Дневник монаха. Часть 1

                ВСТАВАЙ И СНОВА ИДИ!   

       Фрески полуразрушенного храма серебрились тонкой парчой инея. На холодном каменном полу, стоя на коленях, молился старый монах. В сороковых годах двадцатого столетия здесь, в одном из Соловецких монастырей, была тюрьма для политзаключенных. На окнах еще остались стальные решетки с пролетарской звездой, а на стенах Храма, между иконными росписями, виднелись последние, написанные перед расстрелами, письма узников. Под ними стояли имена несчастных осуждённых и  убитых без суда и следствия людей.

       Здание этой церкви обещали восстановить, но от обещания до факта всегда проходит много времени. И в свободные от монастырских забот и служб часы, приходили сюда монахи, чтобы в тишине помолится о невинно-убиенных.

       Много страшных криков и страданий хранил купол этого полуразрушенного Храма. Бывали и страшные моменты, когда отшельники ясно слышали стоны и плачь. Отец Игнатий приходил сюда часто. Он знал наизусть все предсмертные письма заключенных, но все-таки каждый раз перечитывал их, и поглаживал натруженной рукой, как-бы здоровался с их авторами. После молитвы он шел к утренней, которая совершалась в обители в три часа утра.

       На один час, оставшийся до ранней литургии, монах уходил в свою небольшую келью. На столе были поставлены три иконы, лежали священные книги - Евангелие, Библия и молитвослов.

       У входа, справа, стояла низкая лавка, на которой отец Игнатий проводил редкие минуты сна. А над ней, невидимая стороннему взгляду, была прибита небольшая акварель «Незабудки», за которой, в углублении, лежала единственная вещь, оставшаяся у  него от далекой мирской жизни. Это был его дневник, который начал он вести в первые годы монашества. Иногда отец Игнатий доставал эту тетрадь и прижимался к ней, как к живому существу, но не читал. Он знал его наизусть.
       В верхнем уголке тетради надпись, сделанная много лет назад:

      "Вставай и снова иди!" А внизу другая, написанная совсем недавно:
      "Я уже пришел. Прими меня, Господи!"
       В один из дней, дневник был оставлен на столе, а ночью ему приснился огромный цветущий сад. Теплые и нежные лучи солнца заливали деревья и цветы розовым румянцем рассвета. Увидел он в этом саду зеркальное озеро, по которому плавали белоснежные лебеди. А на берегу озера росли цветы и деревья всех времен года: небесные незабудки, цветы начала лета переплетались с бледно-розовыми осенними хризантемами. Фиалковые ирисы кустиками танцевали вокруг цветущих яблонь, а ветви вишни чудно вплетались в багровые листья осенних клёнов. Всё вокруг дышало дивным покоем и несказанной радостью.

       В центре сада возвышался каменный дом, на крыше которого серебристой шапкой лежал пушистый снег, а изумрудные листья винограда нежно обнимали стены этого дома. Из распахнутых окон видны были высокие горящие свечи. На крыльце, в глубоком старинном кресле сидела его возлюбленная Элеонора. Она помахала ему рукой и тихо сказала: "Зачем ты так много плакал обо мне? Ведь я живая. И скоро мы будем вместе навсегда. Ты только ничего не бойся. Я буду рядом!"

        И сон этот был пронизан таким лучезарным покоем, таким долгожданным счастьем, которое вовсе и не известны на Земле! А где-то высоко, в прекрасной тишине лучезарного утреннего света, тихо звучала светлая песнь ангелов...


            Впервые я увидел её во сне. Чей-то нежный голос тихо напевал чудную песнь.
Слов не помню, но музыка была дивной! А среди мерцающих звёзд, под звуки этой мелодии, будто в вальсе, кружилась пара. Девушка была прекрасна. Огромные глаза её смотрели с нежностью, рука твёрдо лежала на плече, и вокруг сияли звёзды. Удивительный был сон. И вот однажды... эта девушка появилась у нас в театре.
 
