Книга Одиночеств NJH55

Книга  Одиночеств  NJH55


Он  ходил 

по  чужим  своим  улицам,

как  новичок,

отравленными  вглядами

схоронившись  в  сторожке,

провожал 

       полным  отчаянья 

жажду 

чаши  велоткека,


смотрел  георгинно

рентгэнно  смотрел

на 

толстобрюхие,

свежевыкрашенные

толстой  краской 

         отчаяния

дома,


пил  змеиную,

     звонким  полднем

наполненную  колокольными  звонами

воду

из  глубоких,  красноглазых,

горластых  колодцев

и 

мечтал 

вырыть  свой  собтсвенный

да  так

    чтобы  никто  не  заметный.


Это  он  подобрал 

все  наши  мерзлые  лежалые  яблоки

в  раздутом  временем  смертью  своею

кладбищеском  саду 

это  он  был...

Наверное...


И  куда  бы 

не  полетела, 

            не  устала  она

по  пятам 

плелся  тощий  он  запах

свежевыпеченного  хлеба,


а  навстречу  ей  тогда

              попадались

лишь  безголовые 

      собаки...





Книга  Одиночеств  UJK88


Еще  издалека

в  далеко-зазеркальной  улице

он  различал  её  фигурку -

танцовщица  апреля

в  окровавленной  пачке,

жрица  воздуха

в  карминного  цвета  кошмаре,

последняя  любовь  моя

не  моя,

чужая  не  моя  не 

                любовь.


И  она

все  еще  была  мала,

была  неподвижна,

как  белый  пульс  снега,

всегда  едва  различимый

со  всех  сторон,


и  шаг  его

          был  семи-семимилен,

был  ею  выношен 

в  мрачном  поддоне  ее  лона,

был  вскормлен 

волчицей  ее  загустевших  страстью

сосков,

его  безвременностью,

ее  осторожностью.


И,  обгоняя,

он  слепил  ей  лицо,

нашел  крашенки  глаза,

и  губы  резцом  оживил,

расчистил  щемящую  паутину

из  трех  певчик

               морщинок...


За  трижды

    двадцати-семимильными  расстояниями

он  случайно 

           обернулся

он...


И  был  далек,

как  снег,

пробразчно-белый,

слышный 

      ниоткуда...






Книга  одиночеств  VIII  5А



Глаз  телевизора  был  липок  и  уныл,
 
он  смотрел  в  него  неподвижно  и  извекал

все  тягучие  наименования  черепа  экрана,

мутные  хрящи  миражей,

все в  никуда  стекающие

               взглыды.



Так  скука  смотрит

пристально-нема.


Так  скука  гложет

умеренную

        вниманья  кость,


и  скука 

высасывает  мозг,

несытая

умирающей  кожей  экрана.


И  вот  тогда

в  верхушке  пустого 

пространства  двери

и  появлялась 

бледная  вспыхнувшей  солью

         фигура 

   девушки - ребёнка,

заросшая  густыми 

страусиновыми  перьями,

закутанная  в  пух 

серебристых  волос,

в  сафъяновых 

изумрудных  сапожках.


Созревая

раскаленными  красками,

она  танцевала  его  спиной -


забытая  всеми  на  карусели

забытая  всеми  игрушка,

а  он  её  видел,

но  не  мог...





               Книга  Одиночеств  VRTXX5


Был  легок  снег,

как  тяжесть  всей  Земли.


Был  радостен  день,

как  перелеты  всех  птиц.


Была  непрогладной  ночь,

как  мерцанье  всех  звезд.


Он  шел  одинок.


Он  поднял  вдруг  глаза.


Он  обернулся.


На  расстоянии 

двух  ладоней  света  на  пустыре

цвели  два  цветка

на  одном  стебле.


Один,  раскрывшись,

высвободил  плод  -

багровый  череп,


другой - 

оставался  нераскрытым 

и  был

как  преданность

её  губ.


И  он  понял,

что  если  сейчас  рассмеётся,

но  станет  бессмертным 

до  окончанья  временю...


...и  удержался...






Книга  Одиночеств  XXI


Он,

взяв  топор,

      ушел  в  далекий  лес.


Он  истоптал

    семь  дней,

и  было  ему  жаль

любу  ель,

любой  пропащий  куст,

луч  солнечныйЮ

луч  лунный.

Было  жаль  ему  любого

не  порушенного  следа,

и  было   жаль,

что  и  его  следы

никто  не  пожалеет...



