Пойду...

...В унынии я поворачивался, как флюгер на слабом ветру, и уже было навострил лыжи обратно в сторону отеля.

И вот тут-то оно и случилось.

Я остановился. Стоял как вкопанный. И слушал.

Похоже, ветер переменился и теперь дул с запада, принося с собой какое-то пощипывание и покалывание: дребезжание арфы.

- Вот оно, - прошептал я.

Словно кто-то вытащил пробку, и тяжелые серые морские воды с грохотом выплеснулись через дырку в моем ботинке, я почувствовал, как с ними уходит моя печаль.

Я свернул за угол.

Там, за углом, сидела маленькая, вполовину ниже своей арфы, женщина, протянув руки к трепещущим струнам, как ребенок, подставляющий ладони под чистые струи дождя.

Струны арфы метались и дрожали; звуки растворялись в воздухе, как всплески волны, набегающей на берег. Сперва с этих струн слетела песенка «Дэнни-бой». Потом настал черед полного варианта «В зеленом платье». Затем «Лимерик мой город, Шон Лайам имя мне» и «Самые лихие поминки». Звуки арфы были похожи на пузырьки шампанского, налитого в высокий бокал: они щекотали твои веки и мелкими каплями оседали на щеках.

Рот у меня тут же растянулся до ушей. Щеки запунцовели, как испанские апельсины. Ноздри запели дудками. А ноги украдкой засеменили, приплясывая, в неподвижно стоящих ботинках.

Арфа наигрывала «Янки Дудль».

Заметила ли эта женщина, что я стою рядом как идиот, дрожа от волнения? Нет, подумал я, так случайно совпало.

И тут мне снова стало грустно.

Кажется, подумалось мне, она даже не видит своей арфы. Не слышит, что играет!

Так и есть. Ее руки словно сами по себе подпрыгивали и резвились в воздухе, щипали и дергали струны, они были похожи на двух старых пауков, которые быстро ткут сети, а потом порыв ветра рвет их, и пауки начинают ткать заново. Она просто дала волю своим пальцам, а сама глядела по сторонам, словно сидя у окна в доме напротив и лишь изредка бросая взгляд на улицу, чтобы присмотреть за своими руками.

«Ах…» - вздохнула внутри моя душа.

И вдруг:

«Вот он, твой шанс! - чуть не закричал я. - Боже правый, конечно!»

Но я сдержался и дал арфистке увязать в тугие снопы заключительные аккорды «Янки Дудль».

И тут с замиранием сердца я произнес:

- Вы играете потрясающе!

Мое тело сразу полегчало на сотню фунтов.

Женщина кивнула и заиграла «Лето на морском берегу» так, словно ее пальцы ткали узорное кружево прямо из воздуха.

- Вы на самом деле играете потрясающе, - сказал я.

Еще семьдесят фунтов долой.

- Когда играешь сорок лет, - ответила она, - уже не замечаешь.

- Вы так хорошо играете, что могли бы выступать на сцене.

- Ишь чего захотели! - Ее руки, словно два воробышка, ныряли меж нитей ткацкого станка. - На кой мне эти оркестры и ансамбли?

- Это работа под крышей, - сказал я.

- Мой отец, - говорила она, в то время как ее руки двигались туда и обратно, - сделал эту арфу, великолепно играл на ней сам и научил играть меня. Ради бога, сказал он мне, держись подальше от работы под крышей!

Пожилая женщина сощурилась, припоминая.

- Играй за, перед, вокруг стен концертных залов, - говорил мне отец, - но только не внутри, музыка там задыхается. Это все равно что держать арфу в гробу!

- А разве дождь не вредит вашему инструменту?

- Отец говорил: жара и влажность вредят арфам лишь внутри помещений. Выноси ее на улицу, пусть дышит, извлекай верные ноты и тембры из воздуха. Кроме того, говорил он, когда люди покупают билеты, каждый из них считает, что может освистать тебя, если ты не обхаживаешь его со всех сторон и не играешь для него одного. Будь в стороне от этого, говорил мой папаша, в один год они будут превозносить тебя, а на другой - ругать. Иди и сядь там, где они проходят мимо; если им понравится твоя песня - отлично! А те, кому не понравится, сбегут прочь подальше от тебя. Тогда, девочка, ты будешь иметь дело только с теми, кто по-настоящему к тебе расположен. К чему запирать себя в одной клетке с враждебными демонами, если можно дышать свежим ветром улиц с преданными ангелами? Но я разболталась. С чего это вдруг?

В первый раз она посмотрела на меня пристально, сощурившись, как человек, вышедший из темной комнаты на свет.

- Кто ты? - спросила она. - Тебе удалось разговорить меня! Что ты здесь делаешь?

- До последней минуты валял дурака, пока не вывернул вот из-за этого угла, - сказал я. - А мог бы Колонну Нельсона разнести. Мог бы по карманам пошарить в очереди у театра, раздвигая всех локтями, а вслед мне неслись бы стоны и брань…

- Что-то не вижу, чтоб ты этим занимался. - Ее руки принялись вить в воздухе следующий ярд песенной нити. - Что заставило тебя передумать?

- Вы, - сказал я.

Я словно выстрелил ей из пушки в лицо.

- Я? - переспросила она.

- Вы подняли этот день с мостовой, встряхнули его хорошенько и снова пустили бегать с восторженным криком.

- И это сделала я?

Тут я впервые услышал, как из мелодии выпали несколько нот.

- Или, если хотите, это сделали ваши руки, которые выполняют свою работу сами по себе, без вашего участия.

- Белье требует стирки, и ты его стираешь.

Я почувствовал, как мои ноги и руки снова наливаются свинцом.

- Не говорите так! - взмолился я. - Отчего мы, случайные прохожие, можем наслаждаться этой музыкой, а вы - нет?