     В белой, волнующей своей изысканностью, шубке, в беленьких сапожках, она была похожа на эльфа. Но когда заговорила... Всё исчезло. Голос её был низким  и грубоватым. Та девушка, из сна, с её нежным взглядом, не могла обладать таким голосом. Наш директор решил представить её коллективу, но она, не глядя, перебила его на полуфразе:
   - Я сама могу представиться. Элеонора Вольская. Ваша коллега. Можно просто Элка!
     И улыбнулась. А вот что было потом, я не понял. Её улыбка была настолько
искренней и лучезарной, что мне стало понятно: грубость и надменность это её маска. В ней есть Душа. Нежная и ранимая. И для меня её улыбка освятила всё вокруг. Сцена и зрительный зал замерцали сотнями огней, засверкали алмазами,  запрыгали по стенам огоньками, и согрели мою душу. Один огонек попал в сердце и растопил его. И мне стало славно. И так светло! Пламя любви, своим палящим языком коснулось моего холодного сердца... Я назвал Элеонору - королевой огня.
   
     Пьеса, которую мы тогда репетировали, была примитивна и узнаваема, как все пьесы начала девяностых годов прошлого века. Тогда, под впечатлением бразильских сериалов, наши драматурги стряпали их, как пирожки - быстро и одинаково. Сюжет
один у всех: богатый дядя влюбился в юную прислугу. Дальше под копирку. Элеонору вводили в спектакль на ходу, но она быстро всё поняла, и мы играли слаженно.

     Стояла холодная зима. В тот день я опоздал, и, ввалившись в одежде, сел рядом с другом. Актёры, будто замороженные прилипли к креслам.
   - Что происходит, Пабло? - спросил я приятеля.
   - Посиди минуту - поймёшь.
     И тут до меня доходит. У него пар идет изо рта! Бедные дамы закутались в пальтишки и платочки, мужчины тоже не отстают, в курточках все. Актёры, конечно ко всему привыкшие, но доколе же?

     Помощник режиссера, "девочка" лет шестидесяти, застрявшая в театре с рождения, как она говорит сама, объявила:
   - Главный режиссер приказал репетировать в одежде.

Мы засмеялись...Как хорошо помню я тот день! И рассыпанные по залу усмешки моих собратьев:
   - Да мы собственно всегда в одежде.
   - Новое дело — репетировать на морозе!
   - Интересно, а главный режиссер в одежде?
   - Послушайте, господа, ну как в военное время! Холод и мрак.
   - Да у нас всегда военное время.
   - Это точно!
   - Элке надо сказать, пусть со своим миллионщиком поговорит и тот пусть поставит кондишен.
   - Точно! А то спонсор называется. На здоровье актеров ему жалко денег.
   - Ой, ой удивили. Кому и когда было дело до простых актеров, да пусть хоть совсем окочурятся. Мы же рабы!

     А мне тогда стало тепло. И, не оглядываясь, я знал. Пришла она, королева.
И огоньки забегали по залу. И голос, родной и милый, услышал я...
   - Салют всем. Салют Боб!
В театре меня звали Бобом, а я и не обижался. Борис - глухо, а Боб - звонко... И лично ко мне, приходя в театр, так обращалась Элка. Все собратья были уверены, что у нас роман. Глупые какие. Она же королева! А кто я? Но, как всегда, напустив на себя важный вид, я строго сказал:
   - Салют Элка. А ты поговоришь с Цукало? Ведь замёрзли все как жирафы в Сибири.
     Элка начала веселиться:
   - Борис Васильевич, это они вам сами сказали?
   - Кто?
   - Жирафы, кто же еще? Жирафы в Сибири - это круто! Хорошо, хорошо!Обязательно передам спонсору ваши пожелания. И завтра же на сцене и в зале будет подано тепло. Господа актеры не должны мерзнуть!
И потом она обратилась ко мне:
   - Борис Васильевич, не хотите покурить?
Я насмешливо отвечаю:
   - С вами, Элла, даже огонь не страшен.
   - Огонь от сигареты, или пожар? — веселится Элка.
   - Иногда огонь от сигареты становится причиной пожара, — очень серьезно сказал мой друг Пабло.

     И мы, под завистливые взгляды, пошли в курилку. У Элки всегда были хорошие сигареты, а тогда и наши трудно было купить. Плетясь по заброшенным комнатам, через старые декорации, мы дошли до черного выхода, здесь был наш «мкад», то есть «место курения для».

   - Салют, Равик! - ласково говорит Элеонора.
И я отвечаю:
   - Салют Жоан!

Когда мы начали называть друг друга именами героев Ремарка? Кажется ещё до поездки в Париж...