Музыка братского секса

Уже прошёл год. Почти год.

Почему-то он ожидал больших изменений, чем появление новой кожаной куртки и свежего, воспалённого шрама над бровью.

- Что ты здесь делаешь? – спрашивает он. В награду он получает улыбку. Одну из лучших в Валеркином арсенале. Красивую, искреннюю, едва скрывающую надлом. И, нет, он не забыл, каково это – когда так улыбаются тебе, но он всё равно вздрагивает, и это сильнее всего, что он чувствовал за последние несколько месяцев.

- Я могу уйти, если хочешь, - насмешливо отвечает брат, скрывая сомнения под грубостью.

- Нет, - отвечает Исмаэль, делая шаг в сторону, чтобы пропустить его. – Я не хочу, чтобы ты уходил, - ведь если они не могут сказать правду друг другу, значит, её просто нет. Ни для кого, нигде. - Проходи, - приглашает он, - пожалуйста, проходи.

Он садится на свою вечно неубранную постель, а Валера - на корточки чуть поодаль, не снимая куртку, будто он ещё не решил, как надолго собирается задержаться.

- Отец в порядке? – спрашивает Исмаэль. По долгу. По доброте. По любви. В таком порядке.

- Ага, - кивает Валерка, сжимая в зубах сигарету, чтобы зажечь её. – Ты же знаешь его. Практически неубиваем.

Желание сворачивается у Исмаэля под сердцем. И он не знает, чего именно жаждет. Валеру, никотина или обоих.

- Ты сказал ему, куда едешь? – спрашивает он, чтобы удержаться от чего-то. От чего угодно.

- Я сказал ему правду, - пожимает плечами Валера.

- Что, действительно? – с полуусмешкой, горькой от недоверия, спрашивает Исмаэль.

- Да. Действительно, - пауза, а потом, - мне необязательно лгать ему. – Несказанное «теперь, когда тебя нет рядом» звучит ясно и чётко.

- И что он на это? – спрашивает Исмаэль. И почти что надеется на послание, хоть слово, может, даже прощение для него.

- Ничего.

Конечно, ничего.

- Что ты здесь делаешь, Валерка? – снова спрашивает Исмаэль, комкая простыни.

Валеркин встаёт, ближе, ближе. Протягивает руку – в его глазах за долю секунды мелькает больше неуверенности, чем Исмаэль видел в них за восемнадцать лет – и дотрагивается пальцем до его нижней губы; замирает.

И Исмаэль закрывает глаза. Спасибо, Господи, шепчут в нём остатки разума, Спасибо, Господи, что ты, наконец, здесь, - и он стягивает кожаную куртку с Валеркиных плеч и рук.

Секс – что давно забытый танец.

Они сталкиваются и скользят. Они по очереди притягивают и отталкивают один другого. Потом – падение. На кровать, друг в друга. Они смеются друг другу в зубы, потому что созданы как по мерке. Потому что это так просто, как было всегда.

Всё, что им когда-либо надо было делать – это следовать музыке.

Он рассматривает Валеру, который рассматривает комнату.

- Так вот как ты устроился? – говорит Валерка, голый, в лунном свете поблескивающий бледно-синим, сжимающий в губах сигарету; одна его рука покоится в волосах Исмаэля, другая чешет живот, волосы на лобке, яйца, и, наконец, замирает.

- Знаешь, здесь нельзя курить, - говорит Исмаэль, верёвкой обвиваясь вокруг брата, грубой, жёсткой, связывающей намертво, и тянется за сигаретой, требуя затяжки.

- Держи, - улыбается Валера и прижимает горячие пальцы к губам Исмаэля, поднося жёлто-коричневый фильтр. Исми вдыхает, зарыв глаза, и выдыхает голубой дым Валерке в рот.

- Неплохо, мне нравится. Похоже на тебя, - шепчет Валера, оглядывая комнату, и облизывается.

- Валер, в самом деле, - говорит Исмаэль, - потуши её.

- Ладно, ладно, Боже.

Тишина. И лёгкий шорох пепла и бумаги о стоящее на прикроватной тумбочке белое с золотым ободком блюдце, переделанное в пепельницу. Исмаэль даже не помнит, как оно тут очутилось.

