Не отпускай мою руку

15, 16,17,18

Встречаемся в Ле-Тампоне

18 ч. 12 мин.

Айя припарковалась прямо у кладбища Бра-де-Понто. Могилы там разбросаны на пологом склоне довольно далеко одна от другой, словно каждой полагается в вечное пользование широкий вид на реку и на Равин-де-Ситрон с природными базальтовыми колоннами.

Воздух теплый, огромная тень от Снежного пика создает иллюзию сумерек, которые опустятся здесь не так внезапно, как в других местах.

Айя, чертыхаясь, смотрит на часы. У нее осталось меньше часа, потом Ларош возьмет дело в свои руки, на счету каждая минута, а она застряла здесь, на краю света, ждет опаздывающего тупого полицейского, который чаще всего дергает ее попусту.

18 ч. 25 мин.

Наконец Жильдас Яку появляется. Вылезает из желтого джипа с поднятым верхом. В расстегнутой рубашке с цветастым галстуком. Стиль сериала «Гавайи 5.0», версия Болливуда.

Толстый полицейский обнимает за талию дрожащую молоденькую креолочку, не особенно красивую, разве что ресницы длинные и трепещут, словно крылья бабочек. К счастью, только их и видно. Флора не отрывает взгляда от камней.

— Флора, знакомься, это Айя. Я знал ее совсем малышкой вроде тебя. Она у меня начинала. Очень боевая.

Жильдас улыбается Айе, как ему кажется, с заговорщическим видом, затем продолжает:

— Немного зануда и раздражительная, но порядочная девушка.

Айя чертит ногой по пыли.

— Ты уже закончил выступление?

— Угу…

— Тогда начнем. Мне бы надо быть в Сен-Жиле, и если бы ты не валял дурака…

— Потише, Айя, потише. Девочка ни в чем не виновата…

— Против девочки я ничего не имею. А вот тебе…

Глаза у Жильдаса блестят, как у рыбака, которого шторм уже не пугает.

— Успокойся, Айя… Девочка здесь всего-то третий месяц, она приехала из Хель-Бурга, и ей пришлось потрудиться, чтобы сюда попасть, ты можешь это понять… Так что спрашивай, но не дави на нее.

Полицейский отечески обнимает Флору за плечи. Она слегка дрожит. Айе трудно угадать, отчего — от ласки ли ее начальника, или оттого, какой садисткой тот изобразил ее, Айю… или оттого, что ей предстоит сейчас рассказать.

Айя поворачивается к Флоре.

— Так, значит, ты видела Лиану Бельон?

Флора мнется, ежится.

— Да… Во вторник. Пять дней назад.

Жильдас упирается Флоре в живот своим толстым пузом и шепчет ей на ухо:

— Говори, лапуля, она тебя не съест.

Айя хмурится. Эти двое от нее что-то скрывают. Девочка где-то лопухнулась, и эта свинья Жильдас старается ее покрыть.

Во всех смыслах этого слова…

Флора не говорит, а бормочет:

— Она… она приходила в участок Сен-Бенуа.

— Что?

Питбуль в Айе встрепенулся. Надо успокоиться. Не мешать девочке рассказывать.

Флора собралась с силами и заговорила, механически нанизывая слова. Постепенно она разогналась, и они покатились будто с горки.

— Я дежурила. Была в приемной одна. Она пришла утром, к началу рабочего дня, около девяти. И попросила о странной вещи. Она довольно путано объясняла, но я в конце концов поняла, что она просит ее защитить.

Айя с трудом удерживала пса, который рвался с поводка. И с трудом удерживалась, чтобы не заорать.

— Попросить защиты у полиции — это ты называешь странным?

Жильдас положил руку Флоре на талию, стал перебирать пальцами у нее по спине, прикрытой рубашкой, словно суфлировал реплики по Брайлю. Флора смутилась.

— Нет, капитан Пюрви. Нет… Я не это имела в виду. Лиана Бельон не так это сформулировала. Она, в общем, спросила, может ли полиция обеспечить защиту человеку… людям вообще…

— Но она говорила о себе?

— Да… Это сомнений не вызывало.

Айя попыталась сдержать выброс адреналина.

— Ты ведь не дура. Ты, должно быть, попыталась что-нибудь у нее выспросить?

— Конечно, капитан Пюрви, я пробовала ее разговорить. Я осторожно спросила у нее, кому требуется защита и от чего. Вот тут-то Лиану Бельон и заклинило. Она ответила что-то вроде «защищать людей, которые не могут открыть, что им угрожает».

— Что?

Флора почувствовала себя увереннее. Она шагнула вперед, и теперь у Жильдаса руки оказались слишком коротки для того, чтобы ее лапать.

— Вот-вот, капитан… Именно так и я ответила Лиане Бельон. «Что?» После этого она совершенно запуталась в объяснениях и только тогда начала говорить от первого лица. Она ходила по кругу. «Я боюсь, мадам, — говорила она. — Именно потому что я боюсь, я и не могу ничего вам сказать». А потом спросила, что сделает полиция, если она станет откровеннее.

— И что ты ей ответила?

