Радио Воскресенье запись 21. 05. 2024

(Радио  ВОСКРЕСЕНЬЕ  21.05. 2024. В передаче использованы опубликованные ранее рассказы с незначительными   сокращениями)

          Здравствуйте, дорогие слушатели, я рад побыть с вами вместе. 
         Любой писатель, любой поэт все-таки  не удержится от соблазна рассказать о себе. Хотя всерьез  себя  таким я не считаю,  но литература всегда была моей страстью.  Любовь это чувство, которое не поддается рассудку. О чем я буду говорить?  Это будет разговор  о давних годах,   о  родных и близких, про кошек и собак, короче, я буду говорить обо всем сразу.  Вот, послушайте. Это будут вперемешку стихи и рассказы.

 Перво-наперво стихотворение. О деде и внуке. Начну с него.

Мы с дедушкой выходим на пригорок,
У ручейка садимся  отдыхать...
-  Дед балабол, - чуть-чуть как бы с укором
Про дедушку говаривала  мать.

У деда  что ни слово, то загадка,
И я стараюсь деда понимать,
Он говорил порою очень кратко,
Порою так, что  не могу  унять.

- Внук, знаешь,  за окном   живет будильник,
Он воробьем  трещит, едва придет рассвет,
Ох, попадет однажды на навильник!
А Дед-Мороза,  думаю, что нет...

- Иван Морозов жил на переулке,
Зимою в красной шубе  не ходил,
Не разносил он по деревне  булки,
А  песни пел, чудесно голосил.

- У нас в саду деревьям  неприютно.
Они же приспособлены  летать,
Никто не говорит им: -  С добрым утром!
 И  не приходит спинку почесать!

Медведь о сосны  чаще чешет спину,
Когда весной отходит ото сна,
Сам видишь в мочажинке там осину,
Вчера была как будто не видна.

Наверное, вчера пустила корни,
А  рядышком рябинка да  ольха,
Осинка-то конечно попроворней,
А  жизнь у ней, как  у  меня, лиха...

А я не верил в дедушкины  сказки,
Не верил, могут яблони летать.
А дед был выдумщик, ему хватало краски
Всегда, чтоб жизнь с цветами рисовать...

    Скажу, навильник – это понятно что.  Большой клок сена на вилах. А будильник, это воробей, который мешал  деду спать. А мочажинка – вот она, под ногами. Больше всех я люблю деда. Я всех люблю больше всех. А дедушку особенно.

    Лето - это бесконечная свобода.  В   детстве я часто ходил  на рыбалку. Попрошу Вас, Вероника, прочитать вот это мое стихотворение  о рыбалке. Прямо с заголовком. Послушайте, какое оно звонкое, а!

Рыба Ры

В сонной речке у горы
Обитает рыба Ры,
Мало кто об этом знает,
Только я и комары.

Рано  вышел со двора,
На  реку идти пора
Я один сижу  у речки
Нынче с самого утра.

Знает также   мошкара,
Что бывает в речке Ра.
То не рыба, и  не птица.
Догадайтесь, детвора...

Вдоль по  речке можно плыть,
С кем бы мне  поговорить?
В речке раки и ракушки
и лягушки, может быть.

Набирают воду в рот
И ни слова целый год.
Может, кто бормочет в стае,
Кто их в речке  разберет...

Жалко, рыбка не клюет,
Дома дел невпроворот!
Я давно  сижу у речки,
А улов - наплакал кот.

Приближается жара,
Не клюют ни Ры, ни Ра,
Посмеются надо мною
Нынче дома повара.


     Я сочинил это стихотворение специально для тех из вас.  ребята, у которых  этот звук плохо получается.  Дело-то  поправимое. Видимо. я вот в детстве плохо старался...
     Я  обещал вам еще и про бабушку рассказать. 
     Теперь первый рассказ. Их будет три.

       Случай  про бабушку, Елизавету Андреевну,   и часы.

