Вор на доверии 3

Часть вторая
СУНДУК МЕРТВЕЦА

1

Криминальная жизнь Борьки Ломова началась, когда он учился еще в 8 классе, а было так. Возвращался он со школьного вечера, посвященного празднику 8 Марта, кипя от бешенства. Виной тому была его одноклассница Нина, которая выставила его на всеобщее посмешище. Маленький рост и страшная худоба, которыми он в то время страдал, сделали его болезненно самолюбивым и застенчивым, потому все и вышло так смешно. Самая красивая девочка в классе, чего там, во всей школе, была чуть не на голову выше его. Такая вот природная несправедливость доводила влюбленного Борьку до исступления, потому стал он замкнутым, почти полностью прекратив общение со сверстниками. А сердце любит, а сердцу не прикажешь! После концерта самодеятельности, когда начались танцы и погасили лишний свет, Борька, как всегда в таких случаях, прилип к батарее под окном, наблюдая за кавалерами, которые приглашают красавицу Нину и танцуют с ней запросто, как будто, так и надо. Казалось ему, он готов был умереть за одно только прикосновение к ней, а, чтобы танцевать, держать за талию? От одной только мысли об этом в глазах темнело, и свет выключать не надо! Это как полет в космос, почти научная фантастика. Когда очередной танец заканчивался, Борька пугал сам себя тем, что вот сейчас плюнет на свою застенчивость, пойдет и пригласит ее, и будь что будет. Но начиналась новая музыка, и ноги становились ватными, а руки намертво прикипали к горячей батарее: нет, ни за что! Это невозможно. Он с завистью смотрел на Костю Фоменко, отличника и спортсмена, который бесцеремонно обняв Нину за талию, прижимал девушку к себе. Вот бы кого он вызвал на дуэль и застрелил. Драться на кулаках не имело смысла: Фома был атлетом.
Горящие любовью и ненавистью Борькины глаза прожигали парочку насквозь, видимо, девушка это чувствовала. Во время танца она поймала Борькин взгляд, и словно бы загипнотизировала. Несколько долгих секунд, томительных как сама вечность, они смотрели друг на друга серьезно, понимающе, у него остановилось сердце и онемели конечности, словно он разом отлежал все тело. Вот же оно, счастье, смотреть ей в глаза и умирать! Она отвернулась, ушла в повороте, и больше на него не смотрела, а Борька плавал в тумане, словно мешок, набитый иголками с головы до пят, и никак не мог вынырнуть из тумана в реальность. Наконец, танец закончился, Фома отвалил к тупым своим приятелям, а Борька трепетал от любви, в нем бушевала весна. Тут объявили белый танец, но его это не касалось. Зазвучала музыка, девушки определяли свои симпатии. Самые бойкие расхватали мальчиков, которые получше, повели за собой в круг, а Борька следил за Ниной, кого она выберет. Про себя даже не мечтал, поэтому, когда единственная и неповторимая направилась в его сторону, он завертел головой, отыскивая соперника, но рядом никого не оказалось! Она шла к нему? Описать, что в те мгновения творилось с Борькой, невозможно. Но вот же оно, случилось. Нина стояла перед ним, а под руками плавилась батарея, чугун превращался в пластилин.
- Пойдем? – сказала она запросто.
Он смотрел снизу, слепо шагнул, и наступил ей на ногу. В самый последний момент осознал, попытался избежать членовредительства, зачем же калечить любимую, и ткнулся носом в ее грудь. Борьку обдало таким жаром, что, не поддержи она его, он бы упал замертво к ее ногам, по счастью, было темно, и никто ничего не заметил. Нина, чудесная Нина, положила ладони ему на плечи. Борька выставил руки, словно совал ладони в кипяток, и то было бы легче, но не держать же руки по швам, это же танец! Научная фантастика пришла на землю: он держал Нину за талию! Ум отказывался верить в реальность, танцевать он не умел, не приходилось, а тут тело целиком не слушалось, словно мешок из-под картошки камнями набили. Он стоял как истукан, ничего не видя и не слыша, кроме ощущения возлюбленной, которая сама к нему прижалась. Кровь стучала в висках соловьиными руладами, тела слились в объятии!
