У Зеркала Небытия 9

Начиная своё «Возвращение» (к творчеству АСТ), я упоминал о накладывавшихся на мой «табачковский» цикл пятилетней давности перекликах. В частности – с Наташей П.

И поставил игрок на коня.
Ногу выпростал в верное стремя.
И рвануло громовое Время.
Раскололась скорлупкой броня.
Слово – в Музыку. Семя – в купель.
Понесло, полыхнувши пожаром.
Прокатило на славу лошару.
Дурака…
Да нашло поглупей…
 (7.04.2019)

Непосредственно этому предшествовали (в «Музыку Времени») ещё два, мотивированные текстами самого Саши.

«На полях. Время»

Дышит музыкой порталов завязь чутких слов.
Логос сеет сквозь ушко семя первосмыслов.
Между складок и изгибов канули в разлом
сонмы праздных пустяков, выскочек и выслуг.
(6.04.2019)
PS:
«Время делает смысл реальным – начиная с конституции музыки, строения языка речи и заканчивая событиями истории.
…Смысл слова, с позиции возможности его сбывания в сущее бытия, предстаёт потенцией наделения последнего временем, а значит, само слово, чтобы обладать такой способностью, должно находиться с временем в неком первичном родстве.
…как оговаривается и в других местах этой попытки понять событие, нужно также помнить, что в описываемом есть и непознанное, и недоступное к представлению в терминах онтологии – то, чего, наверное, тоже частично, можно достигнуть лишь на пределе поэтического мистического усилия, коснуться на самом краю интуиции» (АСТ, с.100-101).

«На полях. О Музыке и Слове»

В стихах –
                стихия Сущего.
Как в музыке – природа Бытия.
Иначе – Время…
                – Музыка и Слово.
То, что в самих Началах бессловесно.
Что невесомо в мудрости своей.
Невестится –
Пока ещё безгласно.
И ждёт, себе на славу, Жениха…
– Благая весть?!
Священною Весною?
– Аллюзии!
И кто из них Жених –
я здесь опять о Музыке и Слове –
мне толком не понять.
Однако –
                кажется…
(7.04.2019)
PS:
 «Распоряжаясь временем, в том числе, временем жизни смертных, иногда самой её возможностью, будучи аудиторией слова, ритмом и длением переживаний и дел, историческое событие, в основе своей, кажется ближе к времени, чем к собственно бытию. Оно как музыка, ждущая стихов сущего. Чтобы понять его, нужно отбросить все приведения временного к пространственному. Необходимо увидеть не хронотоп, но хронолог; нужно попытаться воспринять хронологию буквально.
Уж раз мы представляем сущее и его смыслы вне времени, как вечные, мы должны попытаться, просто для полноты видения, если не для чего другого, представить время и смысл, время и логос, ещё без сущего. Преуспев в этом, мы увидим само событие в его главном» (АСТ, с.101).
«Возможно, истина впервые созвучна времени, и лишь потом, через посредство сбывания, она становится истиной сущего и его бытия».

И уже только после них «заскакал» тот «конёк». Но – в пару к Наташиному

Как желал – разжелал
Как хотел – расхотел
Кто бы спрашивать стал дурака
И по чёрному небу движения тел
Направляет чужая рука

И по белому свету ведёт под уздцы
И подводит к воротам коня
И такие подковы ему кузнецы
Наковали – что мама моя

Раз ударит копытом – и нету ворот
Два ударит – и крышу снесло
А пока из руки твоей сахар жуёт
Так считай что пока повезло

А когда уже песня легла на крыло
И река своё русло нашла
А как под ноги сбросила лошадь седло
И кентавром с тобою срослась

Значит паном пропал и без пана звездец
По нему тебя ветер несёт
Это чёртовой крови твоей наконец
Отворяется выход и вход

И неполным отравленным литрам пяти
Предстоит затопить города
Потому что не мир ты им будешь нести
Потому что Потоп не вода

Потому что Он снова нашёл игрока
И поставил игрок на коня
Потому что держава Его широка
Он кремень
И желает огня
(Н. П.)

