Листва, и ветер, и костёр далёкий

Делю я бытие на «здесь» и «там».
Здесь – это область маяты бесцветной.
А там – рубеж любви, удел креста,
края монахов, витязей, поэтов.
Хочу туда, да крылья ободрал
о прагматизм, как о сухие сучья.
И лишь гляжу с низинного одра
в ту сторону, где тучи солнцу учат.
И стало быть, не смею, не могу
повествовать о том, что знаю мало.
Имею только право на строку
о здешних закоулках и подвалах,
где вьётся пыльная моя тропа,
петляет по обыденной юдоли.
Душа во мне – топтания раба,
окованная собственною волей.
•
Свободу выбора Господь-Судья
всем нам даёт на каждое мгновенье.
И путаюсь ежеминутно я,
когда определяю направленье.
Оковы эти, путы эти тут,
на дне глухих, заезженных инерций.
И разорвать их – мой главнейший труд,
всегдашний труд, быстрее рвущий сердце.
Чтоб эту боль унять (она остра),
пытаюсь чутко вслушаться в беседу
скитальца-ветра, листьев и костра,
которым Бог, наверно, лучше ведом.
На перекрёстке жизненных дорог
они Его посланцы к людям дольним.
Ведут неспешный, мудрый диалог
листва, и ветер, и цикады в поле.
Горит костёр, зажжённый в полумгле
на расстоянии слезы, далече.
Он где-то там, где правда на земле,
он где-то там, на уровне стосвечном.
•
А я вот здесь. Я – хилый фитилёк.
И тишина вздыхает: «Бог с тобою!»
Со мной, конечно. Он – души исток.
Но с Ним ли я? И ноет сердце, ноет.
И смутно мне. И не пойму ничуть,
зачем я здесь, ведь родом-то оттуда.
И глупый, нищий, проходя свой путь,
живу одной надеждою на чудо.
И с долгожданным вздохом тишины
оно приходит в душу тёплым гостем,
как будто бы из отчей стороны
почтовый Ангел весточку приносит.
•
С ладоней ветра, листьев и костра
я это чудо принимаю робко.
И повисает светлая пора
на самом тонком волоске над тропкой.
Непрочен паутинка-волосок.
Чуть отвернёшься, рвётся мигом, сразу,
и Небо тут же падает в песок,
едва лишь суета коснётся глаза.
И хоть молю я тишину всегда
хозяйкой у меня обосноваться,
но и в гостях надолго никогда
она никак не хочет оставаться.
•
Ей душно здесь, ей невозможно тут,
среди торгов копеечного хлама,
в пыли безликих близнецов минут,
часов и дней, снующих мимо Храма.
Затоптан пульс мой тёмной их толпой.
И, вроде, я прекрасно это вижу.
Но, как во сне, за призрачной судьбой
бегу, бегу… и остаюсь недвижен.
Гляжу в глаза фигурам восковым
на утлом островке моей планеты.
И, словно бы во сне, чего-то им
кричу, кричу,…а голоса-то нету.
•
Но милость выше правого суда.
И в благодарном стоне сердце тонет.
Вновь тишина ниспослана сюда
на бережных, врачующих ладонях.
Мне душу лечат ветер, и листва,
и костерка далёкого лампадка.
И молвятся нездешние слова,
от горечи которых сердцу сладко.
Благая весть пришла и говорит,
меня творя во глубине молитвы.
И путь для восхождения открыт.
А пролегает он по полю битвы.
•
Иду в сраженье, чтоб не волосок,
а путы и оковы обрывались,
и чтобы сердца крохотный цветок
не затерялся где-нибудь в подвале.
И, вновь и вновь качая головой,
терпя за пораженьем пораженье,
встаю, чтоб для кого стать листвой,
костром, иль ветра тихим дуновеньем.
Людей немало до меня прошло
по этому непаханому полю.
И множится великое число
вкусивших вдосталь многопудье соли.
•
Бреду, скорбя, на свой девятый вал.
Шаги к кресту – горит огонь глотков их.
А я-то малой кровью взять желал
немыслимую высоту Голгофы.
Из вен течёт молитва по устам.
Но радость от печали не в уроне.
И делят бытие на «здесь» и «там»
костра, и ветра, и листвы ладони.
Отсюда мне туда не заглянуть
незрячими глазами восковыми.
Но восковой свечой затеплю грудь
и выдохну с любовью Первоимя.
Шепчу Его среди того, что здесь,
и повторяю без конца Его я.
И совесть превращается в со-весть,
и мёртвость задевает за живое.
И в троеперстье взятое опять
перо крылами взмахивает снова.
И девственную, чистую тетрадь
ведёт к венцу раскаянное слово.
И потому как щедрый дар в цене,
святыми путниками входят в строки
о самом важном молвящие мне
листва, и ветер, и костёр далёкий…