Казнь Робера-Франсуа Дамьена на Гревской площади

***
Отнять родное, обездушить живое –
Взмахом отсечь, как главу топором;
Тело оставить на плахе парное
В конвульсиях последних, без сути уж в нем...
Я просто хотела с тобою до смерти
Идти, согреваясь родимым теплом...
Но ты отрубил, и теперь пляшут черти
У плахи кровавой с пустым естеством...


Казнь Робера-Франсуа Дамьена на Гревской площади Парижа 28 марта 1757 года

Поэма

Бывший полковник, бывший полковник,
Бывший полковник беспутного короля.
Не муж рогатый, не любовник,
А просто служивый, тра-ля-ля-ля!
Взял нож перочинный и вышел на встречу
Карете роскошной, тра-ля-ля-ля!
Шляпу приподнял задиристый ветер
У врат у дворцовых его короля…
Сделав три шага, бывший полковник,
Свой нож перочинный в ребро короля
Вонзил на полдюйма, как в стебель садовник
Заточенный черен, тра-ля-ля-ля!..
Король лишь пригнулся, как клён от порыва
Вдруг налетевшего в зной ветерка…
Слетелась к Людовику, будто к обрыву,
Вся стража дворца. Словно диск облака,
Его окружила, чтоб Солнцу всей Франции
Не дать закатиться за тьмы горизонт.
Дамьена схватили. Щитов медных глянцы
Глаза ослепили; ошейник сжал рот.
Но горд наш полковник и бодр наш полковник:
В промозглых застенках Робер не вопит.
И людям вещает, что бед их виновник
Кто куклой нарядной на троне сидит.
И казнь для Дамьена придумал Людовик,
Которой во Франции уже сотню лет
Не видел, ни грешник, ни честный католик,
И палачей той династии уж нет,
Что создала пытки в потеху народу;
А Сансон последний династии той,
Свою гильотину отдал сумасброду
За долг неоплаченный жизни шальной…
И вот уж Дамьена ведут на закланье
На Гревскую площадь. На решетку кладут,
И привязав к ней всей силой старанья,
Щипцами калёными соски ему рвут,
И льют в раны серу да с маслом кипящим,
С расплавленным воском – чтоб дольше раствор
Стыл в ранах Робера – на утеху смотрящим:
Из губ его пена, и, бешеный взор
Всех будто бы метит проклятьем безмолвным…
И вот ему в руку нож втиснул палач –
Тот самый… И серу кипящую льёт на кулак…
И кость оголилась, и кожа, как мяч
Лопнувший, слезла. Нож в пальцах обмяк…
Потом руки, ноги его привязали
К четверке горячих, ретивых коней,
Плетями стегнув, на четыре погнали
Их стороны, гикнув со свистом: «Ей-ей!..»
Но лишь затрещали несчастного кости,
И все напряглось от натуги шальной;
Взор тот же безумный метался без злости,
И полон был крови и тьмы роковой.
Еще разогнали… И вновь жилы целы,
Лишь вздулись все вены, да пот словно град
Из бедного наземь стекает без меры…
Несчастному жарко, толпу ж объял хлад…
В гул превратился ропот без фраз…
Толпа негодует, толпу объял страх…
Еще подхлестнули… еще… и еще раз…
Трещат жилы, кости, но всё на местах.
«Судьи, позвольте, надрежем мы связки, -
С помоста взывает главный палач,
Иначе мы будем конца этой сказки
Ждать до второго Пришествия, хоть плачь...»
Судьи качают в ответ головами:
«Нет, послабленье тут нам ни к чему.
Вы снарядитесь еще лошадями –
Вот облегченье и будет ему!..»
Шестерка коней уже рвет на части
Руки и ноги. Вновь все ни к чему!..
Как будто бы Робер во дьявольской власти,
И скобы скрепили суставы ему!..
Десяток, другой раз уже рвутся кони,
А члены на месте... Толпа уж вопит...
Уж день на исходе. Палач уж ладони
Сложил, и с мольбою на судей глядит...
Сжалились судьи: «Что ж делать-то... Режьте...»
И их уж достала всех мук кутерьма...
«Вот силища Небом даровалась невежде!..
Бессильны все муки и смерть, вишь, сама!..»
Шесть палачей подрезали лопатки,
И сухожилья до самых костей...
Проверив, узлы и веревки в порядке,
С отчаянным рвеньем стегали коней.
Ну вот оторвались и ноги и руки,
И тела обрубок в песке трепетал,
Уста издавали протяжные звуки...
Но поняли люди, что он всех прощал...
И бросили тело в костер давно ждущий,
И члены кровавые все ваккурат...
И больше не слышался глас вопиющий...
А только треск бревен, да гулкий набат,
Гласящий, что казнь, наконец, завершилась,
Король отомщен, – уж в аду балагур!..
Франция, спи сладко: правосудье свершилось!..
Людовик пошел пировать к Помпадур...

поэт-писатель Светлана Клыга Белоруссия-Россия