Моему «конику» показалось одного подскока мало, и он прогарцевал ещё разок («Боком, боком – рядом с Блоком»)

Между Музыкой и Словом –
ветер, ветер, ветер…
За кромешностью излома –
Лик, как будто светел.
Пляшет коник. Нет –
двойник!
Между тьмой и светом.
На глазах темнеет лик.
В ад летит кометой...
За стеной играет Бах.
Месса в си миноре.
Синей лентой на губах.
Плахой на агоре.
Слово выцветет в Закон.
На бумагу ляжет.
Пляшет конь под седоком.
Пляшет, пляшет, пляшет…
(7.04.2019)

К чему здесь (в названии) упоминался Блок, понятно

Боюсь души моей двуликой
И осторожно хороню
Свой образ дьявольский и дикий
В сию священную броню.

Полагаю, что в это «блоково» шли строки и из того, коим я сопроводил самое начало «девятого стояния» (УЗН).

И рвануло громовое Время.
Раскололась скорлупкой броня.

А синеньким в уже «Рядом с Блоком» я сейчас взял то, что особенно «колет» в наши нынешние «бдения» (к Ликам Истории).
Вообще-то, в сегодняшнем (3.05) я намеревался плотнее (и точнее) пройти-прогуляться именно по Сашиному виденью, как «хаоса» и «небытия», так и, в целом, онтологии. Без чрезмерных «отклонений». В своём намерении я предполагал возвращение к «четвёртой главе» за набором некоторых казаний-определений. Но «волны Памяти» снова стали уносить мой «кораблик» к несколько иным ойкуменам.
Сначала – к гностическим и неоплатонистским, коих я едва не коснулся в предыдущем (восьмом), когда затянул (под «машинерию») о «Метрополисе». Потом – к Чанышеву («Прохожему», «Никитину» и пр.). С его «философией небытия», мимо которой АСТ, скорее всего, не прошмыгнул.
Ну, а результате, все эти прикидки перешибло «громовое Время» 2019-го.
Чанышев... Арсений Николаевич. 1926-2005.
Фигура в советской философии не из последних. Достойные (по-своему «зачёсанные») учебники по истории философии. Тот (самобытный) «Трактат о небытии», фактически припрятанный (на три десятилетия?) до 1990-го («ВФ», № 10). Увлечение Поэзией (аж почётное членство в СМОГе, за номером 52). Ну, и пять женитьб (не шибко счастливых).
С Арсением Николаевичем я, по своему «Списку», тоже, вестимо, прогулялся. Ещё до «табачковых соблазнов». Как-то – под Губанова («смогиста Лёнечку»).
И – под свой «залёт» на Стихиру.

«Арсению Чанышеву. Между нами, философами…»

Вы – известный философ. Не классик, но всё же.
Я – скорее любитель. Заштатный доцент.
Не вчера я заметил: мы в чём-то похожи.
Хоть различий, конечно, и больший процент.
Вас давно уже нет. Девять лет, как почили.
Я как будто бы жив. Только небо – копчу.
Мы одною «отравою» сердце лечили,
Не желая зазря обращаться к врачу.
Даже мой псевдоним вдруг откликнулся в Вашем.
Впрочем, оный у Вас был отнюдь не один.
От Победы – к беде. От находки – к пропаже.
И уже не понять, кто кому господин.
Ваши браки, в которых ни грана удачи.
От желания просто кому-то помочь.
Ровно пять. И моих столько ж будет «безбрачий».
Всё похоже. Хотя далеко не точь-в-точь.
Вы – скорее, агностик. А я… Уж не знаю:
С Богом я, аль без Бога по свету брожу.
Всякий раз, к своему приближаясь Синаю,
Ощущаю, что вновь предаюсь миражу.
Слишком много различий. И – как же похоже!
Ваше «Не» к Бытию. Мой к себе «оборот».
Вы – Никитин, Михайлов и, чаще, Прохожий.
Я – такой же бродяга, бездомный юрод.
(26.03.2014)
PS: Никитин, Михайлов, Прохожий – литературные псевдонимы философа и поэта Арсения Николаевича Чанышева (1926-2005).
Никитин – то ли «победитель» (от Никиты), то ли – всего лишь от него.
Арсений – как и Андрос – мужчина.
Николай (отчество А.Н.Ч.) – победитель народов. Я тоже с «народом» побаловался (мой Волк – Wolf –  F(V)olk…).

