Станислав Лем. Звездные дневники. Странство 24

 

                  Ахтунг, дорогие Стихиря!

    Добредшему до конца перевода ЗД 24 полагается вкусный литературный бонус.                                                    

                >^_^<
                  

                ПРЕДВАРИЛКА ОТ ПЕРЕВОДИЛЫ
       

     Вневременной привет, любопытствующие о звездах и дневниках Читальцы.
     

  Знаете ли вы, как я люблю тексты Лема?  О, вы не знаете как именно именно от слова как. Я люблю их тончайшими фибрами души.  

  Суть проблемы не только умственного, но и чувственного восприятия Лема в том заключается, что он писатель не выездной из родной ему языковой среды, а значит, по большому счету для  непольскоязычника эстетически малопостижимый и труднодоступный, а местами и вовсе непереводной.

   Настолько богата оттенками значений и нюансами его литературная речь. Мыслесмыслы перевести можно, нередко даже легко, эстетическое ощущение текста передать адекватно вот так же просто уже вряд ли. 

   Лем был не только великий фантазер и футуроматолог, но и гениальный языкотворец.  Его тексты ломятся от смешных неологизмов и новорожденных словосочетаний (дуринал, индиот и пр.). Они, наряду с широким использованием старопольской лексики, придают его творениям неповторимый  художественный аромат и особое, лемовское звучание.  

   Многое теряется во многих известных мне переводах, ибо текст исконно-исходный и переводной могут отличаться по вкусу, как остывшее блюдо после десяти повторных разогревов.

   Далеко не все в нашем богоспасаемом Отечестве знают, что в молодости Лем писал стихи, которые не принесли ему славы, но с моей точки зрения свидетельствуют о поэтичности его мировосприятия и наиглубочайшем понимании великого и могучего польского языка. Иначе говоря, проза его поэматична. А что поэзюку гораздо труднее переводить, каждый знает, кто за это дело не брался. 

   Итак, многочисленные переводы великого словотворца Лема, как и евангелий, на иноязыки адекватны оригиналу лишь отчасти, в этом надо отдавать отчет себе и не ограничиваться каким-то одним из всех доступных, а читать разные варианты субъективных трансляций исходного текста. Это вообще-то ко всем художественным переводам относится. 

   Впервые ЗД я прочитал в начальной школе, а это начало присной памяти шестидесятых прошлого столетия. Само собой, об эстетике я тогда не думал, воспринимал их как дети жизнь без пустопорожних претензий к действительности, то бишь понимал и принимал общий смысл перевода, а не все возможные смыслы исходника, о которых и подозревать не мог по младости ума и лет. 

   Польского языка я тогда не знал, но, кстати, умел уже придумывать новые слова. Первое зафиксированное семейной хроникой относится к младшей группе детского сада, и это слово облакашки.

   И вот не так давно наткнулся я в ютубе на с детства памятное слово  л я м к а р и  из ЗД 24, и дрогнуло ретивое. Полез читать ЗД 24 в подлиннике, потом все тот же старый перевод  З. Бобырь (1961), и понял-осознал-учуял, что у меня есть своя версия постижения и переложения двадцать четвертого странствия звездопроходца Ийона Тихого, первого, кстати, рассказа молодого Лема из этой серии, а не двадцать четвертого, как это могло бы показаться. 

   Текст писался в начале пятидесятых годов, паровоз польского социализма мчал в коммуну без остановок, и другого пути у него не было. В том смысле, что не было тогда такой геополитической альтернативы у второй Речи Посполитой, как сегодня у третьей.  

  Тема пара и электричества активно используется Лемом в ЗД 24 при описании универсальной Махины Правления, по сути нынешнего чат-бота. Идея искусственного  интеллекта паровозного типа, то есть на паровой тяге, может сегодня показаться кому-то наивной и устаревшей, но смею предположить, что для решения инстинктивно поставленной автором перед собой сверхзадачи это был сверхправильный выбор. 

   Анна Каренина бросилась под многопудовый паровоз, под искусственный интеллект броситься проблематично. А ведь электорат свободной Индиотии у Лема добровольно бросается под Махину благоуправления, то есть совершает коллективное самоубийство, именно по собственному желанию.

    В ракете звездоплавателя Ийона Тихого монитор присутствует, а значит, и электроника тоже, но Лему в данном случае она была просто ни к чему. Ему нужно было создать не просто убедительный образ неуклюжей, прямолинейной и всезнающей бюрократической Махины, но при этом еще и потешной, нелепой и страшной    м е х а н и ч е с к о й  дуры. Это ему удалось блестяще. В годы немецкой оккупации, кстати сказать, двадцатилетний Лем (1921 г. р.) зарабатывал на жизнь в качестве сварщика и автомеханика.

   Вернемся к нашим  л я м к а р я м.  Оказалось, что в оригинале у Лема  л я м к а р я м, то есть по тексту исходника представителям рабочего класса, соответствует авторский неологизм  т ы р а л ы,  сотворенный из глагола  т ы р а ч ь,  что означает в прямом смысле тянуть, тягать, тащить, а в переносном горбатиться, пахать, вкалывать, надрывать пуп и т. д. 

   Неологизм З. Бобырь  л я м к а р и  как раз построен на слове лямка из словосочетания тянуть лямку. Однако выражение  тянуть лямку, хотя и заимствовано из вокабуляра бурлаков, скорее относится к военнослужащим или к бюрократии, чем к 
 р а б о ч и м,  то есть речь идет о служебной лямке и нудной монотонной работе вроде канцелярской. Поэтому лямкарей в пролетарском значении этого слова с высоты своего недетского опыта я бы сегодня забраковал. 