Борька парил в космосе. Он падал в пропасть, трепетал от восторга. Ее руки, ее ноги, ее грудь и живот. В его руках было счастье! Дальше можно не жить. Блаженство накатило, и Борька приник одурманенной головой к ее плечу, закрыл глаза, вдыхая ароматы счастья. Он готов был умереть сейчас, на пике блаженства. Он не сразу понял, что произошло. Рев одноклассников, хохот, яркий свет. Музыки не было. Они стояли в центре одной парой, вокруг сплошная стена смеющихся лиц. Борька отпрянул от Нины, и тут случилось страшное! Она засмеялась? Нет, не просто засмеялась, но указывала пальцем и клонилась, так было ей смешно, что чуть не падала. Борьку не то что водой, его помоями облили. Выплеснули ушат помоев, окатили. Она специально это устроила, пригласила на танец! По сговору с Костей Фоменко, который в нужный момент выключил музыку. Борька вылетел из школы в бессильной ярости. Вечер-то был накануне праздника, учебный день, Борька шел с портфелем. Кто жил рядом, те сходили домой и переоделись, после уроков, а ему чего таскаться, ничего хорошего от вечера не ждал, ничего хорошего и не случилось. Он шел кружным путем, через плотину мимо больницы, перелеском, ему видеть никого не хотелось!
Идиоты, кретины, он им еще покажет. Как ни странно, Нину он ни в чем не винил, в его глазах она имела право на все, и право безоговорочное, а вот всем остальным он докажет, что ничем не хуже, а может быть, лучше их всех. Ростом не вышел, и что? Он еще вырастет, а вот они так и останутся жалкими личностями, не способными на любовь, на жертву, на поступок. По расчищенной дороге от больничного городка он вышел на пригорок, свернул на криво протоптанную тропинку, огибающую двор МТМ. Накануне выпало много снега, а сегодня вдруг подморозило, весной не пахло. Весна была в душе, когда танцевал с Ниной. Но весну растоптали. С ближней фермы потянуло ядреным запахом силоса. Борька вышел на горушки к ближайшему заулку, ведущему к дому, однако домой идти не хотелось. В школе еще праздник, вечер продолжается, а тут уже ночь. Дома будут расспрашивать, как и что, а на душе слишком скверно, чтобы разговаривать, и спать не ляжешь, какой тут сон! Борька в задумчивости стоял возле крайнего дома. Куда идти? Направо – в середину деревни, налево – к ферме, прямо – значит, домой. И тут он обратил внимание на дом, против которого стоял.
В этой покосившейся избе, под самую крышу заваленной снегом, жил Митрич. Одинокий старик, якобы колдун, которого в деревне не любили, да и сам он людей никого не жаловал, показывался редко, разве что до магазина ковылял. Хотя жил в явной нищете, шепотом говорили, что Митрич тайно богат. Действительно, Борька помнил его горящий злобой взгляд из-под кустистых бровей и скрюченные пальцы, сжимавшие клюку. Если Борька шел мимо или проезжал на велосипеде, сгорбленный старик стоял и смотрел неотрывно, словно ждал чего-то. Так и хотелось проскочить быстрее, хотя чего он, колченогий, мог сделать. В избе свет не горел. В деревне рано ложатся, но не в восемь же часов, или сколько там. И ставни не закрыты, и шторы не задернуты. Дом смотрел черными глазницами так же злобно, как и его хозяин. Перед воротами намело большой сугроб, и следов нет. Значит, последние два-три дня Митрич никуда не выходил. На трубе свежая шапка снега, значит, не топил, а мороз-то зимний. Не помер ли старик? А если помер, почему не заглянуть, по-соседски не проверить?.. В животе Борки появился сладкий холодок. Перед мысленным взором возник большой сундук с поднятой крышкой, а в нем несметные золотые сокровища, как в сказке, или в книге про пиратов. Борька огляделся по сторонам. Кто его здесь увидит? Дом на задах, самый крайний, вдоль заулка одни огороды, кто сюда забредет в эту пору? В больницу ездят другой дорогой. Машинно-тракторные мастерские закрыты. Борька поставил портфель на сугроб. А если кто-то и увидит, он скажет, что хотел проведать дедушку, одинокий старик, вдруг приболел? Это пионерский поступок, хотя пионером Борька как раз не был, и в комсомол вступать не собирался, он не хотел быть лицемерным стадом. Однако заходить боязно! Или он трус? Борька отбросил сомнения.