Фиии... Я – о своём этом. – Неуклюжее!
В следующий раз мы «пересеклись» только в июне 2019-го (уже после цикла Саше). В эссе «Свобода как экзистенция между жизнью и Смертью». Ироническом.

Самурай…Смерть честнее! Жизнь – насквозь лжива. Как скользкая узорчатая змея. То – кусающая себя за хвост, то норовящая выскочить из собственной шкуры.
Недурно бы умереть самому. Не дожидаясь, когда тебя подвесит на крюк такая же сволочь, или когда сердобольные садисты-гуманисты станут менять на твоём овоще обосранные памперсы. Какой-никакой, а акт свободы. Достойный, пусть и сомнительного, но духа.  Ведь нас никто (Ничто?!) не спрашивал(о), по поводу нашего же рождения (вкупе с творением). Точно также и смахнут нас с этого сукна (доски, сцены…) неизбежно и, опять-таки, без какого-либо согласования с нами. Балаганчик, одним словом.
А вот тут-то к месту и возмутиться! Да закатить цыганочку с выходом,  ; la Мисима. Улизнуть ведь всё одно не удастся… Да и зачем?! Ради дальнейшего участия в этом фарсе? До трагедии он как-то не дотягивает – Музыку, Ницше – Музыку!
Выборы в обманке жизни – мелочь. Суета сует. Вот выбор смерти… С Вызовом! Не Смерти, а закланию. Но прежде всего обманщице-иллюзии. Жизни! С её соплями о «соловьях на рассвете» и «вершинах любви».
По первое: не цепляться за жизнь. Она того не стоит!
Ну, и – Честь… Как То, чем мужчина не поступается. Прежде всего, когда вопрос ставится ребром. Если «дело чести» проиграно, жить дальше точно не стоит. Такое дело, как на «орла и решку». Проиграл – на Выход! А потому и само дело должно быть безнадёжным. Как вся эта жизнь. Или, точнее, как это издевательство.
Тем более, что… – хотя это несколько и снижает значимость подвига.
А что же религиозные догматы? Ну, да – ну, да… Человек насквозь парадоксален! Настроение-с… Эрос и Танатос.
А вдруг!? А вдруг «это» ещё не всё?! И… Ну, не в ад, так по карме.
А погаси все желания-подвязки – глядишь, сансара и прекратится.
Не нравится Будда, давай по Плотину. У того – не радикальный Нигилизм, а только Апофатика.
И парадоксальна у Плотина Душа, а не природа как таковая. Низшее в душе (человеческое, собственно природное) обращено к материи. К плотности и темноте. Вот вам и свод пещеры. Зеркало. Мир теней-призраков: демонов, людей, животных, растений и минералов.
Высшее (в ней голубушке – в Душе, значит) причастно божественному и обращено к духу (бесконечности и свету, стало быть).
А отчего это Арсений Николаевич Чанышев, так взбрыкнувший своим трактатом о Небытии, не привечал неоплатоников? А ведь не привечал! Почитайте его «истории философии»… За их непоследовательность? За то, что вместо одного зеркала, подсовывают другое? Или они явились ему укором за собственное «трусомыслие». Мальчики-угланчики, кролики-колики…
Держите Кролика! Убейте в себе труса…

Уязвил, однако! Я – коллегу.
Следующее свидание случилось уже в «Тайне» (2020).

