Юбилярное

ВСТУПЛЕНИЕ
Александр Сергеич - человека учитель! Жить будет в наших сердцах всегда! Спустя 225 лет со дня великого рождения не менее великого поэта, мы помним и любим. Живи и сияй, наш милый Саша!

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1
Альсан Сергеич, знакомьтесь со мной – Лютько.
Плюнули с вами, как Боги, в вечность!
Сходи с высоты, болтнём пустяком,
А то стоишь на Тверском, как глупый подсвечник.

Тебя бы ко мне вот сюда на часок!
Рассказал бы тебе как живет кратия демоса,
Как неумело пишет каждый простачок,
Думая, что завлекает низменными проблемами.

Ты бы, брат, приуныл малёха от узнавшего,
Ведь нет больше ни самодержавья, ни союза.
Все померли. И настала женская половая система пророченная ждавшими,
Но теперь, правда, не боимся угроз со стороны француза.

Понимаешь, Саша, умных и сумасшедших не осталось совсем,
Или я хожу где-то не по тем местам,
Вот поэтому, Сергеич, и делюсь с тобой своим житием,
Ведь если не тебе прошепчу, то завядшим цветам.

Расскажу тебе, брат, о состоянии русской лирики,
Ну как о лирике, скорее плачевных остатков её.
Вот век ровно назад твое внимание Владимыч акцентировал,
Теперь я расскажу, тока брось ружьё.

ГЛАВА 2
Третий век пошел давно от твоего рожденья,
Правда, ты, изменивший русский язык,
Остаешься чтим многими тварями, не поддаешься забвению.
И уже давно схлопотал в народе ярлык.

Все уже прокляли твою Татьяну, та что милый идеал,
Ейная любовь уже сущая билеберда,
Ведь важнее чтоб червонцы в кармане листал
Всем девочкам, девушкам в наши года.
Такую новую расу я называю меркантилоиды,
И в них не только женщины, но и падшие мужики;
Вы только молчите, а то меня расстроите,
Не говорите, что в Отечку были такие сынки.

Я тебе, Саня, хочу сказать, что со времен очаковских и покоренья Крыма,
Ничего совсем не изменилось;
Да даже всё также после Блоковского интима,
После революции лирика отнюдь не взбодрилась.

Пойду я по истории отечественной литературы. Потопчусь.
Хочу найти нашу с тобой ровню;
Так уж и быть, вместо тебя в мир пущусь
И поищу проблемы корню.

Ну ты то понятно, луч света в окошке,
Ты, наверное, мне так кажется, имеешь хороший талант:
Бахнул пивка, обожрался картошки
  И вошел в учебники как своего времени гигант.

Вася Жуковский, не заставший дружины;
Дёня Фонвизин, создавший Митрофана – сынка;
Коля Гоголь, рожденный на востоке Украины;
Миша Лермонтов, поручик Гусарского полка.

Все они безусловно гении,
Но нам не суждено их понять.
Они просты. Понятны в одном значении,
Но не будем, Санёчек, их презирать.

Прошу меня простить, Влаим Влаимыч,
Ведь я чуть-чуть украду у тебя,
Коля Некрасов был точно не за сатанизмы,
Вот он нам с Сергееичем точно чета.

Он мужик такой ничёшный, смелый,
Современник твой не развалил,
Он поэт от слова спелый,
Кому на Руси в жизнь воплотил!

Потом в литературе огромный, небывалых размеров пробел,
Вплоть до несовременных уже, хотя еще немного модернистов.
Маяковский в своей поэзии развратную Брик воспел,
А вот Ахматова точно не из коммунистов!

Анна Андреевна – не поэтесса, а точно поэт!
Женщина сильная, великолепная в творчестве;
Она Сталину писала. Прожила много сует.
И я грущу по ней – без неё я в одиночестве.

Она, Сергееич, как и ты, Царскосельская;
Там духом пропитано вашим. Звонким.
На её несчастном пути прошагала жизнь трудоёмко-советская,
Но она вынесла! Мы ее запомним!