   
     Часы висели на стене и назывались ходики, потому что у них был маятник, ходивший из стороны в сторону, и мне казалось, будто маленький гномик, поселившийся в них, легкой палочкой стучит по стенке. Я и сейчас  люблю этот звук. Тик-так, тик-так.
  Однако, слушайте!
         
        Моя бабушка, стоя в  углу, привычно молилась. Случался иной раз у нее приступ особого усердия,  тогда она  становилась на колени и клала поклоны, ударяясь лбом о пол. Отмаливала свои прегрешения. Какие  грехи могли быть у милой старушки?   Делала  это она больше по привычке, мне же ясно было, что бабушка у меня безгрешная.  Она говорила, что зарабатывает всем нам божье благоволение, то есть милость господню.

             Так вот,  было утро.  Окончив молитву, бабка привычно перекрестила окна, а затем меня.  Это оберегало нас от нечистой силы. Кусочек святости неведомым путем переходил и  на меня.  Бабушка меня любила, но держала в строгости. Нечистая сила могла  возникнуть рядом  в любое время, и днем, и вечером, причем совсем неожиданно,  заставляя делать всякие глупости: прыгать на кровати, стащить комочек сахара из шкафа на кухне или убежать в лес без спроса, в ложок за горой. Встреча с неведомой силой ни к чему  хорошему не вела, она могла запросто  окончиться  очень серьезно. Бабушка всегда была начеку,  веник у нее всегда был под рукой.

     Обезопасив меня от несчастий, бабушка сказала: - Сиди дома сегодня один. Никуда не убегай. Я пойду к Бакулиным. Им помочь надо. Поздно приду. Суп в печке, тарелка на столе, ешь. Пустую на столе не оставляй.
         Тарелку мне, после того, как поел, надо будет вымыть  в тазике, стоящем  на залавке. Залавок у нас был крепкий, крашеный, с двумя выдвижными ящиками и  дверцами, за ними мы держали снедь, и там же  хранилась  посуда.
      
      Снедь  это еда  –  банка с пшеном, в полотняном мешочке манка, бутылка подсолнечного масла с промасленной бумажной пробкой, хлеб и макароны. Картошка в подполье. Щи стояли на загнетке. 
      Холодного погреба у нас не было. Особый интерес представляло местечко, где хранился сахар. Но мне было строго-настрого приказано  сахар не трогать. Там же, в выдвижных ящичках, лежала пара острых ножей.
    
      День, о котором я рассказываю, не был удачным. Потому что я успел натворить  несколько дел.  Пролил стакан молока, а оно было покупное.   Порвал штаны, зацепившись за какой-то невидимый  сучок непонятно где.  И самое главное дело было связано с  часами-ходиками.

       У всех в деревне на  главной стене висели часы, которые тикали днем и ночью. Маятник равномерно качался, провожая секунды одну за другой. Часы были для меня вещь не слишком нужная. Но я  в вечерней тиши легко засыпал под стук маятника. В тишине этот звук хорошо действовал, убаюкивал. И каждый раз меня преследовала мысль, почему часы шли, не останавливаясь. Мне хотелось отыскать причину,  она была скрыта от глаз, я не мог объяснить себе такого странного их поведения. Я еще не понимал их назначения, для  меня  два часа дня ничем не отличались от четырех.  Почему-то, продолжая вслушиваться, я вдруг переставал слышать удары. Я засыпал, а они ходили. Удивительная вещь, эти ходики.
      
        На циферблате у нас, как и у всех в деревне, была одна и та же картина: медведица с медвежатами  встречает раннее утро в лесу. Я потом узнал много интересного и о картине, и о художнике. Стрелки, большая, и другая, поменьше, оканчивались  небольшими колечками с острием, указывающим на цифры, которых я   еще не знал. Часы были самое сложное устройство в доме, подтверждение прогресса, постепенно входящего в нашу жизнь.  Керосиновая лампа,  навесной замок, часы, зеркало в простенке - вот и все чудеса деревенского быта.
      Но мир был  сказочным и прекрасным.
      Я спрашивал взрослых, озадачивая их:  как это часы ходят.  Как это маятник все время качается? Они не замечали ничего особенного, ну, ходят и ходят, что тут непонятного.
      Однажды кто-то сказал мне, все дело в гирьке.
      И я стал обращать внимание на цепь  и висящую на ней жестяную банку. Это зачем?  Непонятно.  Напоминала  банку с рыбными консервами, с колечком сверху, за это колечко банка приделывалась к цепочке. 
      Что было в банке? Что же?  Что?

