Живописец

У моей тёти был постоялец
он жил на чердаке над её квартирой.
У него было красное опухшее лицо и кучные брови
и акцент, что посылал занозы под ногти.
Он был художником
он писал портреты в пуантилизме мальчиков-херувимов
с красными щеками цвета яблока Фудзи, ямочками, и листьями плюща в промежутке их ног.
Перфекционизм и детализации часы проведены над каждым пальчиком и дюймом детской кожи их.
Моя тётя повесила один из таких у себя в квартире и я помню часто глазела.
И часть меня была заинтересована талантом тем, и часть меня сидела в полной тишине с волнением в груди, как будто запрещёнку смотрела.
Мне часто снилась его мастерская.
Иногда дверь-ширма оставалась не закрытой и запах терпентина от масляных картин и дорогих чернил вниз по лестнице разносился.
В жаркие летние дни я лежала в шортах и коротком топе, мои кудри густые путались и выглядели как тот самый распустившийся край старого ковра, что застрял в стиральной машинке.
Я вытягивалась вдоль мата с дешёвой пастелью, офисной бумагой и рисовала.
В основном, фей.
Нагих и веснушчатых, с длинными прямыми волосами.
Я рисовала то, чем хотела быть, и что было запретным.
И мне стало интересно, все ли художники делают это.
Я лежала там и запах его мастерской путешествовал через дверную щель как сквозняк зимой.
Мне не разрешали побывать в художественной мастерской. Никогда.
Это была грёза, отделённая от меня неосвещённой лестничной клеткой и канула в Лету как кошмар, в котором ты не можешь сделать движение.
Старший из кузенов мне строго запретил проникать в эту тёмную бездну.
Я никогда не видела, чтоб он смотрел художнику в глаза.
Лестница в мастерскую всё маячила перед глазами как незнакомец на станции метрополитена.
Я верила, что это была разверзающаяся расщелина, которую если просто до конца пройти, то в художника превратишься.
Моя семья грызлась из-за живописца.
Я пряталась под столом на чердаке, пока яростные голоса принимали форму теней и отскакивали от кухонной плитки настенной.
Я слышала имена неизвестных людей.
Про художника мы практически ничего не знали,
Знали лишь про 3 его детей.
Старшую дочь звали Ребекка, она родилась с зависимостью от героина, и тоской бегущей по венам, отчего не могла понять, что отлучает её от новой жизни. Слишком юна, чтобы понять, почему у неё ноющая сердечная рана.
Мы знали что другие двое детей примерно мои одногодки.
Но их никогда не было рядом.
Однажды я играла на заднем дворе у своей тёти, в одиночку.
Пинала гальку Скечерами на своих ногах, ходила от сломанного баскетбольного кольца к забору, что огораживал дорогу с обрывом от возможных аварий автомобилей, когда он позвал меня с крыши.
Он работал в брюках Dickies ванильно-мороженого цвета, покрытые случайными мазками от краски, и держал в руках 2 грязных стакана сладкого чая, и пригласил меня наверх.
Так, с убеждённостью ребёнка, исследующего ранее недоступную ей территорию,
Я приняла приглашение и начала подниматься по лестнице.
Вот она.
Я в дверь ворвалась и пальцами бегать по лощёным тюбикам начала, и чувствую, как волоски кисти разделяются и щекотят мне ладонь, и секреты становления настоящим живописцем все раскрыла. Как художница.
Но художники любят всё, что им запрещено, факт, что я учла пока юна; слишком рано для меня.
Я не помню как в мастерской его была.
Моя карта памяти пуста. Я просто помню как шла по лестнице с ощущением баскетбольного мяча между своих ног, как одно из испытаний в спортивной эстафете,
и забралась с трудом обратно на ковёр в углу дома моей тёти как погибающий пёс, который уходит, чтобы было не видно.
Годы спустя, в мои 15 лет, на отпуск в Рождество, он спустился в тётину квартиру взять тарелку старой ветчины и холодного пюре.
Моя тётя была добра и всегда предлагала то, что не доела.
Мой старший из кузенов сидел в кресле в другой стороне и я следила за его глазами, что провожали живописца к микроволновой печи.
Я видела лестничную темноту и памятную пустоту, что стёрлась в кузеновских глазах.
Такой же приземлённый твёрдый взгляд был и у меня, как только живописец повернулся спиной.
Я и мой кузен, нас много что объединяло.
Те же нахмуренные брови, тот же вспыльчивый характер, смазливая улыбка, и брезгливость к телесному контакту.
Я вижу наше родство ещё и в том, чему вдвоём мы научились.
Я знала что кузен ходил по той же лестнице, масляный запах вдыхал и трогал кисти, и теперь вдвоём сидим на антикварном ковре в углу, проклинаем одну и ту же вещь которую живописец у нас украл.
Я поднимала взгляд на стену, где обнажённый ребенок из маленьких-маленьких точек в плену стеклянной рамы моей тёти висел, и гадала, что художник украл у этого малыша.

-----------------------------------
Холзи // в поэтическом переводе Энн Легаси