Он подергал веревочку на воротах, калитка была заперта изнутри, не поддавалась. Оглядевшись несколько раз, и убедившись, что заулок пуст, Борька, протыкая ногами сугробы, подошел к угловому окошку, постучал пальцем по стеклу. Никто не показался. Темнота внутри дома была непроглядной, в отражении виднелся только его собственный силуэт. Наверняка, помер старик. Никуда уйти не мог, в доме лежит. Борька встал на завалинку, заглянул во двор. Снег в ограде лежал нетронутой целиной, мерцая в лунном сиянии. Как в песне. В лунном сиянье снег серебрится. Если старик по нужде не выходил, значит, помер. За два дня, что снег валил, ни одного следа во дворе. Пока шастал по сугробам, начерпал в ботинки, ноги вдруг заледенели. Наплевать, не до этого! И Борька, подпрыгнув с угла завалинки, повис животом на дощатой загородке. Спортсменом не был, но тут все просто. Закинул ногу, и перелез, внутри был приколочен деревянный ящик, почтовой щелью наружу, на него и встал. Портфель остался на дороге. Да кому он нужен? Борька спрыгнул во двор, по щиколотку утопая в снегу, дошел до крылечка. Замка нет, щеколда висит, перекладина отброшена, и все это присыпано снежком. А если дом изнутри закрыт, заперт на засов? Тогда разобьет окошко во двор. Решительно он настроен, все из-за Нины! Он встал на низкое крылечко, потянул дощатую дверь с кошачьим лазом, она легко открылась. Прислушиваясь, зашел в замерзшие сени, под ногой скрипнула половица, он замер. Ничего, по-прежнему тихо. Умер старик, некому шуметь. Поежившись не от холода, нет, его колотил внутренний озноб, Борька нащупал и потянул на себя ручку внутренней двери, обитой для тепла мешковиной. Не отступать же! Дверь без скрипа отворилась, из темноты пахнуло тяжелым смрадом. Борька заглянул в комнату, но кроме окон, за которыми отсвечивала улица с портфелем, ничего не увидел. Надо включить свет. Он шагнул на порог, одной рукой прикрывая дверь, а второй рукой нащупал выключатель на стене, помедлил. Щелкнул! Комната осветилась. Борька сразу увидел старика.
Митрич лежал на железной кровати, ногами к дверям, и пялился в потолок невидящим взором. При появлении гостя, тем более, зажегся свет, старик даже не пошевелился, не издал единого звука. Он не дышал. Умер, значит! А где сундук? Его Борька не видел, глаза занимал страшный старик. Ватное одеяло сползло на пол, мертвец лежал в грязных от нечистот кальсонах, показывая Борьке свои желтые пятки и кривые пальцы с громадными загнутыми ногтями. Когти: это же дьявол какой-то. Руки были вытянуты вдоль тела, узловатые пальцы напоминали куриные лапки, такие же морщинистые и белые. Видимо, перед смертью старик ходил под себя неделю. Вся простыня была заляпана слизью, наверно, пытался встать. Запрокинутая назад голова казалась капустным кочаном. Волосы торчали клочьями во все стороны из бровей, из носа, из ушей, борода напоминала клок высохшего сена. Шторы надо бы задернуть. Опомнившись от прямого лицезрения смерти, столь отвратительной и неприглядной, беспокоился не столько о себе, могут увидеть, а, чтобы внутренности избы отгородить от живой улицы, там зимний вечер, где-то праздник, а тут смерть и когти, борода и грязь. Внутренняя мерзость не должна касаться внешнего мира, видеть ее нельзя. А вот ему можно. Он способен на многое, чего он пока сам не знает, но чувствовал, что есть в нем сила, не всем в этом мире доступная. Борька подошел к окнам и задернул липкие от грязи занавески. Руки потом снегом помоет, зато с улицы никто не заглянет, не увидит. Стараясь не смотреть на покойника и поменьше дышать невыносимым смрадом, Борька вышел на середину комнаты и осмотрелся. Комод, горка, шифоньер, кровать… и сундук!
Большой, окованный железными полосами сундук был черен, прикрыт тряпками, стоял в углу за кроватью, внимание не привлекал, но висел на нем замок. Чем бы его сковырнуть? Борька не сомневался, все ценное старик держал именно в этом сундуке. Рядом с очагом стояла чугунная кочерга. Самое то, что требуется. Борька подошел к печи, взял в руки кочергу и вдруг… услышал вздох. Старик жив!? Борька повернулся. Митрич парализован, вот в чем дело! Старик лежал на спине и мелко дрожал, силясь пошевелиться, не удавалось. Борька увидел, как из его выпученного глаза скользнула слеза и скрылась в кустах торчащих из уха волос. И как тут быть? Одно дело, прихватить сокровища мертвеца, совсем другое, взять их у живого. Конечно, Митрич долго не протянет, все равно замерзнет, в избе холодно, к утру застынет. Если не затопить. Борька смотрел на беспомощного старика, не зная, что делать. Затопить печку, сходить в больницу за фельдшером? Но тогда не видать ему припрятанных сокровищ. Как объяснит, что залез в дом? Односельчане догадаются, прознают одноклассники, и вся деревня знать будет, что он вор и хотел старика ограбить. Нет, только не это, он и так всех насмешил, а тут позора не оберешься! Рассказать матери? Она что-нибудь придумает и болтать не станет, но тогда в сундук не заглянуть. Надо сделать наоборот! Вначале открыть сундук, а там видно будет, может, и нет ничего, пусть тогда спасают. А что старик? Он парализован, все равно не сегодня, завтра умрет, и ничего не расскажет. Он не может говорить, иначе бы не молчал!