Наконец-то (в полночь с 21 на 22.02) поднял стихи Лосева. 42-43 года. Где-то могут быть и другие. Пару раз перечитывал раньше. С одной стороны, мягко говоря, не впечатлили (так меня не «впечатляют» – стихами – ни философ-мистик В. С. Соловьёв, ни светочи русского символизма пииты Брюсов и Бальмонт). Но… Что-то в них – лосевских – есть. Не чудесное, так странное. С учётом того, что «всё есть чудо, но…».
А прежде – о вчерашнем. На кафедре пересёкся с дядей Мишей (М.А.С.). Как обычно (его инициатива) перекинулись о поэзии. Одна беда (вернее две): он плохо слышит, я плохо помню.
А вспомнил он сначала четыре строки из какого-то вирша Василия Фёдорова. О даче. Где что-то слезу вышибает. Там (в стихе) не «вышибает», а вроде как «высекает» (ис-сечёт, ис-течёт). Не записал, и вылетело! Какое-то «ис-сечение» было точно. Что само по себе странно. Ибо ис-секают (высекают) скорее огонь. А тут… А если – горячую!? А горючую-жгучую!?! Я – про слезу.
Но сам М.А. заострял на другом. На том, что у него, при читке фёдоровского, слеза не «ис-секалась». Хотя там было про дачу. А свою дачу дядя Миша любит. Мабыть и не до слезы. Но… А пока не отыщу это у самого Фёдорова (а попробуй – аки иголку! – по намёку только), не разберусь. В любом случае, истовой встречи у М.А. при том чтении не случилось. Чуда не произошло. В чём ничего странного нет. При чтении одного и того же (самого шедеврального) текста встреча эта то случается, то – никак! Дело ведь не в одном тексте… Но – поищу. Покопаюсь в писаниях Василия Дмитриевича. Хотя и не обещаю найти.
На том у нас с дядей Мишей не пресеклось (ага! – запало: с «ис-сечением»), и он притянул (к «слезе») ещё какого-то московского профессора. Витию и философа. Кого? – Так сам М.А. (а память у него – завидки берут!) подзабыл. А по тексту… Какой-то сон. Где автору (профессору тому) снится мама. И вот это, как мне показалось, ибо толком оговорить времени у нас не было, из М.А. слезу-таки вышибало. Оговорюсь: «вышибать» и «ис-секать» – нечто разное. Первое – грубо (дубиной) второе – чуть деликатнее (секирой). Утончённее. Но – полагаю – не смазливо.
Так что за профессор такой?! «Эм-гэ-ушный». Я прикинул было, что Арсений Николаевич. «СМОГист» наш – Чанышев-Прохожий.
Допустимо. Хотя – мало ли их там виршеплётствовало. В университетских «подпольях».
К полуночи глянул-листнул и Арсения. Пока подобного (в слезу) не нашёл. Стихов то у него помене, нежели у Фёдорова будет. И если что, отыщется легче. Да вот только Чанышев родителей своих (обоих!) не... И «дедушку»-отца. Попа-обновленца Никитина. Не любимого и не любящего, холодного, как лёд.…
– Да заметил я это (Никитин) в своё время. Заметил…
И матушку, вечно преследовавшую куда-то сбегавшего мужа, так и не «признавшего», не приласкавшего ни разу разнесчастного сына-«внука». Нерадостное детство было у Арсения Николаевича. Совсем не чудесное. Читайте «записки лоха». Да и стихи… И с жёнами ему не везло.
И представить отстихиаренный, иссекающий слезу у читателя сон профессора-агностика Чанышева, да ещё «с мамой» – не просто. Хотя…
Но по свежаку, с наскока – не нашёл. А своё неказисто-косноязычное – к пииту Прохожему, «на чёрта похожему» – приткну.

Приткнул. То – неуклюжее, от 2014-го.
Дальше было (в «Тайне») – о стихах «профессоров». О лосевских (к Тютчеву) – отсюда же –  я уже подгонял. В Седьмом у Зеркала. К Чанышеву подсыплю ещё чуток.

И к Лосеву его коллега, поэт-профессор, симпатий не питал, предпочитая в философии свободную от всякого символизма (и, упаси Бог! – мифологии) потенцию чистой критики. А в своём единственно самобытном философском опусе выводил Бытие из Небытия. Так и здесь: тайна-чудо! Но… Без восторга и даже без удивления. Скорее – с возмущением-протестом: Ну, скажите кому и зачем это нужно…
А ведь оба – логики! Но… Не будем забывать: Лосев – диалектик. Предельный! Потому и символист. А может и наоборот (в смысле «что из чего»).
Стихи…
У Чанышева они, по-своему, весьма недурны. А уж, что умны и полны иронии (сарказма?)!.. Не случайно для себя поэзию он ставил прежде философии. Но… Ладно с этой «унылостью-безнадежностью». Сам ведь порой со «стоиками» заигрываю. – Только тайны в них (чанышевских) не ощущается. Истовой. Излишне рационалистичны. Излишне, но не предельно. В пределе-то всё и с-вершается. А Чанышеву оное либо недоступно, либо боязно. А «боязнь» – не трепет! Потому и чуда не происходит. По-гамбургскому если…