- Погашена. Счастлив? – сонно говорит Валерка.

- Да, - кивает Исми.

И надеется, что они оба понимают: речь не о недокуренной сигарете.

Он бьёт ладонью по стене чуть повыше спинки кровати, оставляя идеальный отпечаток.

- О, о, - коротко, резко, пронзительно. Как девчонка.

Он смотрит, как Валера отстраняется - его губы чуть касаются головки члена Исми. Смотрит, как блестит слюна на чувствительной мокро-красной коже. Он тянется свободной рукой к волосам Валерки, слишком коротким, чтобы в них вцепиться. И только и может, что подтолкнуть немного, подогнать, умоляя сначала пальцами, а затем и словами.

- Пожалуйста, - и шёпот его звучит ещё более надтреснуто, чем он ожидал.

Валера улыбается, открывает рот чуть пошире и берёт его в рот целиком, пока кончик носа не упирается в коричнево-золотые волосы Исмаэля.

И вот так Исми и кончает.

При более внимательном осмотре, изменения всё-таки есть.

Новые отметины.

Боевые шрамы, рваные, белыми, и серебряными, и красными червяками извивающиеся на коже. На правой лопатке, на правой руке, левом колене, чуть выше на бедре и один над пупком.

Любовные шрамы, маленькие красные круги от зубов, малиновые засосы, следы губ. На пояснице, на внутренней стороне бёдер, на острой мягкой линии его подбородка, на впадинке на шее.

И даже если Исмаэль и хотел спросить, что Валера делал после его отъезда, в этом уже нет нужды. Вот они - все ответы, написаны на теле брата. Дрался и трахался, вот что. Он гладит Валерку по плечу, по незапятнанной ещё коже, которую он может покорить, заклеймить, и отчаянно желает иметь право на ревность.

- Откуда они? – конечно, он знает откуда – губы и зубы, вот откуда – но он всё равно спрашивает, почти касаясь губами кожи, так близко к ней, что его дыхание, его слова отражаются обратно.

- Ты имеешь в виду эти? – Валера проводит пальцами по некоторым шрамам – рука, пупок, бедро – легко и осторожно, вспоминая боль.

- Нет. Эти. Вот здесь, - Исмаэль давит, безжалостно и небрежно, на каждый синяк, каждый засос. И видит царапину, которую не замечал прежде, змеящуюся от бедра к спине.

- Сколько? – спрашивает он, с ноткой угрозы в голосе. – Скажи мне. Сколько после меня?

- Господи, Исмаэль. Я. – Валерка пытается отстраниться, и его голос дрожит, а отметины такие свежие, что братовы укоризненные прикосновения причиняют боль. - Господи, я не знаю.

- Конечно, знаешь. Ты помнишь всех до единого.

И Валера оборачивается, сбрасывая простыни, сжимая запястья Исмаэля, прося - подожди, постой, просто постой.

- Я помню только, как хотел, чтобы каждый из них был тобой, - шепчет Валерик. И в этих словах больше любви, чем в каком-либо другом его признании. И говорит только потому, что сияющее слишком ярко при свете дня в темноте становится менее значительным. В темноте даже можно об этом сказать. - Ты не можешь винить меня. Я не знал, что мне ещё делать. До сих пор не знаю.

- А ты не можешь винить меня за это, - отвечает Исми, оглядывая комнату. – А ты винил. До сих пор винишь.

Валера отводит взгляд, когда говорит:

- Я... Прости... Я не мог, - выдыхает он. – Я ничего не могу поделать, всё время чувствую себя преданным.

Исмаэль смеётся над тем, насколько похожими они порой бывают.

- Да. Я тоже.

Он разводит ягодицы Валерки, разглядывает сморщенную дырку, всё ещё открытую, влажную, припухшую и покрасневшую. Несколько раз проводит по ней языком, просто чтобы услышать, как Валера беспомощно, сыто стонет. Потом погружает в него два пальца, так легко, будто там им и место. И в награду – уже не просто стон.

- О, Господи, - надломленный, чуть дрожащий голос, полный изнеможения и желания.