— Что мы проверим факты! А что я еще могла ей ответить? И тут она вышла из себя и завопила: «Будет только хуже! Неужели вы не понимаете? Вы должны доверять мне. Если вы не поверите мне на слово, если начнете расследование, то угроза перестанет быть всего лишь угрозой».

Айе не терпелось задать вопрос. Жильдас потянулся к Флоре, пытаясь ухватить ее за руку или за край рубашки, добраться до кусочка голой кожи. Флора властно подняла руку, требуя, чтобы ее не прерывали.

— Я настаивала, капитан Пюрви. Поверьте мне, я настаивала. «Вы должны рассказать мне больше, — говорила я Лиане Бельон. — Как, по-вашему, мы можем вмешаться, если от вас невозможно добиться никаких подробностей?» И тогда Лиана Бельон сломалась. Она была очень красивой женщиной и выглядела достаточно самоуверенной, но в этот момент она утратила контроль над собой. «Вы меня не поняли? — кричала она. — Вы вообще меня слышите? Я ничего не могу сказать! Я просто хочу, чтобы вы меня защитили!»

Флора внезапно замолчала, две черные бабочки, трепетавшие на краях ее век, повернулись к Снежному пику и взлетели к вершинам. Айя постаралась говорить так мягко, как только могла.

— А как ты, Флора, вела разговор после этого?

— Я старалась добиться от нее хоть каких-то уточнений, выйти хоть на какой-то след, хоть что-то нащупать. Лиана Бельон постепенно успокоилась. Она больше ничего не пожелала сказать, если не считать безумной идеи, что мы должны предоставить в ее распоряжение телохранителя или приставить к ней незаметную охрану, при этом она отказывалась даже намекнуть на то, что за опасность ей угрожала. Несколько минут спустя она сама захотела свернуть разговор, как будто пожалела о том, что пришла. И удалилась, сказав на прощание что-то вроде: «Ничего страшного, я, наверное, подняла панику по пустякам, это не так уж важно».

И это всё?

Айя про себя ругала последними словами эту дурочку, и ей стоило немалых усилий не дать ярости вырваться наружу.

лора, и ты ее отпустила? Ты ей поверила?

— Нет… Нет, капитан Пюрви… Не то чтобы поверила, но… Что мне еще оставалось делать? Она не хотела писать заявления, она не хотела говорить, она извинялась за то, что напрасно меня побеспокоила…

И стажерка внезапно разревелась. Жильдас не упустил случая. Он снова прилип к ней, испепеляя Айю взглядом разгневанного отца. Хорошо еще, что у него хватило такта промолчать.

— Капитан Пюрви… — всхлипывала Флора. — Вы… вы думаете, это из-за меня? Она не решилась сказать, что чувствует себя в опасности, что муж ей угрожает, потому что слишком боялась за себя.

— Не за себя, — холодно и резко отозвалась Айя. — Она боялась за дочь.

Флора зарыдала еще сильнее, сквозь слезы едва можно было разобрать слова:

— Если бы… если бы я…

Жильдас решил поиграть в психолога.

— Да нет же, лапуля, ничего подобного…

У Айи недоставало духу ее добивать. Зачем? Можно ли было избежать трагедии, если бы Флора не решила, что Лиана Бельон все выдумала? Ответ не имел ни малейшего значения… Свидетельство Флоры всего лишь добавило еще одну строчку к списку обвинений против Марсьяля Бельона.

Тоже неплохо…

Айя задумчиво смотрела на кладбище. На большей части могил не было ни плит, ни памятников. Усопшие довольствовались торчавшей над травой прямоугольной клеткой, иногда с узорной решеткой, чаще всего — из ржавых прутьев. Снова повернувшись к жандармам, она спросила:

— Как вы думаете, почему Лиана Бельон отправилась ради этого в Сен-Бенуа, на другую сторону острова?

Ответил ей Жильдас. Рубашка у него промокла от пота, смешанного с Флориными слезами.

— Анонимность, Айя. Жены, которых избивают мужья, редко подают жалобу в ближайший участок…

Совершенно верно, Жильдас.

Жильдас — мерзкий придурок с блудливыми руками, она узнала это на собственном опыте, когда ей было столько лет, сколько Флоре сейчас, но полицейский он неплохой.

Флора продолжала хныкать. Колодец ее стыда все еще был переполнен.

— Я… я не могла предвидеть, капитан…

Айя не ответила. Собственно, она только лицемерно притворялась безупречной. На самом деле чувствовала себя виноватой не меньше, чем Флора. Она упустила Марсьяля Бельона. Она беспомощно барахтается. Расследование — тоже. Ошибка этой стажерки — ничто в сравнении с ее некомпетентностью…

Она взглянула на часы, потом на экран мобильного телефона. Ничего нового. Она не справилась. С минуты на минуту расследованием займется этот придурок Ларош со своей командой.

Но ведь совершенно ясно, что Лиана боялась за нее, боялась за дочь.