Признаюсь честно тебе, великий,
Наша литература гниёт.
Читатель, тобою и мной любимый, стал дикий,
Что даже огрызок в руку не берёт.

За век после товарища Маяковского,
Извращений было много и всяких,
Но не было того, что тронет старика толстовского,
Лишь дамочек, словно пух облачный, мягких.

В мой век пишут такие гадости гадостные,
Что даже мне неприятно читать.
Самое ужасное – пишут мужики сладостные,
Способные тёлок из песен на одну ночь снимать.

Какая вселенских и больше размеров пошлость!
Они женщин считают за разную сумму давалками
И в песнях поют вот про эту мужскую, к сожалению, частую подлость.
Как бы дал за такое по лицу санками!

Ты же мужчинаподобный, что себе позволяешь?
Цени русскую женщину, пока она здесь!
А ты всё мнешься и только эгом своим виляешь;
Так очнись и молись за грех у небес!

Женщину надо холить, лелеять;
Хоть и много их, но рядом должна быть одна!
Своя, родная. Поймешь на неё глазея,
Что жизнь лишь с женщиной красок полна!

Ну что, ты понял, дурак маленький?
Цени, уважай и люби.
Только с женщиной ты станешь удаленький;
Во имя неё не бойся даже стрельбы!

Вот даже Пушкин меня поддержит,
Кое не любишь – ты будешь для нас безлик.
Ради неё  будь на подвиги всемирные отвержет,
Только тогда скажем, что ты – настоящий мужик!

ГЛАВА 3
Я вам жалуюсь, мой Сергеич,
В годину непростую, суровую, эпатажную,
Войной мы пошли. Решил царевич.
И правильно решил, правда, многие называют бесстрашным.

Нам надо победить этот никчемный неонацизм,
Искоренить его. Убить. Вырвать из людских сердец.
Расчленить в клоуне нездравый нарциссизм,
И людей у края вернуть наконец.

Все говорят нет у русских души. Бред!
Я не верю в эту маразматичную западную чушь!
Уйдите гады! Не видать вам перед русской стеной побед!
Выправимся! Вырвемся! Выкрутимся как болотный уж!

Ценою, жаль мне, жизни вершим справедливость,
А что нам делать еще?
Власть, а после мы,  распознали мышиную вшивость.
Так теперь берегитесь! Скоро накормим русским, борщом!

Ну всё, не успокаивай меня Саша, всё хорошо;
Просто больно, обидно и на душе темно;
Я понимаю, так суждено.
И знаю, дело до конца будет народом доведено.

Да что ты кричишь на меня, великий русский поэт?
Охаешь и ахаешь громко Сеня.
Ты уж признай, что в шкафу у тебя скелет,
И ты чист, как под кожей гангрена.

ГЛАВА 4
Ты свет для всех в чернеющем дне,
Тебя невозможно уменьшить!
Я горд, что считаюсь с тобой наравне,
Мы никогда не будем лицемерить!

Наша компания с тобой, подобно слону, великая:
Я, ты, Некрасов, Маяковский, Ахматова!
Эх… Закутили бы с вами навзрыд хихикая!
И пьяненькой-с лежали как тело Мармеладова.

ГЛАВА 5
А вообще знаете, я так устал,
Мечтается выйти и Актером стать,
А всё потому что как скотина подзаборная в весе набрал,
И с каждым днём все больше хочется жрать.

А по весне, вот по этой, безумно страстной,
Уснул я на пледе пузом кверху лежа.
Да так, что услышал жужжание лишь небу подвластное:
Это был комар, летевший свой огненный нос обнажа.

Открываю свои заспанные узкие вочки и вижу…
Прям надо мной тишина всего мира.
Видение: абсолютно счастливый брожу по Парижу,
Не замечая у себя граммов сто чистейшего, свежего жира.

И вот в то единственно святое мгновение вдруг понял,
Что здание, сотворённое Господом, могуче и нерушимо.
И в ту же секунду шар мира обнял
И стало вдруг ощутимо, что к человеку нужно относиться терпимо.