  На самом деле русскоязычный вариант ЗД 24 от З. Б. весьма точно передает чеканно-лаконичный стиль Лемовской прозы и этой своей скупократкостью очень мне нравится. 

   Но многие лексические особенности, потешные историзмы-архаизмы лемовские оказались за бортом перевода. То есть смысл передан верно, а стилистическая принадлежность, окраска, тон и вкус многих слов оказались утрачены. В целом произошло художественное упрощение и уплощение текста. 

   Итак, большая часть оригинала ЗД 24 написана на старопольском, и этот привкус польской античности в известных мне переводах почти отсутствует. Поэтому я и озаботился новым переводцем собственной выделки. Само собой, без церковно-славянского наречия дело не обошлось. 

  Цель моя была показать величие Лема стилиста, богатство его словаря, особенности и поэтику его речи. К сожалению, не всегда поддается переводу ритм его прозы из-за грамматических различий русского и польского языков, несмотря на их близкородственность. 

   А еще Лем умело играет порядком слов в предложении для воссоздания атмосферы архаичности. Это тоже из-за разницы грамматических и смысловых границ (семантической дистрибуции) польских и русских слов в переводе  иногда точно передать просто невозможно. Но можно приблизиться, что я и попытался сделать с думой о вас, дорогие Читальцы.      

   Для начала стал я искать в пучинах интернета другие варианты русификации   
т ы р а л о в, и нашелся гораздо более удачный  –  и ш а ч и  от слова ишачить. 
Согласитесь, очень неплохо передана игра морфем от родителя номер 1, и образ-картинка сразу возникает вечного неудачника и вечно всем недовольного  т р у д я г и.  Однако на ишачей, как и на лемкарей, распространяется злобное авторское право.

  Наиболее точным семантически переводом  т ы р а л о в  с учетом общего смысла ЗД 24 является слово  р а б о т я г и,  но правила литературного бонтона требуют его перевода в виде неологизма.

  Всего у меня придумалось шесть вариантов собственного перевода лемовского новослова  т ы р а л ы.  Какие?  Читайте и обрящете.  

>^_^<     >^_^<     >^_^<     >^_^<     >^_^<     >^_^<     >^_^<     >^_^<     >^_^<    >^_^<    >^_^<                         
                     

                 СТРАНСТВО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ. Вариант 1.
  

   На тысяча шестой день по оставлении локальной системы Туманности Нереиды я 
заметил на экране ракеты пятнышко, которое пытался стереть лоскутком замши. За 
неимением другого занятия я четыре часа полировал и чистил экран, прежде чем сориентировался, что пятно — это планета, которая увеличивается в размерах с большой быстротой. 

   Облетев это небесное тело, я к удивлению своему убедился, что необъятные его континенты покрыты узорами и регулярным геометрическим орнаментом. Соблюдая осмотрительность, я совершил посадку посреди голой пустыни. Она была усеяна небольшими круглыми «оладьями» примерно полуметрового диаметра. Твердые, сверкающие, как бы  точеные на вид, они уходили в даль бесконечными рядами, образуя фигуры, замеченные мной недавно с порядочной высоты. 

   Сразу после окончания предварительного осмотра я вернулся за штурвал и, взмывши в воздух, помчался над самой поверхностью в поисках ответа на загадку «оладий», которые весьма меня заинтриговали. В ходе двухчасового полета я обнаружил один за другим три огромных, красивых города и опустился на площадь одного из них. Всюду царила пустота. Дома, башни и площади словно вымерли: никаких признаков жизни, следов насилия или стихийного бедствия. С возрастающим удивлением и замешательством я полетел дальше. 

   Около полудня внизу показалось просторное плоскогорье. Заметив некое сверкающее здание и какое-то движение вокруг него, я немедленно пошел на посадку. На каменистой равнине высился дворец, весь охваченный сиянием, как бы вырезанный из огромного бриллианта. К вратам его позлащенным вела широкая мраморная лестница. У подножья ее крутилось несколько десятков неведомых мне существ.

  Рассмотрев их поближе, я сделал вывод, что они, если глаза меня не обманули, наверняка являют собой нечто живое. Более того, они так похожи были на людей, особенно издали, что я дал им наименование Animal hominiforme. Это название я давно держал про запас, поскольку во время своих странствий заранее компилировал в уме различные определения на случай подобных обстоятельств.

  Действительно, Animal hominiforme было очень хорошее название, ибо эти создания ходили на двух ногах, у них имелись руки, голова, глаза, уши и рот. Правда, рты у них находились посреди лба, уши под подбородком, причем по паре с каждой стороны, а глаз, ожерельем на щеках рассыпанных, было аж десять. Однако звездоплавателю, который, как я, открыл в ходе своих экспедиций немало самых диковинных тварей, существа эти вплоть до иллюзии напоминали людей.

  Соблюдая разумную предосторожность, я приблизился к ним и спросил, что они делают. Они не отвечали, продолжая пристально вглядываться в глубины бриллиантовых зеркал, поднимавшихся наверх с нижних ступеней лестницы. Я пробовал было оторвать их от этого занятия один раз, второй, третий, но, видя полную безуспешность попыток, вышел из терпения и энергично тряхнул одного из них за плечо.

   Они тут же повернулись в мою сторону, как будто-то только теперь заметили, и принялись с некоторым удивлением переводить взгляды с меня на ракету и обратно, после чего задали несколько вопросов, на которые я охотно ответил. Поскольку они то и дело прерывали разговор, чтобы посмотреть в бриллиантовые зеркала, я боялся, что не смогу выспросить у них все как следует. Наконец мне удалось склонить одного из них к откровенности, и он согласился утолить  мое любопытство.