Айя уже не могла отвести взгляда от разбросанных по кладбищу оградок, за которыми росли цветы, от тонких металлических прутьев, от жестяных украшений. Она уже не видела перед собой никаких могил — только десятки детских кроваток, спальню под открытым небом, где спят заживо погребенные младенцы.

16

Дом старой дамы

19 ч. 50 мин.

Марсьяль, затаившись, разглядывает сквозь кружевную занавеску дома, стоящие вдоль улицы Мальдив. Слабый рассеянный свет лампы с улицы заметить невозможно.

Попасть в жилище Шанталь Летелье оказалось даже проще, чем он предполагал. Дом был до мельчайших подробностей описан на сайте www.pupvacances.fr . Если судить по плану и фотографиям, окно ванной комнаты было расположено укромнее других, да и разбить его было легче всего. Собственно, самым трудным оказалось объяснить Софе необходимость взлома.

Маленькая моя, одна старушка разрешила нам у нее пожить… но она забыла оставить нам ключи.

Софа ничего не сказала. Она просто дождалась, пока он откроет ей стеклянную дверь веранды, а потом стала с любопытством разглядывать фотографии на стенах: на них была незнакомая бабуля с голубыми волосами и ее загорелые светловолосые внуки, мальчик лет десяти и другой, почти ровесник Софы. Смешные снимки мальчишек, позирующих перед фотоаппаратом на крокодиловой ферме, перед серебряными струями водопада, на плантации сахарного тростника, где стебли были в три раза выше обоих.

Марсьяль продолжает подстерегать малейшие проявления жизни в безлюдном коттеджном поселке. Не мелькнет ли тень под казуаринами, не пробежит ли рябь по поверхности воды в бассейне, не послышатся ли шаги на тротуаре. Малочисленное постоянное население этого почти необитаемого квартала пенсионеров, должно быть, только тем и занимается, что высматривает какие-нибудь непривычные детали. Они немедленно позвонят в полицию, стоит им только заметить, что где-то шевельнулась занавеска или без надобности горит свет…

Или — что ворота гаража открыты…

Марсьяль предпочел рискнуть, оставив железные ворота гаража приоткрытыми, — ровно настолько, чтобы с улицы можно было убедиться в том, что гараж пуст. Два часа назад он приметил на другом конце поселка полицейских, они — похоже, наугад — открывали гаражи один за другим, не иначе как в поисках взятой напрокат серой «клио». Если жандармы пойдут мимо дома Шанталь Летелье и увидят, что он заперт, безмолвен и темен, а гараж пуст, они здесь и не остановятся.

По крайней мере на это можно надеяться…

Отойдя в глубину комнаты, Марсьяль взял пульт от маленького телевизора, включил его, убавил громкость до минимума и завалился на диван.

Софа спит за стенкой, в детской, прелестной комнатке одного из внуков Шанталь Летелье, где на восьми квадратных метрах разместились креольские марионетки, ракушки, морские звезды, воздушные змеи и игрушечные парусники.

Софа была послушной. Слишком послушной. И молчаливой. По правде сказать, Марсьялю не с чем было сравнивать, он впервые остался с ней наедине. Что может взбрести в голову этой малышке, которую с рождения оберегали, будто хрупкую куколку? Хватит ли у нее сил выстоять против обрушившейся на нее лавины событий? Конечно, она его поцеловала, она ему улыбнулась, ответила «Да, папа» на его неловкое «Спокойной ночи, маленькая моя».

Но что она может думать о нем в глубине души?

20 ч. 45 мин.

По первому каналу реюньонского телевидения вот уже час без перерыва крутят один и тот же выпуск новостей. Марсьяль в третий раз видит, как на экране появляется фотография Лианы, затем ее сменяет сообщение о начале применения плана «Папанг». [26] В нижней части экрана бегущей строкой — номер телефона полицейского управления, а выше тем временем высвечивается его собственная фотография и следом за ней — фотография Софы. Голос за кадром повторяет: двойное убийство… Явные улики… Опасен и, возможно, вооружен… Обращаемся к свидетелям…

ортреты Марсьяля и Софы наконец исчезают с экрана, уступая место удрученному журналисту, который с каждым очередным экстренным сообщением все нагнетает: срочность, бдительность, осторожность…

Марсьяль устраивается поудобнее на диване, кладет ноги на низкий столик перед ним. Он чувствует себя до странности спокойно, он почти чужд всей этой им же порожденной суете, хотя и знает, насколько чудовищными будут последствия. Словно безрассудный мальчишка, чиркнувший спичкой на заваленном соломой поле или бросивший камень на шоссе перед началом большой велогонки… И наблюдающий за бедствием, не имея ни малейшей возможности повлиять на ход событий.

20 ч. 51 мин.

Папа убил маму!

Я и так в этом почти не сомневалась из-за тех детей в бассейне, а теперь знаю точно, это несколько раз повторили в новостях. Папа совсем приглушил звук, но я все равно услышала.

И наши фотографии показали.

Папа убил маму.

Мне кажется, я уже несколько часов стою за открытой дверью гостиной. Я правда старалась уснуть, долго старалась, но у меня ничего не получилось.

Так и не смогла.

