Бумеранг

Ни брат и ни сестра, ни мама с батей
не ведали, что был в Афганистане –
по письмам я на севере горбатил.
Как камень попадает под огранку,
так и меня в десантном разведбате
пообтесал рубанок испытаний,
за что прозвали в роте Бумерангом.

Наш батальон – и воздухом, и сушей –
бросали по объявленной тревоге
на челюсти ущелий Гиндукуша,
в капканы Бадахшана и Кундуза.
С врагом вели беседы не по душам:
кто уступал в свинцовом диалоге,
тот покидал Афган двухсотым грузом.
***
Смерть – дама чёрная, и эту диву
я крыл козырным трёхэтажным матом.
От матерщинного речитатива
пико\вая карга слабела духом
и предлагала мне альтернативу:
то целила в живот змеиным хватом,
то по-вороньи каркала над ухом.

Ножом не напугала – сам не промах,
а хват прямой – ловчее, чем змеиный.
Но в чужеземных каменных острогах,
где смерть была реальностью, не фарсом,
воистину пришлось поверить в бога
да осознать, что ранние седины –
отметины душевного мытарства.
***
Был суд на небесах, в тоннеле света,
когда нашли меня четыре пули,
промяли лепестки бронежилета,
сломали рёбра, вытолкнули душу –
держал я перед Господом ответы
за то, что не сидел на мягком стуле,
а ползал по ущельям Гиндукуша.

На небе нет привычных измерений
и благостно, как в царстве хлебосольном.
Ты движешься в тоннеле безвременья –
бог всюду и в тебе, и чьи-то лица
всплывают из глубокого забвенья.
Пинков там не дают – ты добровольно
листаешь жизнь, страницу за страницей.

Бред сивой недоразвитой кобылы
на небе не зачтётся, не прокатит.
Не выручат и слёзы крокодила.
Там правда растирается на тёрке,
там вслух не закричишь – судью на мыло!
И там, давным-давно усопший прадед,
сказал, что я родился в гимнастёрке.
***
Мой предок был станичным атаманом,
пока казачество не упразднили.
В русско-японскую, на поле бранном,
казак отвадил смерть размахом шашки,
а в 80 подозвал к дивану
и тихо умер – в разуме да в силе,
с Егорием на праздничной рубашке.

На свет я появился годом позже
и прадеда не знал. Слыхал от близких,
что он крестил колхозы не по-божьи
и был отправлен по статье подлога
в края суровые, в места построже
на 10 лет без права переписки…
Со мной он говорил по воле бога.

Увидел, что душа не заржавела,
что совесть не стыдится за проступки.
Я возвратился в брошенное тело,
к распластанной на скалах разведроте.
Решил так прадед: предку захотелось
спасти меня в афганской мясорубке,
и сам Господь не высказался против.
***
Потом я задавал себе вопросы.
Сознание мучительно искало –
под дым набитой планом папиросы –
разумные подсказки и ответы.
Война в горах – не жизненная проза:
ребята полегли на жёлтых скалах,
а я живой. За счёт иммунитета?

И мой иммунитет сродни лекарству.
Но кто вколол вакцину против смерти?
Не верилось в душевные мытарства –
я чтил фундаментальные законы,
а сам Господь и лики в божьем царстве,
взлетевшие с земной и грешной тверди,
не более чем сон в минуты комы.
***
Твердил, что это сон. Реально зримый,
где прадед как живой и бог повсюду.
Возможно, в ситуациях экстрима
у нас в мозгу включается программа –
тот самый стазис спящего режима,
когда во сне поверишь даже чуду,
не то что разговору с голограммой.

Однако, понимал – не всё так просто.
Во мне произошли метаморфозы:
стал на/  2 сантиметра ниже ростом,
причёску разукрасили седины,
и странные видения – без спроса – 
являлись по ночам, несли угрозу,
тревожили без видимой причины.
***
Я видел быль и небыль. Время года
из лета перескакивало в зиму.
Земля менялась местом с небосводом,
и шёл по тверди неба босиком я,
ведомый неизвестным кукловодом.
Кем был я здесь? Крылатым херувимом?
Или бездушным жалким насекомым?..

…Гремел небесный гром, а пахло взрывом.
Дымились вдалеке крутые скалы.
И ве/тра леденящего порывы
насквозь пронзали, выли диким дуром.
Стонали раненые – хрипло и надрывно.
Аллах Акбар! – душман кричал с оскалом
и десять раз стрелял в меня из бура…
***
Я мучился в плену галлюцинаций,
недосыпал, ходил как на ходулях
и нервничал… Не знал куда деваться,
пока не встретил духа под Салангом:
как Пушкин и Дантес, мы шли стреляться!
но подсекла его шальная пуля…
А я вернулся прежним Бумерангом.

И это был душман из сновидений –
оскаленный, с коростами на пальцах.
Не знаю, чей сценарий. Нет сомнений –
всё неспроста и вовсе не случайно.
Дуэль мне отменили. Как знамение! –
что в роте я последний из уральцев.
А шестеро – «двухсотые»… Печально…
***
Печальней некуда… Афган кусал и жалил.
Но пули мы за что? встречали грудью.
Одно могу сказать – не за медали.
Нас осудил на смерть в неполных 20 –
нас, пацанов! – мы женщину! не знали –
родной Генсек...  Или на небе? судьи –
решили наградить клеймом афганца.

И духи – осудили. Как винить их?
Мы, шурави, пришли с мечом разящим,
и наша помощь шита белой нитью:
не сеяли пшено и кукурузу,
а страшной чередой кровопролитий
держали тщательно и надлежаще
позицию Советского Союза.
***
Не повезло! афганским демократам:
Союз их поддержал, но до момента,
пока не слил кремлёвские донаты
в поддержку экономики Афгана.
Потом, на радость каждому солдату,
он вывел войсковые контингенты,
отдав страну, по сути, Талибану…
***
Я покидал Афган с двояким чувством –
в мажор души вплетался лад минора
и как-то больше думалось о грустном.
И часть войны я брал с собой в дорогу,
упаковав внутри тяжёлым сгустком.
В нём было всё, что стало мне опорой.
Я улетал – живым и с верой в бога…



***
Бур – английская винтовка
Дух, душман (враг) – моджахед (борец за веру)
План – лёгкий наркотик
Талибан – исламистское движение
Хват змеиный, хват прямой – хваты ножа
Шурави – советский