Книга жизни

поэма

Судьба тасуется с судьбой,
Так выпало, так стало.
Ко мне ходил приятель мой,
Простой веселый малый.
Готовый под гитару спеть,
Травивший байки вкусно.
И просто так, чтоб посидеть,
Когда уж очень грустно.

Пестры у юности года,
В новинку ощущенья.
Задорно чуял он всегда,
Где будет угощенье.
Спешил к друзьям в теснейший круг,
Был в тостах чистый гений;
Любил хозяек с тьмой подруг,
Где нету наставлений.
Не обещал и не сулил,
Был сдержан в спросе даже.
И запросто мне говорил,
Всю правду, что не скажут.
Не ускользнут от шустрых глаз,
Посул и обещанье:
Бывало горькою под час,
Парнишки замечанье.

Я не считал, что он со зла,
Что он тиран коварный,
И жизнь бежала и ползла,
Под шелест календарный.

Но в жизни есть не только я,
Есть милые явленья.
Уже возникшая семья,
Ждала в мир прибавленья.
Я обеспечивал уход,
Дела бежали споро,
И подходил уже исход,
Десятый месяц скоро.
Мы приложили много сил,
Но всё ж без обновленья;
Приятель, как всегда гостил,
Не чувствуя стесненья.
И я тогда, как было знать?
В приливе состраданья:
Приятелю дал почитать,
С сказаньями изданье.
Меня иная жизнь ждала,
Без писанных советов;
А книга редкою была,
И дорогой при этом.
Пускай прочтет нужней ему,
Такое отвлеченье.
Мне ж долго будут не к чему,
Не игры и не чтенье.
Я счастлив и во мне прилив,
Я щедростью искрился…
Приятель молча погрустив,
Со мною согласился.
Он улыбнулся уходя,
Сказав мне без сомненья:
«Я скоро навещу тебя,
Возможно в воскресенье.»
Как звонко фразами гремим,
И сам я удивляюсь.
И я легко простился с ним,
Как будто избавляясь.

И дальше, затаясь в тиши,
Смотрел на мир огромный…
Я перебрал былую жизнь,
Какой её запомнил.

Когда я бедствуя плутал,
От горя отбивался;
Скитался, врал, недоедал,
От совести скрывался.
Я испытал не мало зол,
Считал приходит крышка,
Но день настал и в мир пришел:
Хорошенький мальчишка.
Я думал сколько счастья я,
Держу, гордясь от позы;
И слава богу для меня,
Всё прошлом: беда, слёзы.

Жизнь встала в строй направив пыл,
Семьи надев веригу.
Я про приятеля забыл,
Забыл, что взял он книгу.
Берег свой дом, берег покой,
Не обделяя в ласки.
Растил мальца из книги той,
Рассказывая сказки.
Мой сын просил о них везде,
Внимая наслажденье;
О мертвой и живой воде,
О чуде воскрешенья.
О том, как помогает друг,
О том, как трусость гнусна,
О том, как горе и недуг,
Повержены искусно.
Как много сын в себя вмещал,
В познаньи счастья мига,
И всякий раз я обещал:
«Вот принесут мне книгу…
Замкнём вещания эфир,
Вникая в суть детально…»
Он чуда ждал, как эликсир,
Он сказку внял буквально.
Я не спешил в разборки лезть,
Был больше знаменатель.
Я забывал, что где-то есть,
И книга, и приятель.

Заботы бренные порой,
Влекут мечтой напрасной,
И расстилалась предо мной,
Жизнь долгой и прекрасной.
И не пугал суровый вал,
Я в блазне нёс поклажу,
Я прелесть ту не выпускал,
Из сердца на пропажу.
Я ладил ловко бытиё,
Перемогаясь песней.
Что обывателю ещё,
И слаще и чудесней?
Я знал: что молод и не слаб,
Что одолею тренья.
И вот прошел один этап,
Сыновьего взросления.
Как изменилось всё в дому,
С началом тех учений;
И школа нравилась ему,
Потоком впечатлений.
Наука с лёгкостью идёт,
Схватив, как в сказке, мигом.
Бывало смехом подморгнёт:
«Ну сколько ждать мне книгу?»
И улыбался я опять,
Отец и обыватель:
«Дружочек, надо подождать,
Найдётся мой приятель.»
Как в обещаниях зиял,
Посул моей раскраски,
Тогда я брал и сочинял,
Ему из жизни сказки.
И их любил он, и её,
Теснив себя в одежде.
Он верил снова и ещё,
И так же ждал, как прежде.