      Бабушка ушла. День был долгий, но мне было приказано дома сидеть. Я стал искать себе работу. Взгляд упал на часы.  Я достал из залавка нож и двинулся к часам. Раскрыть, раскупорить  банку было делом одной  минуты. Сейчас  все решится. Мне будет ясно, как  все работает.

    На стол посыпался речной песок. Такого песка у нас было вдоволь на речке. Больше в  банке не было ничего!  Я был ошарашен, мне стало не по себе!  Что делать?! Обратно собрать? Но как бабушке объяснить, зачем я это сделал?  А маятник остановился, ясно показывая, что все дело в этом самом песке. В ней  же из речки песок,  вот и все!
     Вот что  заставляет маятник двигаться!  Песок! Это невероятно!  Когда вернулась бабушка, что-то во мне сломалось. Я был подавлен и грустен. Я показал ей на результаты своего исследования и тоскливо спросил: - Так отчего же они  ходят?
- Что?
- Часы.
- Ну, ходят и ходят. Что ж тут такого.
Бабушка рассматривала горку на столе: - Весь  здесь?
- Весь. – ответил я понуро.
    Она крякнула,  полезла в сундук, достала холщаный мешочек, смахнула в  него всю горку  и положила туда же искалеченную пустую банку. Аккуратно мешочек завязала и молча привесила  к цепочке. Толкнула маятник – и часы пошли!
    Это поразило меня с прежней силой!  Непонятно, в чем было дело, в песке, в банке, а теперь еще и в мешочке!  Бабушка оказалась великим изобретателем. Хотя и не могла объяснить, почему часы ожили! Я  прекрасно понимал, что гирька тяжелая. Но тяжелыми были и другие вещи, а часы стали ходить, как  они и раньше ходили, день и ночь. Почему?
    Бабушка меня не наказала. Вид у меня был виноватый.
    - Ты что, четыре  часа так просидел?  Стрелки на двенадцати, а сейчас, поди, часа четыре. Пойду к соседке, тетке Гале,  время точно разузнаю. А то мать завтра утром на работу опоздает…
 
      История с часами стала известна всей улице. Все смеялись и многие говорили: - Какой умный парень!
     Последнюю точку в истории поставил дядя Василий, кузнец.  Он остановил меня на улице и сказал: - Пойдем со мной!  Выбрал кусок  металла, поколдовал   и сковал новую гирьку.
     Вопрос так и остался открытым вплоть до восьмого класса школы, когда нам рассказали про притяжение земли.  И  еще я узнал, что на картине у художника Шишкина явная ошибка. Не бывает у медведицы трех сыночков сразу. От силы два, больше ей не прокормить.   
    И это правда. Моя мама меня и бабушку с трудом кормила. Годы были такие, голодные.

   Я любил ходить в школу. Приятно получать хорошие оценки, говорить с учителями, читать, быть вместе с друзьями.  Вот и второй рассказ.


                Успех

        Я  вместе со всеми тихонько подрастал, становился серьезнее,  уже  писал  стихи. Помню свое  первое  свое большое выступление на сцене  в  нашем клубе.

        Клавдия Ивановна подозвала меня к себе  перед уроком.  – Завтра, Коля,  приди  в белой рубашке.   Будет  последняя репетиция.
      У нас в  деревне есть клуб,  старое деревянное здание. Там показывают   кино, выступает художественная самодеятельность.  Из города к нам артисты  не приезжают, неохота им трястись по нашим сельским дорогам.  Деревня небольшая, да и в городе никому не скажешь с гордостью, что я выступал в деревне Калиновке.  Мол,  меня там встречали овациями,  а  зал на полсотни мест  был битком набит, яблоку  негде упасть... 