Мой стих, увы, не поэтичен.
То не поэзия – дневник.
И он к тому же не этичен...
Но всё же верю – не безлик!
(26 июня 1974)

Не пора ли, мой друг, не пора ли
Удалиться в надзвёздные дали?
Удавиться – и удалиться...
Может, кто-нибудь удивится:

«Вот не думали, не гадали,
Что уйдёт он в надзвёздные дали,
Что уйдёт он в космический холод...
Ах, как жаль! Он ещё был молод,

Он ещё подавал надежды...»
Будут строить догадки невежды
И отыскивать в сплетнях причины
Для моей малодушной кончины.

И, язык свой слюнявя тряпичный,
Скажут: «Это для нас не типично.
Мы строители. Мы пророки.
Перед нами открыты дороги.

Мы идём в лучезарные дали.
Наши руки лежат на штурвале...»
Ах, красавцы мои и крали,
Как случилось, что нас обокрали?
(25.05.63)

Кстати. Чем-то мне напомнило Володю Ковбасюка. Хорошо, умно… Но!

Стихи Лосева…
Стихи!
Нужны ли здесь оговорки? Тем более – предваряющие.
Выдающийся философ (при всём уважении к профессору Чанышеву, здесь они – в разных категориях). Философ Имени и – в «тему» – Чуда!
Что ещё?! – Философия Музыки. И музыка для Лосева – не просто хобби. Здесь он вполне на своей территории.
Но вот поэзия… И всё-таки!
Кавказский цикл. 18 стихотворений. Тайна и Чудо – в каждом. Вернее, в каждом – о них. А это («сами» и «о») – далеко не одно и то же.
Насколько – Поэзия?! Не знаю… Не моё! Я – о лосевских. Не «прошибает». Более того, поддавливает. Тяжеловесность чеканных эпитетов. Архаизмы… Угловато-строгие, похожие порой на бронтозавров. Плеоназмы.
Россыпь слов, повторяемых из текста в текст. Раздрания и рыдания. «Злы» и эмали.
Как будто «державинское». И точно – не пушкинское. А раз так, – неожиданно! – чем-то могло и Бродскому показаться.
Не знаю. Но что-то в этом есть. В этой сумрачной тяжеловесности, «в голубизне массивных дум». Неужели-таки – сама Тайна!? А не только навязчивое, часто прямое, упоминание о ней.

И ещё (о «профессорских»). В дань не столько Чанышеву, сколько А. Ф.

Чем больше гружусь в стихи Лосева, тем интереснее (и серьёзнее!) всё начинает выглядеть. Не хватало только «мистического переклика». И… Вот оно («на ловца зверушка…»): получите – распишитесь. А с наскока-то и не приметил!

Восьмой стих кавказского цикла. «Зимняя дача в Кратове». Начало второй строфы

Сверло невыплаканных слёз

А теперь отмотаем чуток назад. К «загадке» дяди Миши. «Самоцитата»

А вспомнил он сначала четыре строки из какого-то вирша Василия Фёдорова. О даче. Где что-то слезу вышибает. Там (в стихе) не «вышибает», а что-то вроде «высекает» (ис-сечёт, ис-течёт). Не записал, и вылетело! Какое-то «ис-сечение» было точно. Что само по себе странно. Ибо ис-секают (высекают) скорее огонь. А тут… А если – горячую!? А жгучую!?! Я – про слезу.
Но сам М.А. заострял на другом. На том, что у него, при читке фёдоровского, слеза не «ис-секалась». Хотя там было про дачу.
… Оговорюсь: «вышибать» и «ис-секать» – нечто разное. Первое – грубо (дубиной) второе – чуть деликатнее (секирой). Утончённее. Но – полагаю – не смазливо.