Значит, надо сломать замок на сундуке, аккуратно поддеть кочергой, и все. Или оставить как есть, уйти, а завтра снова заглянуть. И что это меняет? Где гарантия, что кто-нибудь не опередит?! Вот зачем ему жить, старику этому? Надо ломать. Борька с кочергой наперевес двинулся мимо кровати к сундуку. На старика он нарочно не смотрел, и все же задержался. Сундук стоял в углу за кроватью, и чтобы добраться до него, надо пройти между массивным столом и кроватью, то есть, приблизиться вплотную. Ты, Митрич, только не дергайся, думал Борька и, стиснув кочергу, поднял ее повыше, пошел малыми шажками, готовый в любой момент отскочить. Да что же он так трусит? Вспомнив смеющуюся Нину, тычущую в него пальцем и падающую от хохота, Борька решил испытать себя. Взял и наклонился над стариком, чтобы заглянуть ему прямо в глаза. Заглянуть в глаза смерти! Неподвижные зрачки, желтые белки глаз в паутине прожилок. И вовсе не страшно. Борька показал Митричу кочергу.
- Сейчас я твой сундук ломать буду!
Он удивился своему хриплому голосу, перетрусил все-таки, и заставил себя громко рассмеяться. Тут он увидел на черной от грязи подушке белые личинки, чуть не стошнило, только хотел двинуться дальше, как куриная лапка схватила его под колено. Борька ахнул. Поясницу подпирал стол, а ногу Митрич держал цепко. Его глаза, доселе безжизненные, пылали лютой злобой, и рот открылся, показав неожиданно крепкие зубы. Желтые, но крепкие, как бивни. Внутри зева ворочался громадный язык, старик захрипел, приподнял голову. Видать, угроза потерять богатства привела его в чувство. Борька сам не понял, как вышло. Стоял он слишком близко, чтобы размахнуться, да и не собирался бить, просто толкнул кочергой, и замер. Голова Митрича развалилась, как спелый арбуз. Бросив кочергу, она с грохотом обрушилась на пол, Борька выбежал на крыльцо, его мутило. Морозец коснулся разгоряченного лица, и сразу остудил.
На небе сияли звезды, снег во дворе лежал по-прежнему чистый. В лунном сиянье снег серебрится, динь-динь-динь, колокольчик звенит! А он, Борька, стал убийцей. Иными глазами он смотрел на цепочку собственных следов, оставленных во дворе. Теперь не просто следы, это улики. Интересно, сколько ему дадут. Десять лет, пятнадцать? Прощай, Нина! Прощай школа и одноклассники. Ничего не изменится в их жизни. Когда узнают, вряд ли будут смеяться, обсудят на школьном собрании, и тут же забудут. Ему от этого не легче, впереди тюрьма. А мать, а бабка? Те и вовсе зарыдают. Вся жизнь его насмарку, героем ему не стать. Суд, тюрьма, колония. И станет он, как Пашка Клюев, тюремщиком по жизни. Это сосед, живет через дорогу. И все из-за какого-то старика, который и так был практически мертвым. Не появись Борька, Митрич бы все равно до утра не дотянул. И что делать? Никому не докажешь, что тот лежал парализованным. А если поверят, выйдет того хуже. Зачем Борька ему голову раскроил? Парализованные старики школьников за ноги не хватают. А если никому ничего не сказать, найдут Борьку или нет? По следам найдут! Ищейку привезут из района. Следы приведут к нему домой, не замести. Во дворе можно, а на улице что, метлой до утра махать? Алиби нет, свидетели, протоколы, очные ставки. Нину вызывать будут. Эх, жизнь его жестянка. Закончилась не начавшись. Надо отпечатки стереть! На кочерге, на ручках дверей. Собака, может, и не возьмет след по снегу, а вот если отпечатки найдут, тогда не отвертишься. Если так вышло, может, сломать сундук? Восемь бед – один ответ. Нет, нельзя, тогда будет мотив. Пропади пропадом, сундук этот. Угораздило залезть в этот дом! Борька мысленно увидел брызнувшие на подушку мозги. Наволочка такая грязная, что мозги казались чистыми. Студенистая красно-серая масса, осколки косточек. Почему кости белые? Зубы желтые, а кости белые. Вспомнилась разбитая летом трехлитровая банка с белой простоквашей, упала на землю и развалилась. Похожее зрелище, только черно-белое, без крови. Он содрогнулся. Кочергу, испачканную в «простокваше», он в руки не возьмет, притронуться не сможет, а как же тогда отпечатки? От одной мысли, что придется вернуться в дом, Борьку замутило. Значит, тюрьма. И вдруг он понял. Надо сжечь дом! И все концы в воду? Точнее, в огонь. Сгорит старик и все улики вместе с ним, и следы во дворе, а по дороге ходить не запрещается. И главное, что внутрь заходить не надо. А где взять спички? Их можно в сенях поискать, или в чулане. Борька, не закрывая наружную дверь, зашел в сени, разглядел лампочку и провод на стене, черный выключатель. Хорошо, ночь лунная, а то шарил бы в темноте. Включил свет и сразу обернулся. На темный снег обратным негативом легла тень от лампочки. Светлый прямоугольник, перевернутая трапеция. Лучше закрыть дверь, а то с улицы заметят. И в самом доме страшная картина. Надо свет в избе выключить, поверх занавесок вдруг заглянут.
