Владимир Пламеневский

ВЛАДИМИР ПЛАМЕНЕВСКИЙ
(1946 - 2003)

Это время

Если честно признаться, я ночью проснусь и кричу.
Если честно признаться, я ближе продвинулся к бездне.
Но признаться – кому? Это блажь – лепетать палачу,
Чтоб он точку не ставил в конце этой сумрачной песни.
По оврагам летят голубые стрекозы. Вода
Пахнет тайной, и тиной, и средне-возвышенной ленью.
Из российского тюбика выдавлен смех навсегда,
Он засох на портрете уже четырёх поколений.
Над Шаманской скалою кровавая светит луна.
Над Чернобыльской степью в два пальца свистят мародёры.
По сибирскому тракту дрожат мужики с бодуна,
И лежат, замерзая, на спальниках злые шофёры.
Если честно признаться – к нам тихо подкрался распад.
Аполлона тошнит в закутке, где в почёте насилье.
Нет ни друга впотьмах, ни жены. И тому, кто распят,
Мы последних сто лет сокровенных свечей не носили.
Хоть нам в лоб, хоть под дых, хоть залей ацетоном глаза!
В Уругвай увези! Не давай ни молитвы, ни хлеба –
Не проснёмся вовек, а проснёмся – зевнём в небеса
И глядим – полыхнёт ли от выдоха нашего небо.
Поцелуи, психушки, молитвы, побои, Гулаг,
Паранойя борьбы, метафизика сытого рая…
Наш спаситель – Калашников. Наш вдохновитель – кулак.
Что ты жадно глядишь на дорогу, кастетом играя?!
Что ты ищешь во мгле? Одинокую душу мою?
Или хочешь найти одиноко стоящую крышу?..
Я напротив тебя безо всякой надежды стою
И в пещерах глазниц даже искорки малой не вижу.

Последняя жизнь

А жизнь последнюю я жить решил в крестьянстве,
Чтоб руку положить на твердый лоб коня
И ветер ветряком добыть из щек пространства,
И огород взрастить, и смысл постичь огня.
 
Когда я жизнь прожил средь моряков суровых,
То голос напрягал и знал закон волны,
Тогда я не обрюзг, я бронзов был и ловок,
И брызги на баркас летели, зелены!
 
Когда я жизнь прожил средь каменщиков пыльных,
То воду подносил и гипс мешал рукой.
Когда я жил две жизни среди ссыльных,
Душа грубела, покрываясь шелухой.
 
Я с фотокамерой прошел по жизни третьей.
Вытаскивая свет из общих темных мест,
Я длиннофокусником суть искал в портрете,
Был выгнут блик, и сумрак шел в замес!
 
Когда я жизнь прожил среди пустой богемы,
Катился на меня вина девятый вал,
И вопль тоски, звериной вечной темы
Сидел внутри, изнанку тела рвал…
 
Но жизнь последнюю я жить решил в крестьянстве,
Чтоб руку положить на твердый корешок
Тех малочисленных, взращенных в постоянстве,
Тех крепких, как листвяк, тех выстраданных строк.
 
* * *

                В. Болтенкову

Собака залает в распадке, откликнется ворон.
И мы не устанем восходу опять поражаться.
И станет понятно, что люк в это небо отворен…
Но пахнет земля и зовёт к ней навеки прижаться!
Когда полетим мы по этой трубе поднебесной,
Простивши друг друга и за руки взявшись навечно,
Мы вспомним, заплакав, о нашей прародине тесной,
О всей этой мелочи, чудной такой, человечной…
И хочется трогать перила точёные, грядку,
Кувшин керамический, лестницу, шланг под напором, –
И хочется мир перечислить в тетрадь по порядку
Пред тем, как проститься с байкальским и крымским простором! –
Хотя бы барокко иркутского свет (с флорентийским размахом!)
Хотя бы Италию – (крупно, с ангарскою мощью!)
И степь (мастихином) – с крутым симферопольским маком,
И тот известняк инкерманский – (сухою ладонью на ощупь)…
Прощайте, прощайте, калитка Вселенной открыта,
Как жалко, как грустно, как хочется крикнуть: до встречи!..
И только Байкал как осколок лежит лазурита.
И длинное – О! – как осколок законченной речи.