Я слезла с кровати и тихонько, бесшумно подошла к двери. Папа сказал, чтобы я громко не разговаривала, ничего не роняла и не зажигала свет.

Папа сидит на диване, но я со своего места вижу только его ботинки на столике. А всего целиком — только когда он встает, идет к окну и через занавеску смотрит на улицу.

Вот как сейчас. Шум от машины, проехавшей мимо, вдруг заглушил голоса в телевизоре. Фары на миг осветили комнату, а потом все пропало, машина уехала.

Папа продолжает следить.

Я не буду говорить громко, только так, чтобы папа слышал меня, а не журналистов из телевизора.

— Папа, а маме было больно, когда ты ее убил?

20 ч. 52 мин.

Марсьяль резко оборачивается, как будто его током ударило. И не находит, что ответить Софе, только прикладывает палец к губам. В соседнем доме зажигаются лампы. Наверное, соседи вернулись домой. Марсьяль замечает, что все еще держит в руке пульт от телевизора, и выключает звук.

— Замолчи, Софа.

Он оборачивается. И все рушится.

Ноги его не держат.

Софа лежит на плитках пола. Под ее лбом растекается лужица крови.

17

Гордость и лень

21 ч. 02 мин.

Айя устроилась на террасе позади полицейского участка. Внутренний дворик погружен в темноту, только стол освещен тусклой лампочкой, свисающей с закрученного вокруг балки провода. Тепло, тихо. Айя обожает вот так заканчивать день — поставить ноутбук на садовый стол, подключиться к вайфаю, довольствоваться слабой лампочкой и голубым свечением экрана, слушать пение птиц, тревожное, как будто они впервые оказались в сумерках. Отец научил ее различать голоса чекана и райской мухоловки, а главное — своей любимицы, саланганы, которая летает только по ночам и ориентируется по эху собственного щебета.

На экране выстраиваются слова. Айя выстукивает их километрами, даже не перечитывая, полковник Ларош ждет от нее рапорта к полуночи, он уточнил, что сам передаст его дальше по инстанции.

Решение начальства было с безупречной точностью объявлено ровно в двадцать часов: план «Папанг» официально приводится в действие. Люди Лароша берут на себя координацию облавы на Марсьяля Бельона с объявлениями о розыске по всем каналам телевидения и по радио, а также переговоры с метрополией, связь между различными островными бригадами, мобилизацию боевых отрядов национальной полиции.

С размахом…

Айе даже не пришлось ничего выторговывать. Ларош до утра оставил за ней руководство расследованием на территории коммуны Сен-Жиль, заграждения на выезде из города и обыски в домах. Всем остальным он занимается сам, вплоть до новых распоряжений.

Айя слышит у себя за спиной шорох радио на разных частотах. Глухо звучащие распоряжения. Иногда смешки, чаще — ругательства, вырывающиеся у измученных полицейских. По последним сведениям, пробки на выезде из Сен-Жиля, вызванные тем, что полиция обыскивает каждую машину, растянулись на несколько километров. Несчастных сыщиков, которым пришлось взяться за работу таможенников, осыпают градом проклятий. Еще пятнадцать жандармов более или менее наугад обшаривают все дома с гаражами. Пока ничего не нашли.

Даже намека на хоть какой-нибудь след.

Айя закрывает глаза и прислушивается к доносящимся издали, со скал, крикам фаэтонов, защищающих свои гнезда. Конечно, она что-то упустила.

Слишком молода, слишком женщина, слишком креолка. Три недостатка. Завтра утром ей дадут это понять.

Вот она и корпит над рапортом.

Подробнейшим.

Вторник, 26 марта. Доказанный факт. Лиана Бельон приезжает в Сен-Бенуа и просит защиты у жандармерии. Она чувствует себя в опасности.

Пятница, 29 марта. Доказанный факт. Лиана Бельон покидает сад отеля «Аламанда» и входит в свой номер. Все постояльцы и персонал отеля это подтверждают. Ева Мария Нативель категорически заявляет, что Лиана Бельон из своего номера не выходила.

15 ч. 15 мин. Этот факт теперь доказан. Марсьяль Бельон присоединился к находившейся в номере жене. Подтверждено показаниями супругов Журден и служащих гостиницы.

15 ч. 25 мин. Факт почти доказанный. Марсьяль Бельон выходит из своего гостиничного номера, толкая перед собой тележку для белья, на которой может лежать тело. Показания Евы Марии Нативель, садовника гостиницы Танги Дижу и детей, игравших на стоянке, совпадают. Факт подтвержден также признаниями Марсьяля Бельона.

15 ч. 45 мин. Доказанный факт. Марсьяль Бельон вернулся в бассейн при гостинице.

16 часов. Доказанный факт. Марсьяль Бельон снова поднялся в свой номер. Показания персонала гостиницы совпадают. В номере обнаружены следы борьбы, а также кровь, принадлежащая Лиане Бельон.