Борька принимал решения, и действовал, это отвлекало от тяжких раздумий. Внутрь комнаты заходить не стал, приоткрыл дверь, просунул руку, нащупал на стене тумблер, и выключил свет. Убитый старик спрятался в темноте. Теперь спички! Он огляделся в сенках. Крутая лестница на чердак, старый кухонный стол, уставленный банками и склянками, спичек не видно. Фанерный шифоньер в углу, и рядом дощатая дверь в чулан. Вначале открыл громко заскрипевший шифоньер, внутри лежала груда старого тряпья, больше ничего. Теперь чулан. Если не найдет спички, придется опять идти, к Митричу. Там печка и спички точно есть, лучше обойтись. Борька поднял крючок, распахнул чуланную дверь. Большой ларь из-под муки. 10-литровая бутыль в углу. Прозрачная жидкость. Что это? Борька открутил пластмассовую крышку, понюхал. Керосин! Это отлично. Лучше не придумаешь! Все складывалось. Удача, иначе не назовешь. Удача преступника, фортуна. Осталось найти спички. Он приоткрыл шкафчик на стене, и сразу увидел: есть! Как у всех в деревне, запасы были. Куски хозяйственного мыла, связка парафиновых свечей и упаковки спичек. Борька взялся за дело, отгоняя плохие мысли, просто не думал.
Вытащил из чулана тяжелую бутыль, обильно полил ее содержимым тряпье в шкафу. Керосиновый дух приятно щекотал ноздри. Поставив незакрытую бутыль обратно в чулан, взял из шкафчика длинную свечу, хотел укоротить, но подумал и оставил целой. Вытянул из шифоньера пропитанную керосином простыню, обвязал скрученным узлом свечку и установил на полу рядом со шкафом. Теперь надо ее зажечь, и сматываться домой. Посреди ночи свеча догорит, вспыхнет простыня, тряпье в шифоньере, рванет бутыль – и все. Борька размышлял. Если полез он в дом, поддавшись минутному порыву, да и старика убил нечаянно, обороняясь, то поджог-то он совершает вполне осознанно, чтобы скрыть следы преступления. После этого он станет самым настоящим преступником. Стечение обстоятельств? Или так оно всегда и бывает, одно цепляется за другое. Борька приоткрыл коробок, отвернувшись от шифоньера, который дышал керосином, осторожно чиркнул спичкой, она сразу вспыхнула. Он спрятал ее в ладонях, присел и зажег фитилек свечи. Вначале она затрещала, разбрасывая мелкие голубые искорки, и в какой-то краткий миг Борька испугался, что сейчас рванет, и он сгорит заживо. Но вот огонек свечи выправился и застыл, превратившись в ровное пламя. Он тоже выпрямился и отступил на шаг. Керосиновые пары зашатали воздух, покрывая стеклянной дымкой окружающие предметы. Еще не поздно остановить. Да гори оно синим пламенем!
Борька выключил свет в сенках, оглянулся на вздрагивающее пламя свечи и вышел на крыльцо, аккуратно прикрыв дверь, чтобы не вызвать движение воздуха, все. Дело сделано, назад ходу нет. Во дворе он протер руки снегом, бабка сразу учует, начнет допрашивать, и подумал. А вдруг на брюках остались брызги «простокваши»? Он осмотрел одежду, ничего не обнаружил. Завтра на свету осмотрит. Мокрые пальцы ломило от холода, ноги он вовсе не чувствовал, а пора бы их уносить! Борька решил калитку не открывать, пусть остается запертой. Он встал на фундамент, выглянул из-за забора, никого в проулке не было. Не так уж все плохо, интересно, а сколько времени он тут? Одноклассники, наверно, как раз по домам расходятся, или еще гулять будут. Жаль, до сундука он так и не добрался. Борька перелез через ограду и, черпая ботинками снег, выбрался на тропинку, ведущую к дому. Тут-то он и забегал. Его школьный портфель исчез!