     Мы своих  артистов  знаем и любим.  Наши выступают бесплатно. И  гордимся ими, они выступают не хуже городских.  Парни и девушки  поют, а баянистом у них Василий Николаевич, наш учитель музыки. В клубе есть наш местный оркестр.  На концерты приходит полпоселка, даже моя мама ходит.   

      В школе у нас традиция в ноябре давать  концерт для родителей. Это событие для   школы и  для всей  деревни.  Первоклашки  стихи рассказывают, у старших классов свои номера. Народу в клубе бывает больше, чем  на родительском собрании.
      Мы к выступлению заранее готовимся. У нас в школе есть хор, но в нем не все ребята из нашего класса.  Я не умею петь.  Нет голоса,  медведь на ухо наступил. Мама поет, но  я не в нее.  Василий Николаевич, наш баянист, мне только один раз в жизни пятерку поставил. Он кнопку на баяне нажал, и надо было сказать, какую слышишь ноту. Он почему-то вызвал к доске меня, и я угадал, что это нота си.  Потом спросил еще про несколько. И  сказал тогда:
  - Что же ты?  Слышишь, а в хоре не поешь.
  - Не умею я, Василий Николаевич.
  С тех пор он мне четверки стал ставить по пению.   А до того были тройки. В восьмом классе уроков пения уже не было. Я не переживал из-за этого.   Другие предметы интереснее. Я еще и рисовать не умею. Ну и что!  Петь или не петь,  рисовать – не рисовать, какая разница!
     Зато как-то так само собой  получилось, я стал  писать стихи.  Никто  в школе не делал этого, кроме меня.  Я   сочинял  стихи про зверей,  про  лису и зайцев. Они все у меня разговаривали, и Клавдия Ивановна сказала, что  это басня получается.  Я сильно обрадовался, когда  она мне растрепанную книжку Ивана Андреевича  Крылова отдала.  Еще в пятом классе. С тех пор я ей  показывал  стихи,  и  она ошибки поправляла.

    Так я  вот о чем.  В воскресенье будет в клубе концерт. Афиша уже неделю висит у входа в клуб. И возле школы тоже.  Я обрадовался, когда Клавдия Ивановна  предложила мне прочитать  свои стихи в клубе.  Мама удивилась, все мы обрадовались.
     Я стихи люблю. Нам иногда дают что-то выучить наизусть. Конечно, люблю  Пушкина, Лермонтова. Читаю  Афанасия Фета,  Кольцова. Их в школе  не изучают. 

- Размахнись рука, раззудись плечо
Закричу сычом, всё ли нипочём
Прогляну лучом между тучами
В клочья разорву очи сучьями...
      
       Удивительный человек Алексей Кольцов.  Но почему надо глазами  на сучки натыкаться, не знаю, не понимаю.  Надо писать, чтобы ясно было людям. Мало кто о нем знает.
       Или вот еще, милая старушка Арина  Родионовна.  Словно  о бабушке моей написано. Или еще прекрасно сказано: «Выхожу один я на дорогу, Сквозь туман  кремнистый путь лежит... Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу. И звезда с звездою говорит...»  Знал поэт, какие острые края у  кремня, не зря так сказал. Блестит камень, и края острые. А какое одиночество! Потрясает до дрожи.  И чтобы  «сильный дуб склонялся и шумел...» Я стал сначала думать, и потом вдруг стал писать стихи получше. Стараюсь, как  умею.
       И вот в воскресенье я буду читать три своих стихотворения. Их много, но читаю три. Первый раз всем в клубе.   Я чувствую и радость, и  заячий страх. Мне вдруг свои стихи  показались неинтересными.    Что люди скажут? Как читать? Надо читать с чувством. Чтобы голос звенел.  Я прочитал, маме понравилось.  Я  ни разу не сбился,  и немного успокоился.  Будь что будет.
 