   Этот индиот (ибо, известил он, они зовутся индиотами), уселся рядом со мной на камнях подле лестницы. Я рад был, что именно он стал моим собеседником, поскольку непоследним отличался умом, который выдавал блеск десятка его сиявших посреди щек глаз. Откинув уши заспину, он в таких словах начертал мне историю своих братанов. 

   — О, чужестранниче! Довлеет тебе ведать, что мы являемся народом с долгим и восхитительным прошлым. Население сей планеты испокон веку делилось на Спиритов, Достойных и трудил (1). Спириты совершенствовались в познании сущности Великого Инды, который умышленным актом творения создал индиотов, поселил их на данной планете и в непостижимой милости своей опоясал ее звездами для просветления ночи, а также приспособил Солнечный Огонь, дабы освещал он наши дни и ниспосылал нам благодатное тепло.

   Достойные облагали нас податями, толковали нормы государственного права и неустанно пеклись о фабриках, где послушно работали трудилы. И так все совокупно  усердствовали общей пользе, жили в  мире и согласии.  Цивилизация  наша пышным цветом расцветала. На протяжении столетий изобретатели созидали машины, облегчавшие труд, и там, где в стародавние времена в поте лица гнули спины сто трудил, с бегом веков едва ли несколько оставалось у одной машины. Наши ученые все более совершенствовали их, и народ тому радовался, однако ужас грядущих событий  показал, насколько прежде времени была оная радость.

  Однажды некий ученый-конструктор создал Новые Машины, столь превосходные, что могли они работать полностью самостоятельно, без какого-либо призору. То было начало катастрофы. По мере того, на фабриках появлялись все Новые  Машины, широкие массы трудил теряли  работу и, не получая вознаграждения, лицом к лицу сталкивались с угрозой  голодной смерти.

  — Позволь, индиот, — перебил его я, — а куда девался доход, который приносили фабрики?

  — Как  куда? — поразился мой собеседник. — Доход поступал законным их владельцам, Достойным. Итак, как я уже говорил тебе, угроза гибели нависла…

   — Ну как такое можно говорить, высокочтимый  индиот? — вскричал я. — Достаточно было сделать  фабрики всеобщим достоянием, чтобы Новые Машины обернулись для вас благословением!

   Не успел я закончить, как индиот вздрогнул, мигнул тревожно десятком глаз и прясть начал ушами, проверяя, не услышал ли моих слов кто-либо из его товарищей, крутившихся подле лестницы.

  — Клянусь десятью носами Инды, умоляю тебя, пришельче, не возглашай сих мерзких ересей, кои суть бесчестное покушение на самые основы наших свобод! Уведомись, что закон наш наивысший, зовомый также принципом свободной гражданской инициативы, гласит, что никто не может быть ни к чему приневолен, понужден или хотя бы наклонен, аще сам того не возжелает. Кто бы тогда осмелился отъять у Достойных их фабрики, коль скоро они сами по своей воле выбрали удовольствование имущественным положением? Почиталось бы сие наичудовищнейшим  попранием свобод, какое токмо вообразить себе можно. Так вот, как уже мною речено было, Новые Машины производили  великое множество неимоверно дешевых  товаров и первостатейной снеди, но трудилы отнюдь ничего не покупали, ибо не на что им было...

  — Однако, дорогой мой индиот, — воскликнул я, — не станешь же ты утверждать, что трудилы добровольно так поступали? Где же была ваша вольность, ваши гражданские свободы?

  — Ах, благородный пришельче, — со вздохом отвечал индиот, — законы почитались во всей их полноте,  как прежде, однакож они всего лишь гласят, что гражданину дозволено со своей собственностью и деньгами творить все, что пожелает, но не о том, где ему их взять. Трудил никто не угнетал, никто ни к чему не принуживал. Бесспорно, они были,  как и прежде, совершенно свободны и могли делать все, что рассудится им за благо. И, тем не менее, вместо того, чтобы радоваться такой полноте свободы, как мухи мерли… Положение становилось все более ужасающим: на складах фабричных до небес возрастали горы товаров, коих никто не покупал, а по улицам влачились  орды  подобных теням изверившихся трудил. 

   Властвующий государством Верховный Дуринал, или благородное собрание Спиритов  и Достойных, целый год провел в дебатах о мерах противодействия злу. Заседатели возглашали долгие  речи в самозабвенных попытках разрешения дилеммы, обаче все их усилия пропали втуне. Уже в начале сессии  некий член Дуринала, автор замечательного труда о существе свобод индиотских, потребовал отобрать у конструктора Новых Машин лавровый венок, а взамен повыдирать у него девять глаз из десяти.

  Воспротивились сему Спириты, упросившие  помиловать изобретателя, именем Великого Инды заклиная. Четыре месяца подряд углубленно расследовал Дуринал, были ли попраны конструктором при умышлении Новых Машин государственные законоуложения или нет.  Заседатели  разделились на два лагеря, взаимным образом между собою яростно сражавшиеся.  Спору сему в конечном счете положил конец пожар архива, поглотивший все протоколы заседаний, а поскольку никто из членов Великого Дуринала не помнил, чью сторону он держал, предприятие провалилось.

   Появился после сего проект, предлагавший подвигнуть фабрикантов из числа Достойных на отказ от производства  Новых Машин. С таковою целью Дуринал созвал смешанную комиссию, обаче ни просьбы, ни призывы ея  ни малейших последствий не имели. Ответствовали они, что Новые Машины  работают дешевле и проворнее трудил, и что такого рода производство относится к сфере их сокровенных желаний. Верховный Дуринал продолжил заседания.  

   Был законопроект, который предполагал отчисление владельцами заводов скромной доли своих доходов трудилам, однакож и сей план рухнул, ибо, как справедливо заметил Архиспирит  Нодаб, такая дармовая  раздача средств к существованию деморализовала бы трудил и уничижила бы их души.