Удача вон пошла из рук,
Мной заменяя грушу,
И вдруг она могучий хук,
Дала мне прямо в душу.
Засела позже на постой,
Занозою в натуре.
Я помню сумрак был густой,
Мой сын температурил.
Мной не замечена беда,
Не далеко, не возле,
Но врач не доброе тогда,
Волнуясь заподозрил.
Душа упала в пятки вдруг,
Сурово, но беззвучно,
И очень скоро, тот недуг,
Был подтверждён научно.

2.

Бела больничная стена,
В сурово-строгом стиле.
Грачи у самого окна,
Свои дома гнездили.
На что тогда я уповал,
Весной, в разгар стихии;
Когда я в клинике дневал,
Ждал сына с терапии?
Как возразить слепой судьбе,
Скрутить обратно годы?
Я помню коридоры все,
Все окна и проходы.
Конец пленительных идей,
Итог пустого торга.
Я помню плачущих людей,
Тягучий холод морга.
Бессонниц ночи, боли дни,
С кошмарных снов бурчаньем.
Со мной останутся они,
Священным достояньем.
Как злая сказка, жизнь во сне,
Желанье быть, как прежде.
Лекарство горькое на дне,
Ремиссии надежда.
Я проклинал себя виня,
За доли дни лихие,
Надежда предала меня:
Отчаянно, впервые.
Но я не смел корить её,
Пусть та и в окаянстве;
Само собой, летело всё,
В неведомом пространстве.
Душе мерещился провал,
Сын спит, он терпит муки,
Я бдел над ним, я целовал,
Исколотые руки.
И всё сжимается внутри,
Под крепкую удавку;
Проснётся, вру ему: «Смотри,
Идёшь ты на поправку».
Он смотрит с мёртвой бледнотой,
И говорит в обиде:
«Мне жалко папа книги той,
Что, так и не увидел».
Сквозь боль я улыбнуться смог,
Дань отдавая мигу:
«Какие годы, ты сынок,
Сто раз увидишь книгу».
Вздохнул он, мол - судьба ясна,
Что толковать о чуде.
Моя последняя весна.
Зимы уже не будет.
Да, будет снег другого дня,
Возьмёшь отец краюшку…
Поставь над камнем у меня,
Для мирных птиц кормушку.

Как я не спятил? - не пойму,
Не отвращая взора,
Я что-то обещал ему,
Железно, очень скоро.

Что говорить, мне сердце жгло,
Разбоем жизнь ограбив,
И время на аллюр пошло,
Обычный ход оставив.
И словно упокойный звон,
Рук палача не чище:
Оно брало, надменный тон,
Пускало толковище.

Вертелась бешено земля,
Сын жил в угрюмом месте.
«Благословляю жизнь тебя,
За каждый миг с ним вместе».
Пусть будет, данный мной обет,
Спасать вовеки землю;
И всё же этот божий свет,
В итоге не приемлю.
За брань отвечу, как никто,
Крестом – за всех невинных.
Нет бога для меня за то,
Что он казнит невинных.
Что муки нам терпеть веля,
Бежим, как марафонцы.
За то, что кончится земля,
Погаснет также солнце.
Что бог, за преданность в серьёз,
Отдал весь мир лихому;
Что он безвинного принёс,
Уроком, в жертву, злому.
Карай своей десницей злой,
Меня мой бог за это;
Я виноват перед тобой,
Пред целым белым светом.
Резцом по сердцу мне ведя,
Казнь даром не профукай,
Но трогать бедное дитя,
Не смей всевластной мукой.
Не скалься с гордой высоты,
Познай в извечной думе;
Я отвернулся, значит ты,
Чуть-чуть, без веры умер.
Не уж-то много мы хотим,
Глаза в икону вперив?
Жить бог не может не один,
Когда в него не верят.
Так осерчав на бытиё,
Молчу пред сыном, выжат;
Я руку трогаю его,
И слышу, как он дышит.
Я доверяюсь миражу,
В бреду теряю меру.
Сын дышит, значит я дышу,
Ещё питаю веру.