Между 15 и 16 часами Амори Оаро по прозвищу Роден был убит в порту Сен-Жиля, приблизительно в километре от отеля. Орудие убийства, нож, принадлежит Марсьялю Бельону. Результаты анализа не оставляют ни малейших сомнений: на лезвии ножа остались пятна крови Лианы Бельон. Единственные отпечатки пальцев, найденные на рукоятке ножа, — это отпечатки пальцев Марсьяля Бельона.

Воскресенье, 31 марта, 16 часов. Марсьяль Бельон как раз перед тем, как его должны были задержать, сбежал из «Аламанды» на взятой напрокат серой «клио» и увез с собой свою дочь Жозафу.

С тех пор его не могут найти.

Сомнения в виновности Марсьяля Бельона: отсутствуют.

Неизвестные факты: отсутствие явных мотивов. Не найдено тело Лианы Бельон.

Наиболее правдоподобная версия: ссора между Марсьялем Бельоном и его женой закончилась плохо. Смерть в результате несчастного случая. Марсьяль Бельон пугается, а потом оказывается втянутым в опасную спираль, из которой не может выбраться.

олнительный вопрос: до какой степени он способен свихнуться?

Айя поднимает глаза. Она споткнулась на последнем слове. «Свихнуться». Ей хотелось бы найти для Лароша какую-то другую формулировку, но ничего лучше этого в голову не приходит.

Расследование, начатое в метрополии, пока никаких особенных результатов не дало. Обычная пара. Марсьяль Бельон работает охранником в гимназии коммуны Дей-ла-Барр. Женился на Лиане восемь лет назад. Вскоре она бросила изучать социолингвистику и занялась воспитанием их дочери Жозафы.

Агама, словно канатоходец, идет по балке рядом с проводом, на котором висит лампочка, старается подобраться поближе к свету. Бескрылый Икар.

Айя вымученно улыбается.

Предумышленное убийство случайно не совершают. В прошлом Марсьяля Бельона непременно должна найтись какая-то зацепка. Полицейский участок Дей-ла-Барр в течение ночи пришлет все сведения о чете Бельон, какие им удастся найти. Они там, похоже, стараются вовсю, хотя в метрополии сейчас около семи вечера, а Ларош нисколько не верит в психологическую подоплеку дела. Вернее, она его не интересует. Его вполне устраивает такое объяснение: семейная сцена обернулась трагедией. Первым делом надо поймать этого типа, пока он еще кого-нибудь не убил. А потом можно будет найти какие-нибудь смягчающие обстоятельства…

Только об этом и речи быть не может. Айя дважды встречалась с Марсьялем Бельоном. Что-то здесь не сходится. Человек, который нечаянно убил жену, а потом поддался панике, уже попался бы. Зачем было обращаться к полицейским, зачем было добровольно идти в участок, чтобы потом сбежать? Вся эта игра напоминает инсценировку, выстроенную с определенной целью.

Но с какой?

Нелепо рапортовать о своих догадках — ей тотчас ответят, что она хочет подстраховаться, что она выдумывает себе коварного противника, лишь бы не признаваться в том, что ее обвел вокруг пальца дилетант.

Ну и пусть.

Все слова на экране подчеркнуты красным и зеленым. Она вздыхает. Наверное, есть дела более срочные, чем исправлять орфографические ошибки, чтобы доставить удовольствие зорейскому начальству… И все же, несмотря на то что вся эта бюрократия ее достала, она все исправит, и очень тщательно.

Вопрос гордости.

21 ч. 01 мин.

— Спокойной ночи, Габен!

Бармен оборачивается, но угольно-черную руку протянуть не решается. Он уже минут пятнадцать усердно чистит гигантский мангал «Аламанды». Меню «Песчинки», ресторана при отеле, составляет Арман Зюттор. В те вечера, когда жарят мясо, Габен не только готовит пунши, ему вменяется в обязанность еще и работа трубочиста. Что поделаешь, приказ есть приказ…

Он пристально смотрит на Еву Марию Нативель. Уборщица стоит перед ним, вцепившись обеими руками в свою холщовую сумку. Явно собралась идти домой.

— Не могу пожать тебе руку, Ева Мария! До завтра.

Старуха креолка, не трогаясь с места, улыбается ему из-под своей голубой косынки. Медленно поворачивает голову, желая убедиться, что ни один турист не может их услышать. Почти все они ушли от бассейна подальше, москитов испугались.

— Нет, — отвечает Ева Мария. — Завтра я вкалываю у белого богача. Тот еще болван, хуже Зюттора, но он мне платит в четыре раза больше…

— Ну, тогда счастливой тебе Пасхи…

Бармен, смирившись, опускает глаза и разглядывает свои вымазанные сажей руки. Ему еще долго придется с этим возиться. Его, мастера коктейлей, вынуждают гробить кожу и горло в тучах золы… На него нападает тоска, какую испытывал бы трубач, которому пришлось бы до блеска начищать медь инструментов.

Ева Мария не сдвинулась ни на сантиметр. Стоит и перекатывает во рту какое-то слово, будто бесконечно пережевывает стебель сахарного тростника.

— Ты им что сказал, этим сыщикам?

Габен едва не плюхнулся задом в уголь.

— Сыщикам?

— Да, малышке Айе и пророку — что именно ты им сказал?

