Четыре слона имажинизма. Мариенгоф

Довольно, довольно рожать! Из тела
и кости пророка не ждем,
Из чрева не выйдут Есенины и Мариенгофы,
Если даже плоть прольется дождем.
   
Анатолий Мариенгоф родился в 1897 году в Нижнем Новгороде, о чем записал в стихах:
 
Не правда-ли, забавно,
Что первый младенческий крик мой
Прозвенел в Н. Новгороде на Лыковой Дамбе
Случилось это в 1897 в ночь
Под Ивана Купало,
Как раз —
Когда зацветает
Папоротник
В бесовской яме.      

До шестого класса Анатолий учился в Нижегородском дворянском институте, а после смерти матери и переезда семьи в Пензу, где отец в качестве акционера заведовал пензенским отделением английского Общества «Граммофон», Анатолий продолжил образование в 3-ей Пензенской частной гимназии, которую окончил в 1916 году («Мечтаю печальный остаток своих дней дожить в Пензе», — «Циники», 1928).

С восьми лет
Стал я точить
Серебряные лясы.
Отсюда и все беды.
Имя мне при рождении дали
Ну — и т.д. 

В гимназии издавал на гектографе журнал «Сфинкс» и рукописный журнал «Мираж».   
В первую мировую войну служил в 14 инженерно-строительной Дружине Западного фронта. В том же 1914 впервые напечатал в газете «Пензенские ведомости» автобиографический очерк «Полтора месяца на шхуне «Утро», а по возвращении с фронта стал издавать журнал «Комедиант» (1918), вышло всего три номера. Летом 1918 в Пензе был подготовлен и отпечатан (в Пензе и в Москве) альманах «Исход» группы имажинистов (Мариенгоф, Иван Старцев, В. Усенко). Звероподобное изображение желтого человека, несущего розу, на обложке книги символизировало по замыслу автора мировую войну, февральскую революцию и октябрьский переворот.   
В том же 1918 году вышел сборник стихов Мариенгофа «Витрина сердца». 

Причащаются крови и тела Революции,
Буря поет, молний одев стихарь.
Никакими птицами не выклюются
Мертвые глаза стихов.   
После гибели отца в 1918 году от пули бело-чехов Мариенгоф перебрался в Москву.

Битюг пропрет-ли дум мешки —
Шатался круп, хрипели ноздри, —
Замерзшей крови в теле камешки,
Приму покорно смерти постриг. 

В Москве Мариенгоф впервые напечатал в газете «Советская страна» поэму «Магдалина» в конце 1918 – начале 1919 года, вышедшую позднее отдельным изданием в издательстве «Имажинисты», и при посредничестве Бухарина устроился ответственным литературным секретарем издательства ВЦИК, где и познакомился с Сергеем Есениным.    

Конь революций буйно вскачь
Верст миллионы в пространствах рвы,
Каждый волос хвоста и гривы —
Знамя восстаний, бунта кумач.

Дружба Есенина и Мариенгофа настолько эмоционально сложна и многопланова, что для ее описания потребуется отельная глава, но лучше, чем сам Мариенгоф в автобиографическом «Романе без вранья», наполненном поистине чеховским юмором, это интереснейший период взаимоотношений двух поэтов вряд ли опишешь. Есенин, утверждавший необходимость связи поэзии с естественной образностью русского языка, со стихией народного творчества, время от времени разражался поэтическими частушками о знакомых литераторах и художниках. Сочинил он такую частушку и о Мариенгофе:

Ох, батюшки, ох-ох-ох,
Есть поэт Мариенгоф,
Много кушал, много пил,
Без подштанников ходил.

В 1925 году вышел сборник стихотворений и поэм Мариенгофа под общим заглавием «Новый Мариенгоф», тематически обусловленный поездками за границу и встречей со своей будущей женой — актрисой Анной Борисовной Никритиной.      

Друзья и вороги
Исповедуйте веру иную
Веруйте в благовест моего вранья.
Как мертвую тушу лошадиную
Поэтов насаживаю на рога
Своего вдохновенья. 

Некоторые из пьес позднейшего времени (1940-х годов) написаны Мариенгофом на сюжеты, связанные с событиями Великой Отечественной войны, а мемуары Анатолия Борисовича насыщены интереснейшими сведениями о Есенине, Качалове, Коненкове и др.
Опять безжизненное поле,
Безжизненная вдаль тропа.
Верст шесть осталося
(Не боле)
До пограничного столба. 
Где сердце?
В суете-ль проклятой?
(Неужто ж я такая дрянь)
Мила-ли:
Пенза толстопятая
И косопузая Рязань? 
А вот: и столб
И пограничный домик
И всадник в шлеме на меже.
Кто разберет?
Черт ногу сломит
В смешной поэтовой душе.   

1924

По воспоминаниям друзей начала двадцатых Марингоф выглядел так:
«Четкий рисунок лица. Боттичелиевский. Узкие руки. Подаст и отдернет. Острый подбородок. Стальные глаза, в которых купаются блики электрических ламп. Не говорит, а выговаривает. Мыслит броско. И хихикают идиоты:
— Фат!
Ну как же не фат — смотрите дорожка пробора, как линия образцовой железной дороги. Волосок к волоску. И почему, гражданин, вы не носите траур на ногтях? Не по кому? Ах, простите. Улыбается. Рот алое «О». — Идиоты! Снобы. Или глаз нет? Или только и видите, что пиджак от Делоса? Возьмите книгу в руки. Это, ничего, что Мариенгоф завязал руки галстуком, а не подперши бока. Мы сто, да я ста — ах надоело!»
Стихи Мариенгофа действительно завязаны тяжелыми и крепкими узлами.

Всеми ими любви не растоптан пепел,
Сладчайшая боль не выкурена до ваты,
Вижу — какое благолепие —
Повесили лик мой над детской кроваткой.