Свидетель притчи, рикошет,
Догнал меня случайно,
Вся жизнь, как сказочный сюжет,
Где всё секрет – не тайна.
Сошел с горы могучий сель,
Жизнь не считав, как сметчик;
И я кляну: что я не цель
Единая, ответчик.

Жизнь капает среди скорбей,
Судьба взирает косо;
Вот я, вот грудь, бери и бей,
Не отклонюсь от спроса.

За сотни бед – один ответ,
Почём судьбы гримаса?
Из сказки в книге людоед,
Просил: героя мясо.
И тот не думая отдал,
Не лез в тоске на стену;
В нём был священный идеал,
Простую сделав мену.
Чему б не быть, я так же вновь,
Прожил бы неизменно;
Такая жертва за любовь,
Проста и совершенна.

Ах если б так же человек,
Для бога это малость.
Мой мальчик спал, а из-под век,
Слеза сбежать пыталась.
Природа, бог небес семи,
Всемирный разум, прима,
Я умаляю жизнь возьми,
За лишний час для сына.
Я бился, плакал и оглох,
Слёз ток: обилен, жарок;
Но промолчал бесстыдно бог,
Оставив смерть в подарок.

Исчерпаны года и дни,
Душа минуту ловит.
Однако сколько не тяни,
Конец всему приходит.
Укором душу не неволь,
Дыша на половину;
Сыночек, сын – сказать позволь,
Последнюю картину.

Рассвет пришёл. Фонарь потух.
Тень липла к циферблату.
Всё задрожало, будто дух,
Вошел, как царь в палату.

Сын посмотрел, что жизнь идёт,
Сказал покорный мигу:
«Ах папа, папа он зовёт,
Читать большую книгу».
Вдруг, что-то стукнуло в груди,
«Идём», - сказать пытался.
За руку взял он: «Проводи…» -
И весь ко мне прижался.

Пять, тридцать два в палате, здесь,
Где мы теряем милых;
Что от того, что космос весь,
Объять умом не в силах.
Пусть у вселенной на путях,
Всё развернётся снова,
Его в любых её частях,
Нельзя найти живого.
До крови губы закусил,
От горя мирового.
Я отходил, я подходил,
Искал искру живого.
Но прок отрадный не суля,
Я богом был забытый;
Мне вдруг почудилась земля,
Ждёт под окном раскрытой.

Всё проза – к ней не возвращусь.
На жизнь не выдать ссуду.
Я и теперь ещё лечусь,
Но я здоров не буду.
Не буду говорю себе,
И мне чуть-чуть спокойно,
Лететь по сумрачной трубе,
Исход встречать достойно.
Я много жил, я всё отдал,
За это обученье;
Но у историй есть финал,
И мой не исключенье.
Тускнеет: и добро, и зло,
Куда и как не двигай;
Да воскресение пришло,
Пришёл приятель с книгой.
Разговорясь с моей женой,
Узнал судьбу лихую;
И книгу возвратил домой,
Задолженность былую.

Я плохо право не сужу,
Событий вереницы,
Жизнь продолжают, я сижу,
Я трогаю страницы.
Всему теперь цена медяк,
Но странности вершина:
Всё задержалось на пустяк,
На жизнь родного сына.
А мне не надо ничего,
Гипс слепком с душ снимая;
Ты здесь была - не знав его,
Он был - тебя не зная.
Что ж, будем годы дожимать,
Рубить с плеча, лукавить.
Всего печальней понимать,
Всё то, что не исправить.