Габен заставляет себя ответить не задумываясь.

— Рассказал все как было. Рассказал, что видел из-за своей стойки. А что еще, по-твоему, я мог рассказать?

Старая креолка прикрывает глаза — трудно понять, от усталости или от раздражения. Снова открыв их, она смотрит на бармена убийственным взглядом.

— Например, о прошлом. О прошлом Марсьяля Бельона.

Габен медлит, вытаскивает из кармана «Мальборо».

— Ни слова, Ева Мария. Сыщики меня об этом не спрашивали. Я мальчик дисциплинированный, отвечаю только на те вопросы, которые мне задают.

— Не заговаривай мне зубы, Габен! Это вопрос нескольких часов. Полицейские непременно все проверят.

Бармен наклоняется над мангалом и раздувает последние дотлевающие угольки, чтобы прикурить от них.

— Посмотрим. Что-нибудь придумаю на ходу. Мне не привыкать.

— В отличие от меня.

Ева Мария, еще больше согнувшись, словно деревянный крест, висящий у нее на шее, весит тонну, слабым голосом прибавляет:

— Мне… мне есть что терять, еще больше, чем вам.

Бармен не спеша затягивается. Сигаретный дым поднимается в небо и обворачивается вокруг Южного Креста.

— Ты все еще держишь зло на Бельона?

Ева Мария Нативель снова закрывает глаза, потом вперяет взгляд в мангал, будто предсказательница, способная узнавать будущее по говяжьему жиру.

— Я рассчитываю на тебя, Габен. Полицейские станут ворошить золу. Раздувать угли. Я… я не хотела бы, чтобы при этом упоминалось имя Алоэ. Я столько лет ее оберегала. Ты же понимаешь, о чем я говорю, Габен. Pis ра ka r;t; assi chyen m;. [27]

Габен щелчком отправляет окурок в очаг.

— Понимаю. Только Айя упрямая. И она хорошо знает эти места, лучше, чем кто бы то ни было.

Ева Мария медленно поворачивается к выходу.

— Я рассчитываю на тебя, Габен. Передай сообщение Танги, Наиво и другим…

Бармен смотрит ей вслед и ищет какие-нибудь слова, способные доказать, что он на ее стороне, не на стороне полицейских.

— Не порть себе кровь, Ева Мария. В конце концов, вероятнее всего, Бельон получит пулю, и его попросту зароют, незачем будет выкапывать кого-то вместо него.

21 ч. 09 мин.

Кристос появляется на веранде полицейского участка с бутылкой «Додо» в руке. Айя едва поднимает глаза от компьютера.

— Отличная работа, Кристос… я про показания Журденов.

Кристос, равнодушно выслушав похвалу, приканчивает пиво.

— Что-нибудь новое, Айя?

— Нет, ничего…

Она нажимает на клавишу. На экране разворачивается карта Сен-Жиля, на которой отмечены уже проверенные жандармами дома.

— Но мы продвигаемся, Кристос, мы его поймаем. В квартале Каросс всего двое, и оба стажеры, если бы ты пошел им помочь…

Бутылка летит в урну. Кристос потягивается.

— Я сваливаю, Айя. Иду домой.

Айя роняет руки на колени. Она даже не пытается скрыть, насколько ошеломлена его словами.

— Ты что, Крис? У нас есть время до завтрашнего утра, чтобы его найти. После этого люди…

— Нет, Айя… извини. Надо работать посменно. Иначе ничего не получится.

— Какого черта, Кристос, у нас убийца гуляет на свободе…

— И не один. А кроме них — торговцы наркотиками. И педофилы. И всевозможные психи. И есть еще вдовы, которых надо защищать. Я свое дело знаю. И мои коллеги тоже.

Айя выпрямляется. Ее густые брови сошлись в одну прямую темную линию.

— У тебя нет выбора, Кристос. Ты обязан работать. Как все остальные. План «Папанг» — тебе это о чем-то говорит?

— И что ты со мной сделаешь, Айя? Выговор объявишь? Я буду здесь завтра утром. Рано. А сейчас пойду спать. Вообще-то тебе следовало бы сделать то же самое.

Айя, совершенно растерянная, прислушивается к странной смеси птичьего свиста с потрескиванием полицейских раций. И с усталым смешком произносит:

— Ты совершенно безответственный человек…

Кристос бесстыдно улыбается, прохаживается по саду:

— Тебе никому ничего не надо доказывать, Айя. Даже если ты поймаешь Бельона, награда, которую ты за это получишь…

Она не дает ему закончить:

— Я хочу поймать этого типа до того, как он еще кого-нибудь убьет. И только. На все остальное мне плевать.

Кристос бесшумно аплодирует в темноте.

— Айя, я тобой восхищаюсь. Ты святая… Не забудь позвонить мужу и детям.

Айя поднимает голову — в глаза ударяет свет голой лампочки. На мгновение она вспоминает про Тома и дочек, Жад и Лолу. Лола всего на три месяца старше Жозафы Бельон. Том прислал ей сообщение сразу после того, как по телевизору объявили о начале плана «Папанг». Айя не успела ему ответить. В любом случае он понял, что она не придет домой ночевать. И объяснил это девочкам перед тем, как рассказать им сказку на ночь и подоткнуть одеяла. У нее самый лучший муж на свете.