Исми возвращается к шее Валерика, языком выводит на ней полоску:

- Силы ещё есть? – спрашивает он нежно, медленно.

Валеру, даже вытраханого до изнеможения, легко взять на слабо.

- А у тебя? – парирует он.

Исми уже пристраивается. И одним идеальным глубоким движением он входит в своего брата.

- Господи Иисусе, Исмаэль, - едва слышный вздох. Он видит, как Валерка комкает простыни.

- Тебе больно? – шепчет он в плечо брата.

- Нет. Просто. – Валера глубоко вдыхает. Исми кожей чувствует его сердцебиение, успокаивающее, успокаивающееся. – Ещё немного чувствителен, вот и всё.

- Я не хочу делать тебе больно. Не собираюсь, – говорит он, упираясь лбом в изгиб шеи Валерки. – Я нежно. Медленно, - обещает он.

- Знаю, Исми. Я знаю.

Он открывает глаза. Едва ли он проспал больше часа. Его дешёвый будильник показывают несусветную рань.

Валера сидит за шатким столом с шелушащейся зелёной краской, по всей неровной поверхности которого разложены бумаги. На нём спортивные штаны Исми, завязанные вокруг талии, потому что они ему велики и длинны.

- Боже, - фыркает Исмаэль, сбрасывая одеяло с потного тела. – Чёрт, жарко, - жалуется он. - Открой окно, а?

Валера медленно и изящно встаёт и делает, как тот попросил. И садится уже на подоконник, зажигая сигарету.

- Здесь действительно нельзя... – начинает Исми.

- ...Курить. Я знаю, – беспечно усмехается Валерка. - Иди сюда, - заговорщицки шепчет он, - я поделюсь.

Исмаэль движется медленно, почти шатается от усталости, и жары, и секса. Он устраивается между коленей Валеры, и тот прижимает его к себе, спина к груди, время от времени давая ему затянуться.

- Почему ты не послал их? – шепчет он, вопрос щекочет Исми ухо.

Исмаэль напрягается. Хмурится, увидев белые и голубые страницы на столе, узнав собственный почерк, смятую, затем выровненную, затем сложенную, затем спрятанную бумагу.

- Ты рылся в моих вещах? – интересуется он, но оскорбиться, когда сон туманит его зрение, слабо получается.

- Нет, - отрицает Валера. Конечно, он будет отрицать. – Я только открыл ящик, а там они.

- Ты рылся в моих вещах, - повторяет Исмаэль. На этот раз утвердительно.

- Ну я. Я не собирался, - начинает Валерыч.

Некоторое время они молчат. Докуривают сигарету. Исми заговаривает снова где-то на последней затяжке.

- Я не хотел, чтобы ты прочитал их. Поэтому не посылал, - он пожимает плечами и краем глаза видит, как Валера зажигает следующую сигарету. - Всё, что я написал. Я был зол. Я был в отчаянии, одинок. Многое из этого я не имел в виду.

- Не надо. Не говори, что ты не то имел в виду, когда писал, что любишь меня, скучаешь по мне, жаждешь меня. Не надо, - Валерка улыбается в его шею, не от нежности, но от отчаянья. – Не нужно ещё и специально причинять мне боль.

Исмаэль вздыхает и опускает руки брата, сцепленные на его животе, к паху, к мягкому члену. И в этом нет ничего от секса. Просто прикосновение. Просто они. Он говорит:

- А ты действительно имел в виду... Ну... То сообщение, которое ты оставил на моём автоответчике несколько месяцев назад? Имел?

- Тогда, да.

Тихо. Сонно и медленно. Они оба слишком устали, чтобы возбудиться.

Только скользящие губы, губы, захватывающие друг друга, мягкие и влажные.

Только руки, его руки, соскальзывающие вниз по Валеркиной спине, по сладкому изгибу его задницы, и ещё ниже – к сморщенной нежной коже под его яйцами; руки Валеры, ерошащие его волосы, останавливающиеся на загривке, щекочущие бока, опускающиеся на бёдра.

К тому времени, как они засыпают, сквозь щели в жалюзи уже сочится серо-оранжевый свет.