Дом колдуна факелом вспыхнул ближе к полуночи, и сгорел дотла. Старик был раздавлен балкой, от трупа, как и от дома, ничего не осталось. Закопченная печь и несколько обугленных косточек. Утром прибыл на мотоцикле участковый, поводил носом, опросил ничего не знающих соседей. Пожар видели все, смотрели, никто и не думал тушить, дом сгорел мгновенно, даже пожарных не вызывали, дом-то на отшибе. Те сами приехали, причем без воды, составили акт о пожаре: несчастный случай, замыкание в проводке. Митрича, поскольку родни у него не имелось, похоронили за счет Сельсовета. Борька узнал подробности много позже, поскольку тяжело болел. В тот памятный вечер он пришел домой без шапки, в одном ботинке и в полном беспамятстве, ночью начался сильный жар, температура за сорок. Оказалось, крупозное воспаление легких, увезли в район, еле-еле спасли. Он метался в бреду, стонал и кричал, закрывался локтями, опасаясь какой-то кочерги. Когда кризис миновал, и температура спала, он все равно плохо себя чувствовал, долгое время ничего не ел, ставили капельницы, только тем и поддерживали. Врачи и родные опасались за его рассудок. Однако, мало-помалу оклемался, начал вставать, иногда отвечал на вопросы, иногда замыкался в себе, слова не вытянешь. При резком шуме или стуке вздрагивал, сжимался в комок, глаза закрывал, губы начинали дрожать. Перепуганная мать и бабка разговаривали вполголоса. Про его портфель никто даже и не вспомнил, а Борька с ужасом ждал того момента, когда придется идти в школу, тут и спросит кто-нибудь:
- Мальчик, а где твой портфель?!
Он был в таком состоянии, что врать не мог, все бы выложил. Однако не спросили. Если шапку потерял и ботинок, что портфель? Наоборот. Борьку всячески оберегали от воспоминаний о том страшном вечере, когда он заболел. А вот он помнил каждую секунду, все сны были на ту же тему. Митрич, сундук, кочерга, пожар… и Нина. Она появлялась в кошмарах так часто, что он стал ее ненавидеть. Все из-за нее случилось, и повторялось каждую ночь. Она его манила к себе, обнимала, прижимала к груди и оборачивалась Митричем. С простоквашей на подушке. В кошмарах они часто меняли друг друга. То Борька танцевал с Митричем, а тот вдруг начинал дико хохотать и показывать пальцем, то Нина лежала на кровати в грязных кальсонах и хватала его за ногу, а он бил ее кочергой. И все это из-за дурацкого сундука, в котором ничего не было, а если что и было, то сгорело. Детские мечты о сказочном богатстве, вот к чему это приводит.
В школу Борька пошел через месяц, с новым портфелем. Одноклассники, конечно, знали о его болезни и жалели, чувствовали себя виноватыми, сторонились. И они не знали всей правды, а что было бы, откройся им тот страшный вечер целиком? С поджогом, с керосином и сундуком, кочергой. Да лучше не жить! Борька и раньше был худым, а тут высох, стал тоньше спички. Безмолвный, мрачный, везде и всюду он бродил тенью, с мазохистским удовольствием наблюдая за играми одноклассников. Он даже посещал уроки физкультуры, от которой его освободили до конца года. Нет, он не бегал и не прыгал, просто смотрел, как это делают ребята. За это они его все больше не любили, и демонстративно смолкали, если он проходил мимо или оказывался рядом. Борька еще не знал, когда и как, но он отомстит за тот вечер, сломавший ему жизнь и здоровье, будет ходить и появляться где ему угодно. Его беспокоил только портфель. Кто-то же его взял? Значит, этот кто-то знает о его причастности к пожару, гибели Митрича. Знает и молчит! Специально молчит, выжидает. Потому что если бы кто-то случайно нашел портфель, и не связал его с пожаром, то уж, конечно, давно бы принес и вернул. В портфеле тетрадки, дневник с именем и фамилией, а кто в деревне кого не знает? Если бы кто из города вдруг приехал, подобрал и увез, то шансов на это столько же, как если бы прилетели инопланетяне и забрали портфель, чтобы изучить математику землян. Почему этот человек затаился? Борька чувствовал, что у всей этой истории будет продолжение, возможно более страшное, чем сама история, потому и томился от тщетного ожидания и неизвестности. Возможно, если бы портфель так и сгинул, вся жизнь сложилась иначе. Ну, случилось, убил старика, который умирал, дом с перепуга спалил, так поплатился за это, сам чуть не умер и рассудка едва не лишился. Раскаялся, честное слово. Только оставьте в покое? Так нет! Портфель нашелся.