Она щурится, вглядываясь в силуэт Кристоса. В глазах еще несколько секунд мелькают зеленые вспышки.

— Я только понапрасну теряю из-за тебя время, Кристос. Ты прав, лучше тебе отсюда свалить.

18

Площадка Жозафы

21 и. 13 мин.

Пластырь телесного цвета на лбу Софы едва заметен. Уже завтра ни от шишки, ни от царапины не останется и следа. Марсьяль сидит на кровати рядом с Софой, отодвинув вышитые подушки и плюшевых зверей. Софа безропотно подчинялась. Он обработал ранку. Раздел девочку. Уложил в постель. Собственные жесты казались ему почти нереальными, словно, заново проделывая то, что полагается делать отцу, он обучался этому на безжизненной кукле.

Парализованной кукле.

Он выключил телевизор. Софа больше не произнесла ни слова. А те последние, которые он от нее услышал, все еще звучат у него в голове.

«А маме было больно, когда ты ее убил?»

Марсьяль сжимает в руке сборник сказок про Ти-Жана и чувствует себя идиотом. Самый лучший способ наладить отношения с дочкой — это почитать ей? Едва ли не с самого ее рождения Лиана подолгу рассказывала ей сказки.

Бесконечный ритуал.

Мучение.

Марсьяль ненавидел эти минуты близости перед сном, близости, от которой он был отлучен: если он слушал, о чем они говорят, чувствовал себя соглядатаем, если уходил — ощущал себя чужаком. Он встает, возвращает книгу на заваленную ракушками полку. Снова, очень осторожно, садится на кровать.

— Я сейчас расскажу тебе одну историю, Софа. И даже больше того — я открою тебе тайну.

Ни слова в ответ. Софа сворачивается в клубок под одеялом нежной расцветки.

Марсьяль продолжает говорить тихим, успокаивающим голосом.

— Знаешь, почему тебе дали такое необычное имя — Жозафа?

Софа по-прежнему молчит, но дыхание ее слегка учащается.

— Я уверен, что мама никогда тебе об этом не рассказывала.

Голова высовывается из-под одеяла. Любопытство победило, об этом морзянкой сообщают веки Софы. Марсьяль улыбается.

— Видишь ли, Софа, папа с мамой хотели ребенка. Очень сильно хотели. Для того чтобы появился ребенок, папа с мамой должны обняться, прижаться друг к дружке так же сильно, как сильно они хотят ребенка. Понимаешь?

Глаза у Софы распахиваются, становятся круглыми. На стенах висят фотографии: на одной из них мальчик ее возраста гладит панцирь исполинской черепахи, его светлые волосы торчат из-под бейсболки с надписью «Коралловая ферма»; на другой бабушка усаживает его на летние санки в парке Маидо. Сказочные каникулы. Безмятежное счастье.

Голос у Марсьяля чуть-чуть дрожит.

— В тот день папа с мамой решили уехать в отпуск куда-нибудь к морю, ненадолго и недалеко, как можно ближе к дому. Мы поехали в Нормандию, в Довиль. Мы опять ездили туда в прошлом году, помнишь, там был пляж с разноцветными зонтами, ты еще сказала, что вода слишком холодная?

По лицу Софы видно, что помнит. Она приоткрывает рот, но ни звука с ее губ не слетает.

— Но я рассказываю тебе про другой день, который был задолго до твоего появления на свет. В тот день папа заказал для них с мамой номер в гостинице, он хотел, чтобы из окна было видно море. Такой сюрприз он придумал к маминому дню рождения. Мы сели в нашу машину, на ее заднем сиденье еще не было твоего детского кресла. В Нормандию надо ехать по не очень длинному шоссе, которое часто оказывается забитым. В тот вечер папа с мамой тронулись в путь поздно вечером, почти ночью, чтобы двигаться не в толпе. Маме не терпелось добраться до гостиницы, нам обоим не терпелось обняться, крепко-крепко прижаться друг к дружке, чтобы скорее появился ребенок…

Софа ерзает под одеялом. Теперь ее рука касается отцовского плеча.

— На шоссе, сразу за будкой, где платят дорожную пошлину, есть место для отдыха — это единственная площадка, дальше до самого моря нет ни одной. Папа и мама так торопились с ребенком, что не смогли дотерпеть до гостиницы, они остановились там, на этой стоянке у дороги… И знаешь. Софа, как называется это место?

— Н… нет, — еле слышно шепчет Софа.

Марсьяля захлестывает теплая волна.

— Оно называется площадкой Жозафы, маленькая моя. Не знаю, почему ей дали это красивое имя. Вокруг ничего нет: ни деревни, ни домов, просто площадка и несколько деревьев рядом. Вот там-то ты и спустилась с небес к маме с папой, маленькая моя. Когда мы снова сели в машину и поехали дальше, твоя мама сильно сжала мою руку и тихо спросила: «Тебе не кажется, что Жозафа — красивое имя?»