  Тем временем горы произведенных товаров росли и росли, пока, наконец, не начали переваливаться через опоясывающие фабрики стены, а терзаемые гладом трудилы толпами стекались к ним, выкрикивая зловещие угрозы. Тщетно Спириты благожелательно разъясняли трудилам, что таким образом восстают они на законы государственные и дерзают  противиться непостижимым изволениям Инды, что надлежит им покорствовать судьбе, поелику, умерщвляя плоть, на недостижимые высоты возносятся они духом и вознаграждением заручаются в небесах. Однако глухи оставались трудилы к оным мудрым речам, и для обуздания их злонамеренных посягательств пришлось вызывать вооруженную стражу.

  И тогда Верховный  Дуринал призвал пред лице свое ученого-конструктора Новых Машин и таковыми воззвал к нему словами: 

  — Муже ученый! Большая опасность грозит государству нашему, поелику в широких массах тягал вызревают бунтовские, крамольные мысли. Стремятся они к уничтожению наших замечательных свобод, к попранию Закона свободной инициативы! Довлеет нам все силы напружить для защищения свободы. Всесторонне вникнув в суть предмета, уверились мы, что сия задача нам неподсильна. Даже наиобильней добродетелями украшенный, идеальный,  законченный индиот позволяет страстям помыкать собою, бывает неустойчив, лицеприятен, к заблуждениям склонен и не смеет покуситься на решение в деле столь же хитросплетенном, сколь и многоважном. А посему изволь за шесть месяцев изготовить нам Махину для управления, неимоверно  рациональную, безукоризненно  логичную, чрезвычайно объективную, не ведающую ни колебаний, ни эмоций, ни страха, каковые часто смущают живость ума.  Пусть будет Махина сия столь же непредвзята, сколь непредвзяты свет солнца и звезд. Когда же ты воздвигнешь ее и пустишь в ход, мы переложим на нее бремя власти, непомерно тяжелое для утруженных наших плеч.

  — Да будет так, Верховный Дуринале! — промолвил конструктор. — Но каков должен быть главный  принцип действия Махины?

  — Таковым будет, самовидно, принцип свободной гражданской инициативы. Махине сей не должно сметь что-либо гражданам нашим приказывать или запрещать. Да, позволено ей будет изменять условия нашего бытования, но она должна будет всегда делать сие в виде нескольких предложений, оставляя за нами возможность свободного выбора меж ними. 

  — Да будет так, Верховный Дуринале! — ответствовал конструктор. — Однакож данное приказание  касается главным  образом способа действия, тогда как я вопрошаю о цели оконечной. К чему стремиться должна сия Махина?

  — Государству нашему угрожает хаос, нестроение ширится и законов непочитание. Пускай Махина установит Наивысшее Согласие на планете, пусть определит, претворит в жизнь и упрочит Порядок Идеальный и Абсолютный.

  — Быть по сему! — вымолвил конструктор. — Построю вам за шесть месяцев Добровольный Внедритель Абсолютного Порядка. Приступая к деланию, прощаюсь с вами. 

  — Задержись! — изрек один из Достойных. — Махина, которую ты воздвигнешь, действовать должна не токмо совершеннейшим образом, но и приятственно. Сие означает, что деяния ея должны производить впечатление любоутешное, удовлетворяющее самому субтильному чувству прекрасного.

  Конструктор молча отвесил поклон и удалился. Напряженно работая в сопровождении рати бойких умом ассистентов, воздвиг он Махину Правления, ту самую, каковую ты, чужедальний пришельче, можешь зреть там, на краю горизонта в виде темнаго пятнышка. Она являет собою  поразительное нагромождение железных цилиндров, в недрах коих неустанно дрожит что-то  и пышет пламенем. День ее пуска был большим государственным праздником. Старейший Архиспирит торжественно освятил ее, после чего Верховный Дуринал передал оной полную власть над страной. Добровольный Внедритель Абсолютного Порядка издал протяжный гудок и приступил к делу правления.

   Шесть суток работала Махина дни и ночи напролет. Днем возносились над нею клубы дыма, ночью источала она светлое зарево. Почва содрогалась в радиусе ста шестидесяти миль вокруг нее. За сим растворились створки на ее цилиндрах, и посыпались из них на свет сонмы небольших черных автоматов. Переваливаясь с боку на бок, как утки, разбежались они по всей планете вплоть до самых дальних ее закоулков.  

   И куда бы сии автоматы ни попадали, стекались они толпами к складам фабричным, где, обращаясь деликатным манером, в самых внятных выражениях требовали продать им различные товары, за кои платили без промедления. В течение недели склады опустошились, и Достойные из числа фабрикантов вздохнули с облегчением, восклицая: “Воистину, превосходную Махину построил нам конструктор!”

  И правда, удивление брало при виде того, как оные автоматы употребляют купленные предметы: они облачались в парчу и атласы, намащивали косметикой оси, курили табак, читали книжки, роняя над печальными синтетические слезы. Ба, им даже удавалось неестественным для них образом вкушать различные лакомства, правда, без всякой пользы для себя, поелику электричеством движимы были, зато и производители их не оставались в накладе (2).

   И токмо широкие массы трудил ни малейшего удовлетворения не изъявляли. Напротив, раздавались между ними ропоты, которые все больше злобой преполнялись. Однакож Достойные с бодрым упованием ожидали новых, очередных шагов Махины, каковые не заставили себя ждать. 

   Нагромоздила она горы мрамора, алебастра, гранита, хрусталя горного, слитков меди, мешков золота, серебра и плиток яшмы, после чего с преужаснейшим  грохотом и дымом воздвигла здание, подобного которому индиоты видом не видывали, а именно: сей Радужный Дворец (3), что высится, пришельче, пред тобою!