2

Май стоял теплый, даже жаркий, учебный год близился к концу. В ожидании каникул Борька оттаял, начал улыбаться, не век букой ходить. И вот, как-то воскресным днем бабка послала за хлебом. Продуктовый магазин был переполнен, завоз товара случился накануне. Бабки толпились, им развлечение, обменивались сплетнями, новостями, продавщица не спешила, ей тоже в удовольствие, она тут хозяйка, можно сказать, в центре событий и отношений. Борька томился в очереди, недоумевая, почему старухи, проведя в ожидании массу времени, достигнув прилавка, вдруг замирали в почетном карауле, и начинали соображать, словно времени до этого не было. Стоит она и думает, перебирает в уме, что ей надо, а что не очень, и словно впадает в помрачение рассудка, берет всего понемногу, и выпытывает, что свежее или несвежее, на 5 граммов больше взять или поменьше. Когда общее терпение кончится, она вынет, наконец, свой кошелек и начинает мусолить деньги, как будто заранее нельзя приготовить, и мелочь всю соберет, на десять раз пересчитает, вдруг ошиблась, чего ее таскать в кошельке. Потом продавщица пересчитывает, и тоже не торопится. Борька тихо кипел, так бы и схватил очередную бабулю под локотки, да с высокого крылечка пихнул, чтобы бежала до дома без остановки. А ничего, шутят и смеются, где еще пообщаешься, как не в магазине! Да где угодно, места мало на улице? И вот, когда уже приблизился к прилавку, чтобы купить две булки, ради которых выстоял почти час, послышался шум и возмущенные возгласы.
- Куда прешь? Нальют шары спозаранку, дышать нечем, а он тут еще со своим перегаром. Пашка! Глаза бесстыжие, стань в очередь!
Борька оглянулся. К прилавку, через толпу растревоженных баб, ледоколом проталкивался их сосед, Пашка Клюев, известный пьяница, отсидевший не один срок за хулиганство и воровство. Ага, как же, будет он с вами тут стоять, лясы точить, злорадно подумал Борька.
- Тихо, бабы! – во все стороны огрызался Пашка. – Трубы горят, не видите? А ну, маманя, пропусти инвалида труда.
- Какая я тебе маманя! – возмутилась толстая баба, не желавшая уступать дорогу и вставшая айсбергом на пути «Титаника».
- А! Это ты, Люба? Извини, королевна красоты, не узнал в темноте! Давно не виделись. Поцелуемся? – Пашка шутливо облапил ее необъятную фигуру, баба подпрыгнула и колыхнула в сторону, отбиваясь от его дурных рук, чуть котомку не выронила.
- Охальник. Постыдился бы людей-то!
- Да все знают, Любушка, чего нам скрывать? – Пашка протиснулся в образовавшуюся щель к прилавку. – Ты готовь магарыч, вечером зайду! Не закрывайся.
Бабы прыснули, радуясь развлечению. Люба, проигравшая моральную битву, разозлилась всерьез.
- Чтоб язык-то у тебя отсох! Зенки твои бесстыжие, людей позоришь!
Но Пашка достиг цели и плевать хотел на все проклятия в мире.
- Бутылку беленькой, – он положил на прилавок смятую денежку и подмигнул продавщице, однако та обслуживать не торопилась. Она тут главная, и порядок в магазине не последнее дело. Если все без очереди полезут, что будет? Хоть и секундная заминка, бутылку отпустить, а вот нет! И все тут.
- Встаньте в очередь, гражданин! – продавщица Пашки Клюева не боялась, ни шуток его подлых, и смотрела поверх голов бесстрастно, как вооруженный милиционер.
- Правильно, Клавдия. Так его! – бабам спешить некуда, им бы подольше удовольствие растянуть. – Мужики-то в поле, на тракторах пашут, а он с утра за бутылкой, да еще без очереди! Не барин! Пусть постоит.
- На меня дружбан занял, вот он, – Пашка подмигнул Борьке.
- Дружбана нашел! Дружки твои по тюрьмам сидят!
- Да, занимал, – подтвердил Борька, чувствуя, что иначе ему до хлеба никогда не добраться. – Покупайте, дядя Паша!
Все смолкли. Правда оказалась на стороне нарушителя.
- Вот! – Пашка подвинул продавщице деньги. – Давай бутылку.
Та деньги взяла, но отоваривать не спешила.
- Еще рубль! Ты с прошлого раза должен.
- Не томи, Клава. Я тебе позже занесу. Люди волнуются, выходной день, а ты ругаешься.
- Я свое дело знаю, – сказала продавщица холодно. – А ты порядок нарушаешь. Или рубль давай, или не задерживай очередь. Забирай свои деньги. Обед скоро, граждане! Больше не занимать.
- Не будь змеей, Клавдия. – Пашка тоже злился. – Личные счеты сводишь?
- Будешь оскорблять? Я тебя в милицию, в район поедешь.