      Репетиция была в классе вместо урока литературы. Те, кто участвует,  выстроились у доски, я должен был рассказывать последним...  Ребята шумели, а потом стали слушать. Я читал про чудную девушку, у которой волосы золотые и  волнами на ветру колышутся.  Как у Лорелеи.
     Я тогда сидел за третьей партой в первом ряду с очень милой девчонкой. Она была светловолосая, весь нос в конопушках,  словно на него медом брызнули. И  улыбалась как ясное солнышко. Мне она нравилась очень.
    И вдруг Колька Захаров, он не выступал и сидел за последней партой, на весь класс крикнул: - Это он о Ленке  своей!   О Ленке Малкиной!
     Все вдруг расхохотались, а я покраснел до пяток.
   - Тише, ребята, успокойтесь. вы знаете, как трудно писать стихи. - Коля, ты срываешь репетицию,  - это не мне Клавдия  Ивановна  сказала,  это Коле Захарову.
    
     У меня перехватило горло.  Главное, чтоб не выступили слезы. И вдруг по мне  волна прокатилась. Волна отчаянной смелости. Я почувствовал, что  если заговорю, то   голос у меня  зазвенит, и я впрямь весь зазвенел. Все вдруг  умолкли, а я звонким сильным  юношеским  голосом, какой бывает у молодых петухов, вытянулся и  стал опять читать стихотворения. Во второй раз.  Выделял отдельные слова и мысли. Все враз умолкли, а когда я закончил читать, ребята взревели. Девчонки и мальчишки  стали мне хлопать, как будто я был на сцене большого театра.

     Тогда я, ни о чем не думая,   без разрешения Клавдии Ивановны пошел по ряду и сел на свое место около  Лены. Лицо у  меня горело,   уши алели, как красные маки.  Я буду Лену защищать, пусть все смеются.   Я понял великую силу слова.   
    Я увидел свою раскрытую тетрадь по русскому языку. На правой, чистой странице лежала конфета
-   Спасибо, Лена, - прошептал я и закрыл  тетрадку. Пусть на нас смотрит весь класс.

    В воскресенье я читал свои стихи на концерте. Все замерли, когда я  читал про Лорелею.  Я прочитал на немецком, всего два куплета, а потом свое. Мне громко и долго аплодировали. Лена сидела в зале. Я видел ее. Мне хотелось спрыгнуть со сцены и подойти к ней. Я улыбнулся и помахал залу рукой.

И последний, самый трудный рассказ.   Называется

                Старый сотовый телефон

      Мне   подарили телефон. Просто отдали тот, который был  у деда. Он  был куплен давно, на  нем были большие кнопки. Почему такие большие  непонятно, так как дед ходил в толстых очках и все видел.
     Правда, все терял и вечно звал внука найти ему то  очки, то книжку  с кроссвордами. Любил объяснять непонятные  слова.  Рассказывал, почему в далекую  старину, когда еще не было телевизоров, радио называли тарелкой, и какие-то телефонные  будки стояли на  улице,  а за звонок нужно было опустить двушку. Такие монетки раньше были, двушка  и трояк,  две и три копейки. Не трешка,а трояк. Трешкой называли бумажку в три рубля.  А  телефон  тогда  нельзя было положить в карман пальто  и забыть о нем. 
     Дед любил старые вещи. И теперь  Вовка  остался один. Ему шел уже девятый год, и он тяжело переживал, когда деда не стало. Это было так тяжело, как если бы он потерял и папу, и маму, и тетю Наташу,  и дом со всеми друзьями, и  весь белый свет. Он понял, что остался теперь один. Один, хотя с папой и мамой, потому что только деду можно было сказать все, и он  поймет, а теперь некому. Были друзья  в школе, но им не до тебя, а родители на работе, и  дома  только  ты один, да кот Васька. Придя из школы, Володя шел в комнату деда и садился за его стол, чтобы сделать уроки. Он верил, хотя и  не совсем, что дед видит, как он  старательно учится. Он старался  чисто и красиво писать.  Дедушка всегда говорил, что ему надо вырабатывать почерк, и что ему надо хорошо учиться.
    