   Я перевел на него взгляд. В то же самое время солнце выглянуло из-за облаков, и лучи его заиграли на ошлифованных стенах здания, рассыпаясь сполохами сапфирового и густо-красного цвета. Радужные их блики, мнилось мне, витали и помигивали на его торцах и вокруг бастионов. Тогда как кровля, украшенная высокими узкими башенками, пламенела, будучи целиком выложена золотой черепицей. Я упивался великолепным зрелищем, а индиот продолжал свою повесть: 

  — По всей планете разошлась весть о сем предивном сооружении… Настоящий поток паломников потянулся к нему, от самых далеких окраин починая. Когда народное скопище  заполонило окрестные  поля, Махина разомкнула металлические губы и так возвестила:

  — В первый день месяца лузги я разверзну яшмовые врата Радужного Дворца, и тогда любой  индиот, именитый или безвестный, сможет по своей воле войти в него, дабы вкусить удовольствий от всего, что его там ожидает. До тех же пор по добраволе умерьте ваше любопытство точно так же, как потом его по добраволе утолять возможете.

  И вот утром первого дня месяца лузги грянули в пространство серебряные фанфары, и  с приглушенным скрежетом распахнулись врата Дворца. Толпа хлынула в здание рекою, троекратно превышающею шириною торный тракт, соединяющий два наших стольных города — Дебилию и Морону. 

  Весь день продолжалось шествие индиотских масс, однакож не становилось меньше их на полях пред Дворцом, понеже стекались к нему непрестанно из дальних далей страны все новые. Махина оказалась радушным хозяином: черные автоматы, то и дело ныряя в толчею,  разносили  прохладительные напитки и подкрепляющие яства. Таким чередом протекло пятнадцать дней. 

  Тысячи, десятки тысяч и, наконец, миллионы индиотов проследовали внутрь Радужного Дворца, однакож никто из тех, кто в него ступил, назад не возвращался. То один, то другой обыватель дивился, что сие могло означать и куда девается такая масса народу? Обаче одинокие голоса их тонули в ритме и громе бравурных маршей. 

   Бойкие автоматы вьюнами вились, напояя жаждущих и насыщая голодных. Серебряные куранты на дворцовых башнях отбивали звоны, а когда ночь опускалась, хрустальные окна слепили ярчайшими огнями. И, наконец, осталось на мраморной лестнице всего несколько сотен терпеливо чающих своей очереди индиотов. Как вдруг раздался душераздирающий крик, заглушивший бодрый ритм барабанов:

  — Внимание! Измена! Дворец не диво дивное, а родом из пекла западня! Спасайся, кто может! Сгуба! (4) Сгуба!

  — Сгуба! — отозвалась толпа на лестнице.  

   Индиоты повернулись и бросились врассыпную. Никто им не препятствовал. В ту же ночь несколько отважных трудил подкралось ко Дворцу. Возвратившись, они рассказали, что задняя стена Дворца плавно разомкнулась и посыпались из него неисчислимые груды сверкающих шайб. Черные автоматы заметались вокруг них, развозя по окрестным полям и выкладывая из них разнообразные фигуры и узоры. 

   Услышав сие, Спириты и Достойные, которые до сего времени безотлучно заседали в Дуринале (они не пошли ко Дворцу, ибо не пристало им в смешение приходить с уличным сбродом), собрались без промедления  и, желая разрешить сию загадку, затребовали к себе ученого-конструктора. Вместо него явился его сын, взирая хмуро и толкая пред собою порядочных размеров прозрачный круг.  

   Достойные, потерявши  всякое терпение и от негодования себя не помня, принялись срамить  отсутствующего ученого и осыпать его преужаснейшими  проклятиями. Они забросали юношу вопросами, требуя от оного объяснений, какую тайну сокрывает Радужный Дворец и что учинила Махина с входящими в оный индиотами.

  — Не смейте порочить память родшего моего! — обиженно возразил юноша. — Отец мой построил Махину, строго придерживаясь ваших требований и пожеланий. Однакож, единожды пустив ее в ход, он не больше каждого из нас ведать мог, как она себя поведет, чего наилучшим доводом является то, что он сам яко один из первых ступил в Радужный Дворец.

  — И где он теперь? — единым гласом вскричал весь Дуринал.

  — Вот здесь! — с болью в голосе отвечал им юноша, указуя на сверкающий круг. 

  Он горделиво взглянул на старцев и, не будучи кем-либо удерживаем, пошел свои путем, катя перед собою преобращенного отца. 

  Вострепетали члены Дуринала, охваченные единовременно гневом и тревогою, однокож вслед за тем пришли к убеждению, что Махина вряд ли отважится на причинение им зла. Затянувши гимн индиотов и тем самым воспрянув духом, они совокупно выступили из города и вскоре очутились пред железным монстром.

  — Бесчестная! — возопил старейший из Достойных. — Ты провела нас и попрала законы наши! Останови сейчас же котлы свои и колеса! Не дерзай и дальше творить беззаконие! Что ты учинила с вверенным тебе народом индиотов? Отвечай!

  Едва он закончил, как Махина остановила свои редукторы. Дым растаял в небе, повисла полная тишина. Вслед за тем раздвинулись металлические губы и раздался громоподобный голос:

  — О, Достойные и вы, Спириты! Я, владычица  индиотов, вашим  к  жизни вызванная изволением, признаться должна, что меня в нетерпение повергает сумятица мыслей  и неразумность упреков ваших! Поначалу возжелали вы, дабы я установила идеальный миропорядок, а потом, когда я взялась за делание, препоны чинить мне вздумали! Вот уже три дня с тех пор прошло, как  стоит Дворец впусте, учинился полный застой, никто из вас не дерзает приблизиться к яшмовым вратам, а посему завершение моего дела моего отлагается. Однакож уверяю вас, что не узнаю покоя, пока его не докончу.