Со мной сейчас весь мир искусства согласиться:
Важно любить человека. Таким, какой он есть,
Всей кровью и плотью в нем раствориться.
Любить! А еще в один трамвай жизни засесть.

Только тогда ты, глупец, будешь счастлив,
Когда твою внутреннюю лялечку лелеют.
Разбежишься. Взмахнешь. Улетишь от благодати крылья расправив.
И лишь тогда грешные мысли в башке истлеют.

Стройте новое и рушьте старое!
На месте хрущевской панельки,
Возведите что-то новое, неадекватное, нестандартное
И вот там начинайте жить по-вселенски.

Котлован изрытый, подобно душе, обрастёт цветами –
Маленькими, крошечными, как настроенье цветными.
И вот, человек уже не управляющий своими верховными этажами,
Поластит бубочку словами легковесно скупыми.

Глотку будешь драть, орать по тёплому,
Горланить о многом, реветь могуче,
А потом задолбаешь соседей по дому воплями
И обнимешь свою четвертинку, как терн, колюче.

ГЛАВА 6
Вы, мой милый, оставайтесь у нас,
Все прибалдеют, узнав, что Пушкин живой.
У нас здесь трактиры по-вашему, бесперебойная связь,
Такси и журнал PlayBoy.

Кстати, про этих, поехавших и уехавших,
В твое время таких отправяли в Сибирь.
А у нас им позволили. Они теперь переехавшие.
Громко млеют о том, что глава государства хмырь.

Не позволю! Сгною! Закопаю в овраг!
Не граждане больше России!
Вы что устроили? Лишаю всех титулов данных и прочих благ
И назначаю принудительное лечение в психиатрии!

Вы позорите нашу державу! Клеватаете, где не попадя.
Отберу красную святую книжечку. Запрещу въезд в страну.
Будете знать, как щебетать своими никчёмными нёбами.
Узнали? Словили отмены и хейта волну?

Не признаем вас, ироды, предатели Родины!
Мы с Пушкиным, вас ненавидим,
Ведь в час сложный для страны, в тягомотину,
Вы уехали, оставив свой родной народ забытым.

Вы возвращайтесь. Сделаем вам прививку –
Вакцину правды, патриотизма подлинного и любви,
Сделаем и искусно распознаем в вас фальшивку.
А если распознаем – бегите. В наших душах будете мертвы.

ЧАСТЬ 2
 
ГЛАВА 1
Мертвечина нас караулит повсюду,
Не отвязен человек от смерти,
Он с рождения и до фатума, так было и в смуту,
Мечтает, чтобы не жарили в преисподней черти.

С десятых годов столько трупов страна увидела,
Что теперь невозможно молчать.
Кузница советского коммунизма затронула каждого жителя –
Этот порт умерщвления нельзя забывать.

Всё началось в семнадцатом году, в Петрограде.
Тогда, воспетый Володем, Владимир
Не мог и грезить о распаде,
Думать, что Горби продаст на эфире.

Ты знаешь, Саша, страшным был тот год,
Демонстрации, митинги, восстания, грабежи.
Ты понимаешь, замахнулись на небосвод,
Но Ильич, слава богу, понял, что это уже миражи.


Владимир Ильич был конечно умный малый,
Знал, о чем мечтает рабоче-крестьянский прослой.
Обещал землю им, правда, уже слегка обветшалый,
Однако не донёс землицы живой.

Вот поэтому и не закопали,
Думали, что еще даст земли,
А он всё лежит, уже век подождали
И мемуары раза потри прочли.

Вот так, Саня, теперь будет всем урок –
Не глумится над русским народом,
А то не захоронят, ежегодно подправят видок,
И придется лежать перед главный городским входом.

В двадцать втором образовали союз –
Флагман, корабль, просто несущий авиакрейсер –
Вот он в девяностые и отправил груз,
Такой, что у даже у президента штатов теперь Альцгеймер.

Машина добротная, семьсят лет отпахала,
Прошла фокстротом от сахи до демократии,
Её ВВП с каждым годом подрастало,
Стала невиданным чудом в мировой дипломатии.