Она покачала головой; руки ее замедлили свой полет.

- А вам-то какое дело до того, наслаждаюсь ли я?

Я стоял перед ней, и мне так хотелось повторить ей то, о чем говорил тот человек в баюкающей тишине паба «Дулиз», - но как я мог?.. Стоило ли мне перечислить все свои долги перед теми людьми, которые говорили со мной со сцены или с голубого экрана, которые заставляли меня смеяться, плакать или просто давали заряд жизненной энергии, но никто из темноты зрительного зала не осмелился крикнуть: «Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, знай: я твой друг!»? Может, надо было рассказать ей про того человека, с которым я ехал в автобусе десять лет назад: он так легко и непринужденно заливался смехом, сидя на заднем сиденье, что все остальные, постепенно оттаяв, горячо и бесшабашно хохотали всю дорогу, но ни один смельчак не подошел к нему, не взял за руку и не сказал: «Ох, парень, ну и развеселил ты нас сегодня, благослови тебя Господь!»? Как я мог поведать ей о том, что она всего лишь часть огромного списка давних и неоплаченных долгов? Нет, ничего такого я не мог ей сказать. И тогда я начал так:

- Вы можете кое-что себе представить?

- Попробую, - ответила она.

- Представьте, что вы американский журналист, ищущий материал для статьи, сидите вдали от дома, жены, детей, друзей холодной зимой в неприветливом отеле, в дождливый, пасмурный день, который не сулит вам ничего, кроме разбитого стекла, жеваного табака и грязного снега в вашей душе. Представьте, вы выходите на эти хмурые улицы, черт побери, заворачиваете за угол, а там - маленькая женщина с золотой арфой, и все, что бы она ни сыграла, превращает зиму в осень, весну или лето - в другое время года, которое приходит для всех и для каждого. И тает снег, рассеивается туман, ветер веет июньским зноем, и десятка лет твоей жизни как не бывало. Представьте все это, пожалуйста.

Она перестала играть.

Внезапная тишина обрушилась на нее.

- Ты чокнутый, - произнесла она.

- Представьте, что вы - это я, - попросил ее я. - Вот я иду обратно в свой отель. И по дороге мне хотелось бы слышать какую-нибудь музыку, все равно что. Сыграйте. И когда будете играть, зайдите за угол и послушайте.

Она положила руки на струны и остановилась, шевеля губами. Я ждал. Наконец она вздохнула и издала жалобный стон. А потом вдруг закричала:

- Убирайся!

- Что?..

- Из-за тебя у меня руки сделались как крюки! Посмотри! Ты все испортил!

- Я только хотел поблагодарить…

- …мою задницу! - кричала она. - Безмозглый дурак, скотина! Не суйся, куда не просят! Занимайся своими делами! Оставь меня в покое, парень! О бедные мои пальчики, вас испортили, испортили!

Она смотрела то на них, то на меня с каким-то ужасным, пристальным вниманием.

- Проваливай! - закричала она.

Я в отчаянии бегом бросился за угол.

«Вот! - думал я. - Что ты наделал! Что ты наделал! Все ей испортил своей благодарностью. И себе тоже: тебе придется жить с этим! Дурак, кто тебя тянул за язык?»

Прислонившись к стене, я сполз вниз. Так прошла, наверное, минута.

"Пожалуйста, леди, - думал я, - давай. Сыграй. Не для меня. Сыграй для себя. Забудь, что я сказал! Ну, пожалуйста!"

Тут я услышал несколько робких, несмелых вздохов арфы.

И вновь тишина.

Вдруг снова подул ветер и донес до меня звуки арфы, игравшей медленно-медленно.

Это была старая песня, я помнил ее слова. И я начал напевать их про себя.

Марина Андреева 10   06.07.2024 14:44   Заявить о нарушении

Походкой легкой с песней
Сквозь бури ты иди,
Но ни травинки нежной
Ты не порань в пути.

«Да, - думал я, - продолжай».

Понежься в летнем зное
И отдохни в тени.
Благодари за муки,
За встречи и разлуки,
Ведь путь земной недолог,
Пусть шаг твой будет легок,
Не рань того, кто дорог.
И уходя навеки,
Отдай, смежая веки,
Земному свой поклон.
Ты заслужил сей сон.

«Надо же, - думал я, - какая же она мудрая, эта старая женщина».

Походкой легкой с песней
Сквозь бури ты иди.

От восхищения я готов был задушить ее в объятиях.

Не рань того, кто дорог.

А я чуть не убил ее своей беспечностью.

Но теперь, играя песню, в которой было столько мудрости, что я не могу даже передать, она успокаивала саму себя.

Я подождал, пока она не доиграет до третьего куплета, прежде чем снова пройти мимо нее, коснувшись шляпы в знак почтения.

Но ее глаза были закрыты, она слушала то, что делали ее руки, бегавшие по струнам, словно маленькая девчушка, впервые увидевшая дождь и подставляющая ладони под его светлые струи.

Был период, когда она играла совершенно неосознанно, потом слишком осознанно, и наконец теперь она играла так, как надо.

Уголки ее губ были слегка приподняты в улыбке.

«На волосок, - подумалось мне. - Едва-едва».

Я ушел, оставив их вдвоем, как друзей, встреченных случайно на улице, - ее и арфу.

Марина Андреева 10   06.07.2024 14:45   Заявить о нарушении

Марина, спасибо! Вы помогаете перетерпеть особенности "общения" между любителями слова на этом сайте.
Спасибо за то, что вы находите возможным откликаться на эти тексты.

Tranquil   06.07.2024 17:26   Заявить о нарушении

Спасибо, сэр.

Марина Андреева 10   06.07.2024 18:05   Заявить о нарушении