Последние мысли озвучив

Последние мысли озвучив,
Я кричу, что миропомазан здесь случай.
Огрызки слов из себя вымучивая,
Оркестр прорастает цветами.
Я знаю, что такое разлучено,
Заколочены замочные скважины, и стекает в них наглость ключа.
Закрались монстры барочные в этот вельветовый час.
На решетке мангала
Лежу диссидентом без права,
Без норова, без оскала.
А может, кого-то ласкала,
Ласкала эта бездна?
Шептала: «Прелестно».
Говорила, изрыгивала последние проблески доблести.
Здесь нагромождение направлений,
Но всегда расстреляны компасы,
Не хватает весталок Пути.
И я, листвой укрывшись,
Искал беспробудность почивших,
Искал безнадежность почтивших,
А может, таких же, как я…
Таких же, как я,
Кто с ума,
Кто из ума себя никогда не выпустит,
Застрянет в решетчатой выпуклости
И смажет созидательной липкостью
Все зыби и все ее прихвости.
И все ее прелести
Откроются, нагота ее
Станет кровью, нагота ее
Разбросана молью.
Нагота ее оборвется -
Так погибает солнце,
Так погибает оркестр
В последнем всплеске
Его грациозности.
А я ищу затемненные области,
Вырывающиеся из тьмы образы,
Которые тысячелетия прорастали в тени.
Которые тысячелетия вырастали в тени,
Не чураясь трухлявости пней
И тысячегривых огней,
Что стремятся возродиться во мне.
И муки моих слов выгравированы
На таинственных площадях,
Их царапают на мраморе скульпторы,
Своих рук никогда не щадя.
И страдания моих слов выгравированы
В кислотах правд бытия,
Каждая буква омоется
В пустотах последнего дня.
Страдания моих слов выгравированы
На вельветовых площадях,
Сумасшествие из них выдоено,
Остаются от них выбоины
Только там, где ступает монах.
Только там, где монах моего созерцания
Все, что было, низвергает во прах.
Только там царапают статуи
На безвременном храме вещей,
Только там обитают пернатые
Кровожадные виды клещей.
И они, вцепившись в сознание,
Убивают его вечный крик,
Вечный двигатель созидания,
Вечный свет его, его чин.
Так растут метастазы причин,
Так двоятся клетки страдания,
Так вытачиваются мечи.
И бросается в зазеркалье
Тот свет, что сплетал кирпичи.
Кирпичи этого дикого мира,
Который остался норой.
Там частицы слетаются клином
И становятся старой горой.
Каждый час
Я в плену содрогания
От нечистей этих миров,
Что жаждут сияние разума,
Что жаждут его вещество.
Пожирание эскалируя,
Зародятся иные миры,
Только звезды уже не шатры -
Это потолки газовой камеры.
И они подвешены намертво.
Попытки возрождения изрублены,
Оставаться ничем - ах, излюбленно!
Все изношено, все ископано,
Но лелеются новые коконы,
Ведь в перманентном поглощении
И в кажущейся связи вещей
У любой смертности должен
Оставаться бессмертный кощей.
Ведь в перманентном преклонении
И в кажущемся превосходстве богов
На каждого бессмертного бога
Должен оставаться вечно жаждущий Горр.
Так конструируются впадины,
Впадины смятых надежд,
Так слетаются фениксы
На заседания поэтичных невежд.
Так разрастается зазеркалье -
Это понятие нельзя заарканить.
Круг нечисти знатно редеет и ищет предел -
Так маркируют великими безродных собак и людей.
Я многосмысловая запинка в крике того существа,
Что утомился от смерти и от ее волшебства.
Существа, что извечно печалится,
Пока
Моря, океаны скалятся
в приступах апокалипсиса.
Но я…
Жалобно скрипят тайны.
Но я
Читаю свое заклинание:
«Созвездий, соцветий не было,
Паттернотеистическая анафора,
А все, потому что смерть - гипербола,
А все, потому что жизнь - метафора».