Летний дождь и мой Эрик

Гурьевской поесть бы кашки да с брусникою пирог.
У пруда цветут ромашки, гневается в небе Бог.

Рыбки с синими глазами, толщиной поменьше шпрот,
Шепчутся: «Что будет с нами, если нас дождём зальёт?»

Остров на пруду зелёный, с пятачок, на нём мой дом,
Пол в дому простой, скоблёный, у крылечка мажордом.

Я его из пня берёзы вырезал – скобель, тесак…
Получился – смех и слёзы – то ли вятич, то ль прусак.

Вырежу ещё кораблик. Разевают рыбки рты,
А в глаза ромашек капли полетели с высоты.

На крыльцо, лохматый, сяду слушать Бога, ка́пель звон.
Мажордом: «Ещё бы граду». Я: «Для граду несезон».

«Будут нынче урожаи», - бормочу, а в небе гром.
«Каши гурьевской, хозяин, ой, охота», – мажордом.

Заиграю на сопелке, я - ленивый сибарит.
Печь осталась без подбелки, сам нечёсан и небрит.

Мажордом пойдёт на берег, это ровно пять шагов,
Имя дал ему я – Эрик, он неплох, но без мозгов.

Рыбки плачут: «Заливает!» Я им: «Дождик - полбеды».
Эрик, как дурак, зевает, не боится он воды.

Мажордому место в дурке, любит жрать и, стоя, спать.
Может, распилить на чурки или щепок нащипать?

Камешками – капли – в кровлю, цигель-цигель, ай-лю-лю!
Ладно, каши наготовлю, может, печку подбелю.