...Зеркало  цвело

шарами 

      с  отпечатком  чьих-то

                губ.


В  кристальных  пальцах

раскачивались  маятники

бронзовый  шаров,

сургучных  разговоров,

а

на  верхушке

    пламенело  эхо...


Он  дерево  ударил.


Крик-топор

рассыпался  в  руках  его

огнем 

     бенгальским...


Он  дерево  схватил,

но  оно 

стальной  хваткой

и  не  шелохнулось.


- И  бог  с  тобой!

  Ничья  ты  красота! -

он  сплюнул

и  отправился  домой,

за  ним...


Дивились  города,

молчали  люди,

но  встречали

    и  провожали.


А  он  как  будто

       чувствовал  вину,

но  было

    возвращенье  его 

сладко.


И  не успел  он 

      слова  ей  сказать - 

она  -  все  те  же  руки  -

        протянула 


и  обняла.


- Как  я  тебя 

           ждала!

  Как  же  я  тебя 

  звала!..


И  дерево  расцвело

и  все

     исчезло.


Но  долго  еще

были  не  видны

    предметы...





Книга  одиночеств  YJ


Она  пришла  из  цирка

и  лицо

ее  лицо  и  руки

были  в  малиновых 

         разводах,

стальных  рубцах

          тигровой  клетки,

в  тенях

       сластолюбивых, 

       властью  безбрежных

       самолюбивых  силачей,

       пузатых  вертких  клоунов,

       резиною  ошпаренных  гимнасток

       в  их  перекрытых  стержнями

       отвесных  падений 

       пречистых  падений 

                трико.


Она  пришла  из  цирка

             не  своя,

не  моя,

      ни  чужая,

боялась  резких 

         перемолотых  в  мясорубках  движений

движений,

она  смотрела  на  его  бесполезные  ухищрения

из  провалившегося  в  ее  маленькие  груди 

угла,

и  бесцветно  и  бессильно  огрызалась

на  его  старания

бесполезные  старания

успокоить...


Он  сделал 

себе  и  ей 

      он  приготовил

крепкий  чай.

Он  снял  с  неё

все  восхищенные

солнцами,

        звездами,

                блестками

ополоумевшими  корфетти

лохмотья  ее   лохмотья  ее

лохмоть...


Он  медом  ей 

    разглаживал 

молчаливою  кровью

кричащие  рубцы

и

влажной  губкой

стирал

плотной  бумагой  стирал,

всем  своим  телом 

             он  видел  ей  громкие

гримы  теней 

и  он  ей  стирал  их

пропитанной  своей  плесенью

                губкой

эти  грязные  гримы  он...


Она  спала,

     она  притворялась  что спит
 
          она  притворялась

               что  терпит

что  она  его  терпит

                его  присутствие, 

                его  обещанья

его...


Ее  волосы 

    везде 

    по  кровоточащим  краям  ее  волосы

были  опалены

прыжком  смерти 

         в  огненное  колесо

и  этот  страх  в  глазах,

как  мухи  на  липучке,

в  агонии  отчаянной 

понять

     хоть  что-нибудь

из  происходящего  и

не  проишедшего  событием.


Он  принес  ей  на  блюдце,

на  опустевшем  сердцем  блюдце  своем

последнее  ее  будущее  яблоко,

дал  ей,   

     протянул  ей  всего  себя

поцелуем  покрасневшего  яблока,


и  он  протянул  ей 

       истекающий  своей  кровью  качан,

сказал:

"Не  надо!
   
         Не  служи!.."


и  наконец 

          улыбнулся...

А  она 

расплакалась.


И

тогда

он  её  поцеловал

совсем   как

         человека...


Афины - Киев




 
      Книга  Одинчеств  VEw2


Она  возвращалась  домой

на  крылатой  собаке

              такси.


Была  порядком  пъяна

и  кокэтничала  как  всегда

с  шофёром.


Курила  только

        алыми  цветиками

        своими  губами,


смахивала  с  лица

зодорные  травянистые 

          пряди  лица,


смеялась  на  весь  зефир

смехом  театральной  примадонны


а  он  летел

над  зигзагообразной  машиной

и  думал

       о  Канте...






Книга  Одичеств   VI9 


Он  подумал  что

    хорошо  бы  ей

подарить

        букет  роз...



...В  синей  комнате

в  кресле,

поджав  под  себя  ноги

сидел  и  смотрел  на  него

букет  роз,

загадочно  улыбался 

и 

не  сводил  с  него

преданных  глаз...