  При сих словах содрогнулся весь Дуринал как един муж, восклицая:

  — О каком миропорядке ты вещаешь, бесчестная? Что учинила ты с братьями нашими и близкими, попирая страны нашей законоуложения?

  — Что за глупый вопрос? — отозвалась Махина. — О каком миропорядке говорю? Взгляните на себя, на то, как несуразно построены ваши тела: из них торчат разные конечности, одни из вас выше, другие ниже, одни толсты, другие, опять же, тощи… Вы передвигаетесь хаотично, останавливаетесь то и дело, глазеете на какие-то там цветы и облака, без дела по лесам шляетесь. Ни на грош в сем никакой нет математической гармонии! Я, Добровольный Внедритель Абсолютного Порядка, придаю вашим ломким, хрупким телам солидные, великолепные, стабильные формы, из коих выкладываю потом любоприятные для глаза симметричные, несравненные в регулярности своей орнаменты и узоры, утверждая таким образом на сей планете элементы идеального порядка…

  —  Чудовище! — воскричали Спириты и Достойные. — Как смеешь ты губить нас? Ты топчешь наши права, уничтожаешь нас, убиваешь!

  В ответ Махина клацнула пренебрежительно и проговорила:

  — Говорила же я, что вы даже мыслить логично не можете. Само собой разумеется, что  я чту ваши права и законы. Я внедряю гармонию, избегая произвола, без всякого насилия или приневоления. Кто того не желал, в Радужный Дворец не вошел. Зато каждого, кто сие учинил, а сделал он так, повторяю, по личной своей инициативе, я претворила, изменяя материю тела его столь превосходным образом, что в новом обличии он сможет бытовать веки вечные. Ручаюсь вам.

  Какое-то время стояла тишина. Потом, пошептавшись между собою, заседатели Дуринала пришли к выводу, что законы действительно не были нарушены, а дела обстоят отнюдь не так плохо, как поначалу казалось.

  — Сами мы, — рекли  Достойные, — никогда бы злодейства подобного не совершили, однакож вся ответственность ложится на Махину. Она поглотила полчища на все готовых трудил, а теперь оставшиеся в живых Достойные вкупе со Спиритами смогут вкушать покой бреннаго бытия, воздавая хвалы непостижимой воле Великого Инды. Будемте, рекли они между собою, обходить стороною Радужный Дворец, и тогда ничего плохого нам не приключится.

  Они уже собрались было разойтись, как вдруг Махина возговорила снова:

  — А теперь внемлите со тщанием словам моим. Я должна закончить предпринятое начинание. Я не имею намерения кого-то из вас неволить, переубеждать или подвигать на какие-либо свершения.  Как и прежде, предоставляю вам полную свободу инициативы, однакож объявляю, что если кто-то из вас возжелает, абы сосед его, брат, знакомый или иной ближний его возвысился до уровня Гармоничного Круга, да призовет он черные автоматы, кои тотчас же явятся пред ним и по его указанию проводят умысленную им особу в Радужный Дворец. На сем умолкаю.

  Пала тишина. Достойные и Спириты взирали друг на друга, внезапно охваченные тревогою и подозрениями. Дрожащим голосом возговорил Архиспирит Нолоб, поясняя Махине, что в преглубочайшем заблуждении она пребывает, стремясь переделать их всех в сверкающие оладьи. Сего не миновать, аще будет на то воля Великого Инды, однакож, абы познать оную и проникнуться во всей полноте, немало потребуется времени. Посему предлагал он Махине, чтобы она свое отложила решение свое лет на семьдесят.

  — Не могу того учинить, — возразила Махина, — ибо уже разработала точный план действий на период после преобращения последнего индиота. Уверяю вас, что я готовлю планете сей наипревосходнейшую судьбу, какую только можно себе представить, а именно: бытование в гармонии, каковая, мнится мне, понравилась бы также оному Инде, коего ты поминал и коего я коротко не знаю. Не могли бы вы и его препроводить в Радужный Дворец?

   Она умолкла, ибо поля пред ней опустели. Достойные и Спириты разбежались по домам, где каждый средь четырех стен предался медитациям о будущей своей судьбе. И чем дольше размышлял, тем больше его охватывал страх, ибо каждый боялся, что какой-нибудь сосед или знакомец, ведомый к нему неприязнью, зазовет к нему автоматы, и не видел он для себя иного спасения, кроме как соделать сие первым.

   Вскоре возмутилась криками ночная тишина. Выглядывая из окон с перекошенными от страха лицами, Достойные бросали в темноту отчаянные зовы, а на улицах раздался многоногий топот железных автоматов. Сыновья поручали им вести во Дворец отцов, деды внуков, брат выдавал брата, и так за одну ночь тысячи Достойных и Спиритов словно растаяли, осталось от них малая горстка, каковую ты, чужестранниче, видишь пред собою. 

   Новое утро узрело поля, выстланные мириадами сверкающих шайб, уложенных в виде гармоничного геометрического орнамента, последний привет наших сестер, жен и прочих сородичей. В полдень Махина заговорила громоподобным голосом: 

   — Довольно! Извольте на время умерить свой пыл, о, Достойные, и вы, недобитки Спиритов. Я замыкаю врата Радужного Дворца, не на долгое время, обещаю вам. Исчерпаны все узоры, приготовленные для внедрения Абсолютного Порядка, и теперь я должна размыслить, как сотворить новые, а тогда вы и в дальнейшем сможете поступать без всякого принуждения и по собственной вольной воле.

