого вызреванья
перед ранним снегом и дождем?
Ждем –
и снисходительны, и строги
к мысли,
                слову,
                даже к вещим снам, -
чтоб на грани счастья и тревоги
в силе чувств не ошибиться нам.


Т О   Д А Л Е К О Е   У Т Р О

Нынче мне и похвалиться нечем,
но нельзя оставить что-то в прошлом.
Не случайно ивняку на плечи
полушалок розовый наброшен.
Остывают утренние звезды.
Туго ветер натянул поводья,
сдерживая напряженный воздух,
мутный, как во время половодья.
Рыбий жор – отчаянные всплески.
На откосы выползают раки.
Осень на притихшем перелеске
разбросала огненные знаки.
Помню, как над кронами дрожала
тишина.
И мы с тобой молчали.
Солнце, будто заревом пожара,
заалело первыми лучами.
Теплым светом дереву любому
высушило мокрую рубашку.
Белое на смену голубому –
выкатились крупные ромашки.
Обожгла румяная зарница
камыши и утонула в устье.
Верю я, что снова повторится
час рамонской предрассветной грусти.


С О Е Д И Н Е Н Н Ы Е   С Е Р Д Ц А

Рукой не удержать весло:
меня безвременье несло –
я был сродни щепе…
Взгляну – и холод по спине:
так было одиноко мне
в чужой людской толпе.
… За Усманкой – зеленый луг,
где все переменилось вдруг.
Закатный луч погас.
Над нами небосвод рябой.
Мы отрешенные с тобой –
качает лодка нас.
Ты протянула мне ладонь:
знобящий полыхнул огонь.
О этот звездный миг!
Предощущение лица,
соединенные сердца
и чувство за двоих.


П О Ц Е Л У Й Н О Е   З Е Л Ь Е

Лукава новолунья бровь…
Провис июльской вязки невод.
Большой Медведицей любовь
в глазливое вломилась небо.
Надежны звездные плоты.
А ночь – разлучница и сводня –
на негативе пустоты явила
корчик свой сегодня.
В лодони бережно беру.
Давно мгновенья эти любы:
как настоялся на ветру
тот хмель, что обжигает губы.
… Глотки глинтвейна и огня.
Рассвет уже грозит похмельем.
- Каким ты потчуешь меня
горячим приворотным зельем?
Опять любимая права:
пустое спрашивать доколе?
- Пей! Поцелуйная трава
вчера отколосилась в поле…


Р А З Р Ы В – Т Р А В А

За Лукичевкой такие травы!..
Поил и холил их добрый дождь.
Со смутой сердца войдешь в отавы,
раскинешь руки и упадешь…
Зарей разлучной темнеют лица.
Порвались нити давным-давно.
Всеоткровенно с лугами слиться
и вдруг забыться –
нам не дано.
Не дарит лето былого света.
Целебных ливней заждалась сушь.
Горька отрава для пестроцвета –
разъединенность двух близких душ.
Живешь ты сложно.
Я – предан лире…
Но не выходит из головы
в санкт-петербургской
твоей квартире
букетик ржавый разрыв-травы…


Ж У Р А В Л И   В О С П О М И Н А Н И Й

Сентябрь ожжет прохладой ранней,
наметит свой маршрут вчерне,
и журавли воспоминаний
вернутся поутру ко мне.
И, острой памятью прошитый,
ответствен – я уж не кремень –
за каждый наново прожитый,
давным-давно ушедший день.
За эти давние тревоги,
за осиянный солнцем клен,
за полынок, что у дороги
стоит коленопреклонен.
За все надломы и надрубы,
что подружились с сединой,
за те покинутые губы,
сейчас вспомянутые мной.
Простор прозрачен и печален:
в нем – откровение полей,
и парус неба за плечами,
и берег осени моей.
И неурочная прохлада,
встревоженный грачиный грай,
шаманий шепот листопада –
запоминай, в себя вбирай.
И ветра бег по косогору –
мне ничего не позабыть.
Как хорошо в такую пору
грустить, надеяться, любить.


