Только quasi una fantasia

Настоящая ночь постигается тишиной,
взаперти, в одиночке тёмного омута.
В захолустье пространства, отмеренного стеной,
с лунным блеском на матовой коже комнаты.

Настоящая ночь начинается с до-диез.
Еле слышно вступая в минорной терции,
посвящением юной, не принявшей дар небес,
забавляясь игрою ума ли, сердца ли.

Обмануться легко, если пишешь не тот роман,
невозможное снова приняв за должное.
Даже ангел-хранитель твой – в сущности, Ариман.
C’est la vie – и Джульетты бывают ложными.

Аллегретто – непросто быть выше последних сил,
словно воду из камня, по капле в вечное.
Падший ангел – его ты увы, не забыл – простил.
Вот уж истинно – нам ли быть безупречными?

Ажитато – ах, если бы просто немой укор,
из взорвавшихся нот сотворил беззвучие.
Но когда смолкнут трубы, вступает церковный хор.
C’est la vie – диалектика злополучия.

Так рождается звук, тонкий, режущий звук вины,
из натянутых струн на предел сознания.
Приходящий извне, из нетронутой тишины,
превращая обыденность в завещание.

Но прощается всё – всяк суди по делам своим.
В этом, видимо и состоит спасение.
Впрочем, даже простое становится непростым,
если есть что спасать, по определению.

Настоящая ночь исполняется в пустоте –
безусловной, гуманной как эвтаназия.
Там, где краски и звуки, и даже мысли не те.
Там, где есть только quasi una fantasia.