По Фёдорову пока не отыскал. Копал, правда, не основательно, но по ходу стали закрадываться некоторые сомнения по части самой «наводки». Хотя мы сейчас не столько об этом.
Лосевская дача (в Кратове) и «сверло невыплаканных слёз». Дача и слёзы на лицо. Вместо «секиры» – «сверло» (ис-сеченность – высверленность).
Не слабо! Даже с учётом, что слёзы здесь-таки не высверливаются, а сами сверлят.
К подобным трюкам я как бы и привык, но всё одно – удивляет! Тем более, что «лосевское» – о Тайне (Чуде).
И раз так, воспроизведём полностью («ЗДК»)

Лиловых сумерек мигрень,
Снегов пустующие очи,
Печалей мглистая сирень
И бесполезность зимней ночи;
Сверло невыплаканных слёз
Жужжащих мертвенность туманов
И клочья вздыбленные грёз
Безрадостных оскал дурманов;
Трескучей жизни мёртвый сон,
Бессонных фильмы сновидений
И почерневший небосклон
Ума расстрелянных радений, –
Здесь тускло всё погребено,
Гниёт послушно и смиренно,
И снегом всё заметено
Для мира тлеет прикровенно.
И дачка спит под синей мглой,
Под тяжко-думными снегами,
Как бы могилка под сосной,
Людьми забытая с годами.
Уютно зимним вечерком
Смотреть на милую избушку.
На живописный бурелом,
На сосны леса, на опушку.
Картинку эдакую нам
Давали в детстве с букварями...
Вот почему на радость вам
И тут всплыл домик под снегами.

А зачем выделил про «сны» и «детство»?! – А вернитесь к «загадкам дяди Миши». Обойдёмся без самоцитирования.
Ну, как оно? Покрепчало!? И главное – завязалось в одно. Уж и не знаю, стоит ли продолжать искать чёрную кошку в тёмной комнате… Я не о том, что вокруг Лосева, а о копаниях в Фёдорове и каком-то имярек (вряд ли, Чанышеве) «московском профессоре».
(21-23.02)

А и в последний (по Списку) раз я вспоминаю А. Ч. здесь же (в «окололосевском»), несколькими страницами позже

Только что у нас «шумел лес» Лосева. Вернее, у А.Ф. шумел Ум. Тайно. Как лес.
Лес отца… Можно было «отца» и с большой буквы. С «явным намёком». О «втором плане» бытия.
Высекание огня… С чего у нас последняя (по тексту) «тяжба» началась? С высекания слёз! Не забыли!?
С какой-то «дачки-поместья-вотчины».
Потом… Сны детства. Без мамы, но с мириадами родных. Это – аккурат в «приложение» М.А. к фёдоровским «иссеканиям». Якобы (моя первая версия) из Чанышева. Детская память… А если вглубь – первобытная.
И эпиграф из Хлебникова – в яблочко.
«И душа невозвратно пуста…» – хотя бы к тому, что в «Тревоге».

Пустотой взмывают дух
Тревог качели.
Лик судеб тревогой вспух,
Что в тьме яснели.
Сердце взвихрила пустых
Тревог туманность.
Льдом тревоги сине-злых
Миров раздранность.

Да уж извинит меня Арсений Николаевич (там, в своих «надзвёздных»), но я предпочёл (в онтологии) сохранить верность своему (пусть и небезукоризненному) Лосеву.
К кому из них оказывается ближе АСТ?!
Мне казалось, что мимо «Трактата о небытии» (Чанышева) Саша «не прошмыгнул». Но голову (за это) на отсечение всё-таки не дам.
Творчества пиита Прохожего (Ч) я слегка коснулся. Текстов его (и виршей, и эссеистики) в моём Архиве – предостаточно. А завершу о нём (как и всё «Девятое Стояние у Зеркала») – текстом из банального загляда в Википедию.

Поэзия А. Н. Чанышева содержит в себе чувство нравственной правоты, традицию социально-философской критики. В ней отражены судьбы современников будучи предопределёнными историческим прошлым. В качестве примера берётся сталинский период, о котором говорят следующие строки:

Этот мир был проклят мною с детства
За несоответствие мечте
Но другого нет – и некуда мне деться
Здесь Христос, распятый на кресте.
Мир иной! Тебя я видел мельком
Ты являлся иногда в мечте…
Годы шли… Я
Становился мелким –
И Христа распял я на кресте…
Но теперь, когда меня осталось
Очень мало, верен я мечте
Жизнь моя от грязи опросталась –
Я с Христом, распятым на кресте….

О своих религиозных переживаниях Чанышев писал:

Я – сын монаха, плод греха.
Я – нарушение обета.
И Богом проклят я за это:
К чему ни прикоснусь – труха.

3.05.2024