В двадцать четвертом Ильич помер,
Пришел Тараканище на 30 с хвостиком лет,
Такого наворотил, что перед смертью и сам обмер,
Но его и хвалили, ведь такой у нас менталитет.

В те годы народ обнищал,
Стольких сынов расстреляли,
Если надо, то я бы век молчал,
Лишь бы те люди-цветы не завяли.

Здесь и репрессии, и война мировая,
Здесь холод, и голод, и страх,
Слышно как Родина-мать орала
О тех не распустившихся цветах.

Все жить боялись в те убивающие годы,
Люди дрожали от боли.
Прошу вас, давайте помолимся за их невзгоды,
Ведь нам не сложно, но их отмолим.

Помолчим о них. Они не с нами, они в бое.
Мы знаем будущее, благодаря их боли.

После адского времени настала легкость.
В власти пришел кукурузник.
От тапком махает, доставая до звёзд,
А сквозь штаны виднеется подгузник.

Смотришь на фото и любуешься красотой,
Все такие цветастые, как овчинное одеяло, лёгкие
И даже не думается о войне затяжной,
Лишь бродят по столице мужики одноногие.

 А дальше… Не время, а просто песня.
Застой, одиноко, грустно, ни пьяного.
Жизнь наладилась. Стала известна, понятна,
Жаль, что в дороге не нашлось хлеба румяного.

Потом были два непонятных мужчинки,
Они что-то побыли, погундели да померли,
Их не запомнили и даже их сединки,
Но советские им даже поминки устроили.

А вот потом! Шаг в свободу, равенство, демократию!
К рулю великой страны пришел молодой,
Он поспособствовал любви со странами мира зачатию,
Но был не понят и отправлен на юг, на покой.

Отдыхать отправил Боря на море
И за пахана стал в стране,
Охх… Его поездка в автобусе до сих пор в фаворе,
А тогда ошарашила даже втройне.

Он спорт любил, но больше выпить,
Танцавать заставлял благородных, в костюмах чинуш,
И расправлялся в лесу с теми, кто смел фальшивить,
Мордами их мочил в остатках бензиновых луж.

А потом, совсем неожиданно, в Новый год,
Попрощался со всеми, сказав, что устал.
Думал, что никто не заметит. И сразу в хоровод,
Но мы же не глупые, поняли, что он просто сбежал.

ГЛАВА 2
И вот тогда, потерянные овечки,
Проголосовали и нашли себе вожака.
Вот так и идем, найдя своего человечка,
Что теперь не хотим сорваться с его крючка.

Саша, милый, прости, что мучаю,
Рассказал тебе уже историю страны нашей общей,
Ты же простишь меня? Ведь страна могучая!
И молчать о ней с каждым днём невозможнее!

Вот знаешь, Саша, говорю с тобой и становится легче,
Мечтается о том, что будущее всё таки есть,
Оно пока что призрачно, но уверен широкоплече,
Вот бы в него на часок залезть.

А может, лет еще сто спустя, в твой очередной юбилей,
На наших могилах, даст Бог, спляшут.
“Он вечный, а Пушкин еще вечней” –
На памятник мой, взгляд бросив, скажут.

Хочется продлить наш разговор,
Ведь лишь ты меня понимаешь.
Да, я эгоист. Меня зовут за глаза актер.
Ой. Еще на беседу что ли намекаешь?
 
ГЛАВА 3
Вот и прогулялись мы с тобой по Москве,
Ну как, хороша при Собянине?
Ладно, домой отвезу тебе на метре,
А то от твоих кроссовочек ноги изранены.

ГЛАВА 4
Вот, Александр Сергеевич, ваша обитель,
Здесь вам привычно и очень легко.
Прощайте пожалуйста, человека учитель.
Я слезы держу, дышу глубоко.

Вижу как этот маленький гений поднимается,
У него неловко топорщится карман.
С каждым шагом во мне кровь содрогается.
Ведь это Пушкин, живой, не обман!

Он закарабкался, встал, оправился, сделались плечи его широко,
И напоследок я ему гаркнул:
“Запомните меня. Я великий поэт Лютько!”