   При этих словах индиот посмотрел на меня огромными глазами и, уже тише, закончил рассказ: 

  — Махина изрекла сие два дня тому назад… Собранные тут, ждем теперь. 

  — О, почтеннеший индиот! — вскричал я, пригладив ладонью вставшие торчком от волнения волосы. — Страшная это история и просто невероятная! Но скажи мне, очень прошу, почему вы не восстали против этого механического монстра, который извел вас дочиста, почему дали приневолить себя к…

  Индиот вскочил на ноги с видом воплощенного гнева.

  — Не обижай нас, странниче! — вскричал он. — Молвишь в  поспешении, посему отпускаю тебе… Взвесь в уме все, мною тебе сказанное, и ты без уклонения придешь к единственно верному заключению, что Махина блюдет принципы свободной инициативы. И, хотя сие немного странным может показаться, хорошую службу сослужила народу индиотов, понеже нет нарушения справедливости там, где есть закон, провозглашающий наивысшую свободу, а какой же муж счел бы ограничение свобод превосходнее достосла… 

   Он не закончил, ибо раздалось пронзительное скрипение и яшмовые врата раскрылись величаво. При виде этого все индиоты сорвались с мест и понеслись со всех ног вверх по лестнице.

  — Индиот! Индиот! — звал я, но собеседник мой только рукой мне помахал и, крикнув, что ему сейчас некогда, большими скачками бросился вдогонку за остальными и пропал в глубине Дворца.

   Я стоял еще довольно долго, потом заметил колонну черных автоматов, которые притопали к дворцовой стене, открыли створку (5) и выкатили наружу долгую череду шайб, красиво сверкавших на солнце. Затем они покатили их в чистое поле и там призадержались, доделывая незаконченный узор какого-то орнамента. Врата Дворца все еще были широко распахнуты. Я шагнул вперед, чтобы туда заглянуть, но тут по спине у меня прошелся неприятный озноб.  

   Махина  раздвинула металлические губы и пригласила меня пройти внутрь.

 — Я же не индиот, — возразил я, повернулся на месте и поспешил к ракете. 

   А уже минуту спустя, маневрируя рукоятями управления, взмыл в небеса с невероятным стремглавием.

                                               >^_^<

                               ПРИМЕЧАНИЯ
  
  Сноска (1)  трудилы — в оригинале Лем использует неологизм тыралы,  
                 то есть трудяги или работяги, причем в грамматической форме 
                 неодушевленного существительного для указания на их более 
                 низкий по сравнению со Спиритами (жрецы-духовидцы) и
                Достойными (элита-нобили) сословный статус. Перевести 
                этот оттенок смысла невозможно, поэтому я их при первом
                упоминании понизил с заглавной буквы Т до прописной. 
                У Лема здесь все три сословия пишутся с большой: Спириты,
                Достойные и Тыралы. Дальше по-разному.

  Сноска (2) не в накладе — похоже на североамериканскую помощь, сами тратят, 
                        сами себе платят.
   
  Сноска (3) Радужный Дворец — очередное прозрение Лема сбывается в наши дни. 
                        Воукнутые земные идиоты всем скопом идут в него по
                стопам Лемовских индиотов.      

  Сноска (4) Сгуба! — Сгубленье, сгуб, сгуба зап. действие по глаг. Река наша
                сгубчива, много народу топит. Пьянство сгубное дело. Сгуба
                пришла, пагуба.  В. Даль, Толковый словарь живого               
                великорусского языка.

  Сноска (5) открыли створку — в оригинале слово klapa, которое имеет в польском 
                        языке двойное значение: крышка и облом.


 © Copyright:  Андрей Викторович Денисов, перевод с польского языка, 2019 год.

                                             >^_^<

                ДОПОЛНЕНИЕ               

             СТАНИСЛАВ ЛЕМ. РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ


                <><<>><>


I. WNETRZE  MOJEJ  WYOBRAZNI
       

Wnetrze mojej wyobrazni? To twarze I dlonie,
I usta, ulozone w smierci jak w kokonie,
Spiew zmarlych, sny i noce z milczenia,
I glowa odrabana od kadluba – Ziemia

Wnetrza mojego ciala? Pejzaz elektronow,
Kwantow bardzo samotnych, bezgwiezdnego ruchu,
Gdzie jawa wyrastaja czarne kwiaty sluchu,
A sny, zwierzeta nocy, tryskaja spod powiek.
A biale lasy nerwow, te korzenie twarzy
I zrodla purpurowe, plynace wsrod wspomnien,
I kosc: skala wapienna, ktora wezmie po mnie
Moja samotnosc i mrok…

                1949

    
                ><><


        МОЕ  ВООБРАЖЕНЬЕ  ИЗНУТРИ
 
 
 Мое воображение внутри? Там лица и ладони,               
 И в кокон губы сложенные словно в смерти лоне,               
 Напевы мертвецов, ночей и снов безмолвные поля,               
 И голова отъятая от плеч – Земля.               
 
 Я изнутри? Во мне пейзажи электронов,               
 Орбит беззвездных, квантов крайне одиноких,               
 Где въяве слуха вырастают черные бутоны,               
 А сны, ночные звери, прыщут из-под век.               
 И нервов белый лес, лица живого корни,               
 И родники пурпурные текут среди воспоминаний,
 И кость: скала из кальция, которая мое
 Посмертно примет одиночество и мрак...            
               
© Copyright: Андрей Викторович Денисов,
       перевод с польского языка, 2006 год.
               
                <><<>><>


II.   Z   WIERSZY  MLODZIENСZYCH


                1.

Zawsze byla daleka. Jak dzieci i ptaki.
Ojczyzne miala wszedzie, gdzie jest milosc.
Musze byc teraz prosty i pelen smierci, taki,
Jak zelazo, ktore ja zabilo.               