З О Л О Т А Я   Л Е Щ И Н А

Поучала девок бабка Настя:
- Попусту деньков не тратьте вешних.
Только та из вас дождется счастья,
кто увидит, как цветет орешник.
Верить ли в подобную примету?
И девчата рассмеялись звонко:
- Для судьбы на ветках места нету!..
Вздрогнула невзрачная девчонка,
мудрую бывальщину запомнив.
По весне в орешнике плутая,
увидала:
он пыльцой заполнен –
в цвет пошла лещина золотая.
Кто сказал, что нет чудес на свете?
Всем другим готов поведать наново:
- Верьте бабкам! Как-то на рассвете
встретила Аленушка желанного…


Д О   С А М О Г О   Д Н А

… Сквер. Аллея. Пустая скамья.
Перед ней опущусь на колени.
Легковерная память моя
заблудилась в персидской сирени.
До конца мне допела струна.
Отведу запоздалые руки,
чтобы выпить до самого дна
эту тихую горечь разлуки.

… Сквер. Аллея. Пустая скамья.


Н А С Т Р О Е Н И Е

Все неуютно, оголенно…
Простор озяблостью пронизан.
Сырые листья старых кленов
отяжелели над карнизом.
Простуженно, без интереса
вдруг свистнет одиноко птица.
Январь в пустых глазницах леса
уже который день таится.
Пока зима еще не в силах
подкрасться к веткам огрубелым,
и густота полей остылых
не стала откровеньем белым.
Не скоро жизнь погаснет в кронах,
мороз стволы дерев иссушит.
Лишь первый мой сердечный
промах меня отчаяньем оглушит.
Чужому счастью не завистник:
все от судьбы и все от Бога!
Рассветная звезда зависнет,
и хрустнет поздняя дорога…


П О С Л Е Д Н И Й   С О Л Н Ц Е П А Д

Небесная лазурь протерта мягким фетром.
Назойливым лучом пронизан гулкий свод.
Все главные слова сырым относит ветром
в стеклянную весну,
где ломкий ледоход.
Солончаковых дней не остановишь бега.
И не спасешь судьбу от пришлых сквозняков.
И умирает смех
в немой простуде снега
над душами озер и донных родников.
Над пологом тугим слоистого тумана
я для себя возжег
святой свечой звезду,
но не нашлось, увы, такого талисмана,
чтоб чувство сохранить и отвести беду.
… Грустящий светлый сад усеян лепестками.
Любовь качнет над ним
серебряным крылом.
Последний солнцепад переболею вами.
Пусть медленно шуршат страницы о былом…


О Б Р Ы В К И   Н А Д Е Ж Д Ы

На исходе рассветных
и прощальных минут
своевольные ветры
листья желтые мнут.
Глаз твоих избегая,
рву последнюю нить:
- Ты меня, дорогая,
не смогла полонить…
Ухожу, не прощаясь,
по причине пустой,
чтоб щемящая жалость
не шепнула: «Постой!»
И бреду на рассвете
по дороге другой.
Звезды к месяцу в сети
заплывают дугой.
Ты перечить не стала.
О, ошибок игра!
Видно, снова настала
отчужденья пора.
Но твержу себе:
- Прежде, чем уйти, -
оглянись!
Как обрывки надежды
листья падают вниз.


П Ы Т К А   О Д И Н О Ч Е С Т В О М

Трудно бодрствую,
молитву беспокойную твердя.
Будто путник
у дорожного развилья.
Вбит надолго в подоконник
барабанный бой дождя.
Тошнотворной ночи
мокнут, никнут крылья.
За текучестью стеклянной
плачет матовый плафон.
Тень на стенке –
дреме омутной потатчик.
Возле стопки книг
сторожкий напряженный телефон:
раньше был он –
только времени растратчик…
Нить секундная пунктирна,
полупризрачно тонка –
зачастила
под гитарный всхлип матраса.
Почему так не хватает
дребезжащего звонка?
Видно, мне его
сегодня не дождаться.
Тяжелеет на подушке
от бессилья голова:
- Ну, за что же
наказанье болью это? –
вдруг вернет тебе обратно
мысли, чувства и слова,
как в лесу дремучем,
вкрадчивое эхо.
Из стихов не возвратишься –
как с неправедной войны:
растворился ты
в неравенстве великом.
Сослан в черное пространство,
словно блудный блик луны,
и Душа зашлась
густым смертельным криком!..