     Ему запомнился один недавний разговор с отцом, когда  папа решил посмотреть, как Володя выполнил домашнее задание.
 –  Что тебе дед, говорил,  пиши аккуратнее! – сказал  он, открыв  тетрадку. – Смотри, как буквы прыгают, одна большая, другая маленькая.
    Он  не сразу увидел, как крупные слезы вдруг показались на глазах  у мальчишки, как он  наклонил вниз голову, и больше уже не смотрел на отца.
      Он не слышал ничего  больше из того, что говорил папа.  Ему хотелось убежать, как можно скорее. Он ведь старался писать красиво, но почему-то буквы получались разные. Онн  и в самом деле такие разные -   «о»  и «б»,  «а» и «д» .  Буква «о» была меньше других, но зато была почти  во все словах. Как и «а». А строчки сами собой ползут вниз, да еще иногда бывает, не ту букву напишешь. Вот слово самое красивое: хлеб. Оно пишется с буквой «б» на конце,  а есть еще  такие длинные слова, которые ровно написать совсем невозможно. Вот слово социалистический, которое дедушка мне  объяснил.  Социум - это народ, но это слово теперь никогда не встречается. В таком слове обязательно какую-нибудь букву пропустишь. Но папе что объяснишь, когда вдруг потяжелела голова и надо сдерживаться, чтобы не заплакать. Слезы бегут сами собой.
-  Ты  чего разрыдался? – вдруг спросил отец. – Ты не торопись, все получится.
-  А ты сам быстро пишешь?
-  Мне зачем быстро писать? Я за станком стою. Вот мама в бухгалтерии сидит, она пишет быстро.
      Володя сунул голову на грудь подоспевшей мамы и зарыдал, уже не сдерживаясь. Его теперь утешали  они оба,  говорили о том, как надо  писать, и  оба не понимали, отчего сын  плачет.  А Володя ушел и сел за дедушкин письменный стол.  Он всегда его внимательно разглядывал. видел на нем все мелкие трещинки и пятнышки, и теперь ему было  необыкновенно тяжело. Стол был старым, каким   был  дед, и этот стол  могли легко выбросить на  свалку за ненадобностью и купить новый. Но теперь это был его стол.  Из дома уже исчезли дедушкины вещи, его  пальто, зонт, тросточка.   Никогда! – думал он, - никогда!
       Кот Васька тоже любил быть с дедушкой. Кот  сейчас же  забрался к нему на колени и, хотя  кот никогда  не плакал, но Володя понимал его. Ему тоже жаль деда.  Кот теперь любит взбираться к нему на колени  и мурлыкать. Володя кормил его, это была его обязанность, и Васька понимал, что Володя ему лучший друг. Васька  даже ночью приходил к нему в кровать и спал у ног.
      Ни отец, ни мать совсем  не говорили с  сыном   о дедуле.  Даже когда дедушка  был жив, родители не обращали на него особого внимания. О чем с ним говорить? Папа не мог же говорить  о станке, мама не будет  с дедом  рассуждать о своих бухгалтерских делах. Так, дедушка   и  Володя оказались исключенными из семейных бесед  и потому-то сдружились по-настоящему.  У них двоих был собственный мир. Особенно, когда дел заболел и не смог ходить.  Когда Вова был дома, не в школе, дедушка  читал ему книги или  пересказывал  внуку разные истории. Володя, чтобы выработать почерк, писал ему  письма.
    