                2.
               
                Marii
   
Dziewczyno jasnooka, tak samotnie piekna,
Ze kazda zmarla chwile budujesz od nowa,
Nie usmiechaj sie, obca, gdy czytasz te slowa:
Jestes milczeniem wiersza, cisza mego tetna.               

Kto cie ujrzal w ogrodzie wieczoru, jak w echu
Wlasnych mysli milczaca o milosci, przyzna,
Ze ciemnosc nie pokona twojego usmiechu.
W twoich dloniach, nie w gwiazdach jest moja ojczyzna.


                1949

                ><><            


                ИЗ  ЮНОШЕСКИХ  СТИХОТВОРЕНИЙ


                1.

Всегда далекая, как птицы или дети.
Ее отчизна всюду, где любовь царила.
Я должен прям быть и исполнен смерти,
Как то железо, что ее убило.               
               
                2.

                Марии

Ты, ясноглазая, прекрасно одинока, и чувства,
И каждый миг умерший воскрешаешь снова.
Чужая, над моим не смейся словом.
Ты немота  стиха и моего затишье пульса.
               
Но каждый встреченный, когда в саду гуляешь поздно,
В молчаньи  о любви внимая эху мыслей зыбких,
Признает: тьме не одолеть твоей улыбки.
Твои ладони мне отчизна, а не звезды.

            
               ***
   
Террасы скал нисходят к морю каменистым смехом.
И облака – не мрамор, а лишь вздох отжившего ребенка.
Несмелый взмах руки, взывающей к тиши во имя
Созерцанья, оставит радужный свой след, подобный
Кармина пламени и лилии, зажатым между двух
Воздушных стен: мы их творим, поскольку так прекрасней.

     © Copyright: Андрей Викторович Денисов,
       перевод с польского языка, 2011 год.


                <><<>><>


III.   Z  OPOWIADANIA  «DZIEJE   JEDNEGO  ODKRYCIA»


Nie mysl o tym, ze wiersz moj prostym jest nawykiem,
Ze wylania sie ze mnie, jak wierzyca z mroku,
Wznoszac ksztalt rozmodlony strzelistym gotykiem
Albo kladac sie na piers ciezarem baroku.
Wiersz moj pod tchnieniem twoim i rak twych dotykiem
Sercem rytm uderza i przyspiesza kroku.

                1946
 
                ><><
             
         
         ИЗ  РАССКАЗА  «ИСТОРИЯ ОДНОГО ОТКРЫТИЯ»

Не думай, что мой стих лишь навык и привычка,
Когда он из меня, как шпиль из мрака, выплывает
Намоленным своим и острым очерком готичным
Иль тяжестью барокко грудь мне угнетает.
Мой стих с дыханием твоим или касанием руки
Ритм сердцем отбивает и стремит шаги.

     ©  Copyright: Андрей Викторович Денисов,
       перевод с польского языка, 2011 год.
 

                <><<>><>


        IV.     Z  OPOWIАDANIA  «OGROD CIEMNOSCI»


Slyszalem gdzies, nie wiem, moze to u Priestleya,
O dwu takich biednych, zmeczonych zlodziejach,
Ktorzy cala noc wytrychem otwierali drzwi do nieba.
A kiedy otworzyli, byla tylko pustka,
Podobna do ram rozbitego lustra,
Nicosc bez jednej nawet gwiazdy spadajacej.

                1947


                ><><
             

            ИЗ  РАССКАЗА   «САД  ТЬМЫ»
 
Не помню, где читал, у Пристли, может, в книжке,
О бедных двух таких измученных воришках,
Всю ночь отмычкой открывавших двери неба.
Открыли, а за ними – пустота,
Как в раме выбитого зеркала: безвидность,
И даже ни единой нет звезды падучей.

     © Copyright: Андрей Викторович Денисов,
       перевод с польского языка, 2011 год.

               
                <><<>><>
            

V.   BEETHOVEN,  SYMFONIA  PIATA


                allegro con brio

Gwiazdo najlagodniejsza, usmiechu, co z bliska
Wylaniasz sie z blyskawic wysoki: melodio,
W tobie struny kolorow, tetniace ogniska
I szkielety zelaza, ktore pozar pogial.
Przebudzilas mnie z jawy. Kiedy glos twoj wola,
Glaz dyszy, przepasc gada ustami z kamienia,
Odkupione sa zbrodnie i jasna jest ziemia
A cisza, kiedy milczysz, jest jak grob aniola.
Przebudzilas mnie z jawy. Ty ciemnosc u czola.
Oto sie odwalaja sklepienia pochmurne
Dzien i noc obejmuja rekami obiema
Nasz glob: na czarnej kuli wyryty poemat
Jak pelna nienazwalnych horyzontow urne.

                1948


                ><><
             

          V.     БЕТХОВЕН,   ПЯТАЯ  СИМФОНИЯ


                allegro con brio


Звезда кротчайшая, улыбка вышины, рожденная
Из близких вспышек молний: мелодия, в которой
Струны цвета соседствуют с пульсацией горнил,
Стальным скелетом, погнутым пожаром. Ты меня
От яви пробудила. Слыша голос твой, вздыхают скалы,
Пропасть говорит окаменелыми устами.
Ты, тьма над теменем, меня от яви пробудила.
Искуплены злодейства, и земля светла, а тишина,
Когда молчишь, подобна ангельскому гробу.
Еще чуть-чуть, и рухнет небосвод понурый.
То день, то ночь обеими руками объемлют шар земной,
Наш с выбитой на нем поэмой черный глобус,
Как полную безвестных горизонтов урну.

  © Copyright: Андрей Викторович Денисов,
     перевод с польского языка, 2019 год.


                <><<>><>