Он смотрит, как Валерка поправляет член, по привычке быстро, но осторожно, и застёгивает джинсы. Такой знакомый вид. На долю секунды он забывает, как долго жил один. Забывает, что последний раз он видел, как Валера одевается, не вчера утром, но год назад.

- Исмаэль? – голос Валерика выводит его из задумчивости. И он снова смотрит на брата. – Ты счастлив здесь? – спрашивает Валера, вертя в руках вывернутую на изнанку футболку. – то есть. Ты нашёл, что искал? Это действительно то, чего ты хочешь?

Исми садится на кровати, сминая простыни, и протягивает руки. Когда Валера подходит к кровати, Исмаэль обнимает его за талию, утыкаясь носом в пупок. Он целует дорожку волос от пупка, прежде чем ответить:

- Думаю, да.

- Хорошо, - говорит Валерка, одной рукой нежно обнимая его за шею.

...- Теперь куда? - спрашивает он снаружи, провожая Валеру к машине.

- Обратно к тому, кто не ждёт, - отвечает Валерка. Русиковская версия «домой».

Исми останавливается и смотрит, как Валерка делает ещё несколько шагов, а потом поворачивается, разводит руки, в жесте - немой вопрос.

- Ты можешь побыть подольше, - предлагает Исмаэль вместо ответа, - тебе необязательно уезжать.

Валера улыбается.

- Обязательно, Исми.

Исмаэль кивает. Он знает.

- Ты вернёшься? – спрашивает он, и в его голосе куда больше надежды, чем позволяет гордость и самоуважение, но ему плевать.

- Я постараюсь, - шепчет Валера. И это означает «да» также, как и «нет».

Это не означает ничего.

- Хорошо, - Исмаэль засовывает руки в карманы. – Хорошо, - повторяет он.

Зачем оглядываться? - Нет пути назад.
И поцелуем тварь высасывает воздух.
Для сделок с дьяволом ведь нужен только брат.
Ваш мёртвый младший брат. И перекрёсток.

Пойдём вперёд, раз нет пути назад.
Круша преграды и запреты пред собою.
Для схватки с дьяволом ведь нужен только брат.
Ваш старший брат, хрипящий – "Я с тобою".

Я проиграл опять, но речь ведь не о том,
Победы, поражения – все проходят.
Темницы рушат, новые возводят,
И пламя соревнуется со льдом.

Кто больше боли принесёт душе.
И нам, мой брат, осталось лишь мгновение,
Пока не завершилося падение
В глубины бездны. Клетка ждёт уже.

Я знаю - там тебя со мною не будет,
И я успеть сказать тебе хочу
За всё, что сотворил ты – отплачу.
И пусть Господь, Отец наш, нас рассудит.

То чувство, что кипит во мне сейчас,
Позволит мне держаться не сгорая.
Ни бездны Ада, ни высоты Рая,
Отсрочить не сумеют битвы час.

Которую ты страстно так желал.
Так яростно хотел стать палачом.
И воля Божия была тут ни причём,
Меня убить – вот ты о чём мечтал.

Я дам тебе ещё одну возможность
О примирении не заикнусь, поверь,
Но никаких носителе теперь.
Лишь ты и я и к чёрту осторожность.

Ну а людишки – пусть себе живут.
Раскаяться? Ну кто бы говорил...
Я просто понял – прав был Гавриил,
И даром не пропал отцовский труд.

Да ты пойми, протри глаза скорей -
Трёх братьев нашей злою волей
Собрали мы с тобой на поле боя.
И кто же оказался там сильней?

Ну ладно, младшего ты под себя подмял,
Но ведь не он, другой тебе был нужен,
Но непокорства дух в нём был разбужен.
И ты как я, с ним битву проиграл.

Ну а тому, кто сам меня сломал -
Сопливому, безумного, больному,
Как я строптивому, упрямому и злому,
Я благодарен, я теперь узнал,

Что Каин с Авелем то были дураками.
Что может старший брат и другом быть,
Не убивать тебя, а дать себя убить...
И мне смешны разборки между нами...

Да, да, вот так. И передай другим, братишка
Насколько жалок ты я понял, наконец,
И пусть от злости лопнет наш Отец -
Я не ревную, я завидую людишкам...