небысть

***
снова на стуле заснул пьяный клоун
видятся силуэты, дали, изгибы и тени
потом прохлада белокаменного города
не раз ему новый день по лбу щёлкал
менял во сне разноцветье природы
возможно, это призраки далёкого прошлого
где в эхе и прохладе алтаря перестроенного
кассир сыпал меди в блюдце пригоршню:
спрятать липкие в неглубокий карман шортов
в зале фанерные стучат стулья
и пахнет красным обрывком летней ночи
на ткани - цветные вспышки серого,
дурачок рядом смеётся,
прилипла к зубу конфета
и стыдно и благостно и ему и мне,
не зная, что и как ещё бывает в жизни
говорят его жестоко
из мамы тянули щипцами
оттого слишком привязчив
и голова вмята слева
но пока не до этих мыслей, на экране
яркие моей новой жизни отрадные игрища:
два родимых пятна наконец обнаружены
молоко в пещере по витиеватому жёлобу кружит
строят охряные пирамиды,
грудь под тканью  явно обозначена,
волнующе,
но пока совершенно не понятна,
пёс-дракон в полёте улыбается,
Бричер жестоко огнём уничтожен,
Русь самая что ни на  есть - изначальная,
конями об идола напополам разрывают.
от впечатлений толкаю недельную
шелуху подсолнушков на ряд к свету ближе
прямо под ноги сердитым старшим девочкам,
они мне, оскорбившись резко ответили
когда незадолго до под июньскими липами
и сиюминутным наваждением мёда цветения
показал, пролетая на стремительном велике
с катафотами и цветной проволокой спиц
неприятным незнакомицам  гримасу и язык.
шалость такая была, как у стремительно
несущегося по кукольной жизни Буратино,
ничего общего с осознанным оскорблением,
без последствий прошло:
не было противно-противоестесственного.
свет на выходе ударяет, и всего семь ступеней
на которых грёзы тают как от пробуждения
бледнеют, растворяются,  исчезают в нагретом дне,
вокруг желтые в крапинку окурки покалеченные,
тропинка потрескалась мышино-асфальтово,
но можно и по песку горбатому изъезженному,
дождя уже неделю не было, по земле шагать отрадно
на игрушечной дюне ползёт черная жужелица
никем и никогда не раздавленная, живая навсегда
кем был я раньше и кем я однажды стану
лютые истории Гофмана уже прочитал и
посмотрел вздрогнув не раз Черную Курицу
понял ужас узнавания заморских чудных бесов
намазав сурьмой волшебной любопытное веко
но шёл в свой уютный рай сказочный
в любви прозрачной
стовосьмидесятиградусного
мира счастливого детства
по дороге уверенно прямо
***