     Когда дед совсем еще не болел, мы   гуляли по городу, ели мороженку, ходили в кино. Хотя дома уже был цветной телевизор, дед говорил, что в нем нет интересных передач, он все вспоминал  какую-то Валентину Леонтьеву, и  говорил, что она очень похожа на мою бабушку, а я ее не помнил. Мы с дедом  рассматривали фотографии, где он был военным, потом геологом, и он говорил о своих друзьях по армии,  о том, как исходил Уральские горы  вдоль и поперек, вот теперь ноги-то и болят... Сегодня  для меня, взрослого человека, когда я вам все это рассказываю, едва всплыла бы  седая древность. Но я всю свою жизнь помню рассказы деда.
   Тогда после его  смерти  мне и отдали телефон. Я жалел, что на нем большой красной кнопки нет, чтобы позвонить деду.  Я поставил аппарат на зарядку, и он ожил. Это было чудо. Оказывается, есть бессмертные  вещи.  Я стал смотреть, что будет, если нажимать на разные кнопки...  Можно говорить с папой и мамой, но были номера совсем неизвестные, которые не отвечали.
    И вдруг из одного раздался голос: - Иван, это ты? Ты почему так давно не звонил?
    Я чуть не выронил телефон из рук: -  Алло, алло, это его внук Володя.  Дедушка два месяца назад умер.
  - Ох,  - охнул голос в трубке. - это внук? Сколько тебе лет? Голос такой  похожий.  Расскажи про дедушку.  Что и как.  А я про себя расскажу. Мы с дедом друзья с детства были.
- Ну-ну, перестань плакать. Давай приезжай с  папой ко мне. Отец ведь  меня хорошо знает. Давай, приезжай.  Скажи ему, что я его в отпуск себе  зову. Я на юге живу, вот и приезжайте отдыхать.
    Я знал, что дед родился на юге, в казачьей слободе.  Недалеко от  Белореченска, Краснодарский край, хутор Привольный.

  Я с нетерпением ждал отца домой.  Едва он  переступил порог, я подбежал к нему с вопросом:
- Пап, а когда у тебя отпуск?
   Он с недоумением посмотрел  на меня: - А давай поедем с тобой на станцию  Белореченскую. Там дедушкин друг живет. И он позвал нас к себе.
   
     Я долго и сбивчиво пытался объяснить, с кем я говорил. Наконец, отец взял у меня телефон и набрал номер:
-  Простите меня, я не догадался  позвонить Вам. Вашего номера у меня нет. Вот мой сын Вас нашел.
   Папа говорил долго. И снова нас позвали в гости... И, наконец, я услышал, как папа сказал: - Спасибо. Если  Вас не испугает, то мы  к  вам приедем, всей семьей.  Жена возьмет отпуск и прикатим. Папа хотел  увидеть  вас, да плохо двигался,  едва ходить мог. Мечтал у вас побывать. Хоть мы осуществим его желание.
   И у меня появилась  мечта.  Которую  обязательно надо исполнить. Побывать  у  друга деда.  Стать похожим на дедушку.  Он добрый человек.
    А еще мне отдали всю дедушкину  библиотеку. Все самые интересные книжки..
    Тогда  я  еще осознал, что мы с папой родные люди. Раньше я об этом не задумывался, Я вдруг ясно понял, что наступит день, когда и его не станет.
   Мне вдруг стало ясно, зачем  мама приносила мне с  работы конфеты, а папа ходил  со мной в магазин покупать  школьный  костюм.  Я понял, что такое родительская любовь и  родные люди,  и гораздо раньше понял, чем когда я повзрослел.
 
А теперь еще стихи.  Друзья, лето, улица... Я выбрал веселые.

В гостях я нынче у Рогожиных
какой тут будет аппетит,
заворожено, настороженно
созданье пестрое глядит.

Передо мной колбаски крошечка.
Я ж им сосед,  а не родня,
Глядит, глотая  слюнки, кошечка
и ждет поступка от меня...

***

Вот три коровы на лугу,
Одна их них комолая,
А я сижу на берегу,
И мысли невеселые

Быть может, в жизни повезет,
Обзаведусь любахою,
Она в  душе растопит лед.
Заохаю, заахаю,

И мы корову заведем,
Такую же комолую.
И все пойдет своим путем.
Черт с ней,  со средней школою!

Вот так и подошел к концу наш разговор. Мне было приятно закончить его шуткой, поговорить с вами о  доброте,  о том, как она нужна нам всем. Всего вам доброго. Спасибо!