П Р И М И Р Е Н И Е

День остыл, остепенился, замер.
Дым лиловый стелется, и ты
серыми печальными глазами
на меня глядишь из темноты.
Разве раньше ты не понимала,
радости попутные дарив,
не богато, даже слишком мало –
половинка счастья на двоих?!
Время! Дай мне прошлого коснуться
Не гони вперед и не мани.
Знаю: обязательно схлестнутся
с силою все слабости мои.
С нежностью воюю,
с безмятежностью.
Беспокойство не дает мне спать.
Я тебя низвергну
и опять
примирюсь с твоею неизбежностью.


Е Д И Н С Т В Е Н Н О Е   С Л О В О

Свобода заветного слова
порой такова – с неких пор
и плаха для чувства готова,
и точится остро топор.
И праздно сойдутся зеваки
в единый глумящийся круг,
и хриплые взлают собаки,
и звезды померкнут…
Но вдруг –
на радость живучего клена,
во зло топору-королю –
неистово и исступленно
сорвется с помоста:
- ЛЮБЛЮ!
И лунною коркою слово
качнется на зыбкой волне…

Я знаю – на дыбу готово
то слово, что зреет во мне.


Н О В О Г О Д Н Е Е

Мы были рядом – так близки подчас…
Но вмешивалось жестко расставанье,
и лишь на малость разделяя нас,
всегда торжествовало расстоянье.
На снежном насте сабельной пургой
законы поведенья выжигая,
оно – длиннее слова:
- Дорогой!
И не короче слова:
- Дорогая!..
Не оставляя смыслу ни черта,
 торжествовало ханжеское вето:
пролег рубеж – проклятая черта, -
чтоб не нарушить равновесье это.
И мы ушли за круг земных невзгод –
что пересуды, что нам кривотолки?! –
Так получилось,
в старый Новый год
мы оказались вместе возле елки.
Здесь – Дед Мороз.
И новогодний рай.
Зазывные, с наивом детским речи:
- Чего стоишь? Смотри и выбирай.
Мы выбираем –
небо, звезды, встречи…
Смешной чудак, не открывай мешка!
Тем твоего подарка слишком мало,
кому до счастья только лишь вершка,
дыханья одного недоставало!..
Фантазии и чувству нет границ:
порушены заветы и скрижали –
мы невесомо между наших лиц –
надуманное яблоко держали.
На площади январский скользкий лед.
Натянуты гирлянды меж столбами…
Вкушая с двух сторон запретный плод,
в конце концов мы встретились…
Губами!..


К Р И В Ы Е   З Е Р К А Л А

Нам лгут кривые зеркала,
а мы на грани искушенья
все ловим знаки утешенья
в слепящей плоскости стекла.
И вот, когда надежды нет,
так целомудренно и чисто –
как жизнь в угаснувшие листья –
минувшего вернется свет.
Наивная, святая ложь –
истоки вечного движенья.
Но ты поверишь в продолженье
своей любви
и вдруг поймешь:
опережая бег минут,
кривые зеркала не лгут!..


С О Д Е Р Ж А Н И Е

О любви
День Ангела
Доверчивая сила
Высота чувства
Не исчезай!
Наш август
Слепой напев
Вечерняя молитва
Ветер памяти
Несбывшиеся письма
Верность
Недобрая примета
Навсегда со мной
Мой черновик
Мне снится Киев
Рассветный облик
Голос
Поздняя любовь
Чаша горечи
Вызреванье
То далекое утро
Соединенные сердца
Поцелуйное зелье
Разрыв-трава
Журавли воспоминаний
Золотая лещина
До самого дна
Настроение
Последний солнцепад
Обрывки надежды
Пытка одиночеством
Примирение
Единственное слово
Новогоднее
Кривые зеркала