Горячая и влажная ладошка Софы скользнула в руку отца. Марсьяль наклоняется, теперь его голос едва различим.

— Только ты одна на всем белом свете носишь это имя, Софа. Это сокровище. Сокровище, тайна которого была известна только папе и маме, а теперь — еще и тебе. Понимаешь, маленькая моя, каждый день миллионы легковых машин и грузовиков проезжают мимо указателя с названием «Площадка Жозафы», и никто не догадывается, что это имя самой красивой в мире малышки.
По щеке у Софы катится слеза.

Девочка все еще не решается заговорить, но пристально смотрит на отца.

И, хотя они не обменялись ни единым словом, Марсьяль понимает, что потерял Софу.

Почему же тогда ты убил маму? — спрашивают ее мокрые глаза. Почему, если ты так ее любил?

Марсьяль замечает на стене еще одну фотографию, еще одно счастливое мгновение: бабушка, внука явно балующая, повела его в «Ванильный дом». Ладошка у Софы вялая, безвольная. Голая рука покрылась мурашками и чуть дрожит. Марсьяль вздыхает, отводит взгляд и наконец решается.

— Ты должна поверить мне, Софа. Поверь мне.

Он откашливается, прочищает горло.

— Я… я не убивал твою маму. Я никого не убивал, маленькая моя. Никого!

Ладошка Софы — словно мыло, тающее в его руке. Марсьяль смотрит на стену, на фотографии, он неспособен больше ни на какие проявления близости, он не может ни обнять дочку, ни прижать к себе, ни пропустить сквозь пальцы ее длинные волосы.

Он даже взгляда ее избегает. У него перед глазами назойливо пляшут три короткие фразы.

Встреча завтра

В бухте Каскадов

Приходи с девочкой

Он начинает говорить. Он понимает, что утешить Софу — это только первый этап. Затем он должен будет ее убедить. Она ему необходима.

— Ты должна быть смелой, Софа. Ты… ты помнишь, на стекле машины была записка, вчера, на стоянке у отеля. Этой запиской мне назначили встречу на другом конце острова, у подножия большого вулкана, в таком месте, которое называется бухта Каскадов.

Марсьяль сжимает в руке пять крохотных, насквозь мокрых пальчиков — как пропитанная слезами губка.

— Мы должны туда добраться, Софа. Завтра. Это будет трудно, очень трудно, там, снаружи, повсюду полицейские, которые нас ищут, но мы должны это сделать…

Софа всхлипывает, с трудом сквозь слезы выговаривает четыре слова:

— И найдем живую маму?

Очень долгая пауза, она длится целую вечность.

— Я бы очень этого хотел, Софа…

21 ч. 34 мин.

Марсьяль открыл окно ванной комнаты, то, что выходит в маленький внутренний дворик, невидимый с улицы. Вернее, приоткрыл всего на несколько сантиметров, только для того, чтобы выпустить дым, который поднимается к звездному небу.

Между пальцев у него зажата самокрутка. Сколько же лет он не курил коноплю. Он купил травку на улице Бойни, у китайца, того самого, у которого купил телефон.

Покупать травку…

Обхохочешься. Он почувствовал себя булочником на пенсии, который каждое утро ходит за хлебом. Еще немного — и он начал бы давать китайцу советы насчет его мелкой торговли.

Он снова затягивается. Звезды в небе на мгновение тускнеют, а потом снова рассыпаются, будто в калейдоскопе, за разбитым стеклом окна.

Во дворе поют какие-то ночные птицы. Марсьяль позабыл их названия, он помнит только серых воробьев парижских предместий.

Он почти все позабыл.

Когда три дня назад он отправился на улицу Бойни, ему пришлось пройти мимо старого автовокзала. Под фонарями, перед разрисованной стеной, ждали с десяток шлюх, и Марсьяль непроизвольно замедлил шаг.

Он поискал взглядом среди этих метисок Алоэ. Ее там не было. Он скользил взглядом по девочкам, похоже несовершеннолетним, по креолкам с платиновыми волосами, по толстухам в тесной одежде, но ни одна из них не была на нее похожа. Или он ее не узнал. Последний раз он о ней слышал пять лет назад. Он знал, что она сменила имя. А может, и цвет волос поменяла. Может быть, у нее даже появились дети.

Еще одна затяжка.

Какой была бы жизнь Алоэ, если бы он не встретился на ее пути? Если бы она не привязалась к Алексу?

Три дня назад он говорил об этом с Лианой. Они поссорились, как бывало всякий раз, когда он упоминал об этой части своей жизни. Во всяком случае, о том, что Марсьяль ей об этом рассказал.

Ссора…

Все это сейчас казалось ему таким пустым и ничтожным…

Это было до бесповоротного шага.

Марсьяль давит окурок о стекло.

Он так привык врать. Врать Алоэ — в другой жизни. Лиане — на этой неделе. Полицейским — в последние три дня. Теперь — своей дочери.

Скрываться. Врать. Убегать. Убивать.

Есть ли у него другой выбор?

Мишель Бюсси