- Давно пора, – торжествовала очередь. – Житья нет от пьяниц.
- Возьмите с меня рубль, вот, – потеряв терпение, Борька положил трешку на прилавок. – Мне две булки хлеба, белого.
Продавщица глянула недоверчиво, отпустила довольному Пашке бутылку водки, тот умчался. Борька получил, наконец-то свой хлеб, взял сдачу за вычетом рубля, направился домой. Почему так сделал? Долгую очередь выстоял, минута-другая ничего не решала, а вот бабка насчет сдачи была привередлива, она копейку каждую посчитает. Ничего! Скажет, что лимонад купил и выпил, три бутылки. Бабка рассердится, говорит, что лимонад для детей, как вино для взрослых. А может, у него сдвиги начались? Обострение. Как-то очень странно Пашка подмигнул, будто другу своему, а Пашка-то вор!
Вор-рецидивист. Звучало страшно, и очень солидно. Борька рос без отца, от которого залетали смешные алименты, десятка по полтора-два рублей, и то реденько, раз в полгода, иногда и того не было, мать стыдилась получать на почте, бабка ворчала. А Борьке плевать было на деньги, ему нужен был сам отец, а он Юрия Палыча видел только на фотографиях. В его семье мужиков вообще не было, дедов в войну выкосило. По всей деревне у всех так, дедов не осталось, но отцы имелись. Трудно жить без отца, пусть даже пьяницы, не хватало поддержки. Мать и бабка не советчики, вот и получилось, что дефицит мужского общения создал в Борькиной душе благодатную почву для дурного зерна, что бросишь, то и вырастет.
Он вышел из магазина, спустился по проулку, свернул за угол, направляясь к дому. Только миновал крыльцо уже другого, промтоварного магазина, который по воскресеньям не работал, как увидел в больших воротах Пашку. Очевидно, тот его поджидал.
- Слышь, сосед! Иди-к сюда, – Пашка мотнул головой вглубь двора.
Борька автоматически огляделся, не видит ли кто, двор-то магазинный, хоть и заброшенный. Пашка закрыл за ним тяжелые ворота и ногой придвинул чурку, чтобы сами не открывались.
- Чего, дядь Паш?
На улице было жарко, а здесь, во дворе, царила вечная прохлада. В детстве Борька частенько сюда забирался. Двор давно заброшен, товар принимали с парадного крыльца, а здесь росла густая крапива выше головы, валялся разный ненужный хлам, пустые ящики и коробки. Тут особый мир.
- Да ты не бойся, – Пашка хохотнул. – Поговорить надо. По делу!
- Да я не боюсь.
Пашке было лет тридцать. Словно оправдывая птичью фамилию, Клюев напоминал большого воробья. Соломенного цвета волосы, которые он, пребывая на свободе, никогда не стриг. Постоянно озирающаяся лохматая голова с лицом, похожим на рябую картофелину, приплюснутый нос, и сам весь какой-то нахохленный. Кулаки засунуты в карманы старого пиджака, расклешенные брюки, совсем от другого костюма, и рубашка с вывернутыми наружу лацканами и манжетами, так одевались, наверно, когда Пашка был молодым, еще до посадки. Однажды полученное представление о моде таким и осталось, он до старости так одеваться будет. Пашка заговорщицки подмигнул.
- Пошли, – позвал он и, не оглядываясь, зашагал через кусты прошлогодней крапивы. Борька пошел за ним. За сараем, возле высокой кучи пустых ящиков, стояла чурка, покрытая обрывком оберточной бумаги, на ней откупоренная бутылка водки и граненый стакан. Пашка сел на перевернутый ящик и гостеприимно сказал, указав на другой ящик:
- Присаживайся, сосед.
В обстановке посреди хлама, за глухим забором, куда не долетали звуки с проезжей улицы, они словно находились в сказочной гостиной, вроде как у черта за пазухой.
- Чего хотел, дядь Паш? – Борька не спешил располагаться. – Меня с хлебом ждут.
Для подтверждения показал авоську с хлебом. Пашка вынул из кармана сжатый кулак, из которого выскочило лезвие ножа. Услышав резкий щелчок, Борька вначале попятился, но испытующий Пашкин взгляд, тот наблюдал за реакцией, его взбесил. Он потупил голову, отыскивая среди хлама подручное средство, увидел ребристый прут, стержень арматуры, торчащий из-под прелой листвы.
- Резани хлеба, сосед, – Пашка осклабился, показав щербатые зубы, положил нож.
Борька вынул из сумки буханку, резать булку нельзя, потом с бабкой объясняться, отломил добрую краюху, протянул Пашке. Тот положил хлеб на чурку и распустил на ломтики.
- Все, что ли, – сказал Борька. – Я пойду.
- Слышь, Ломов! – Пашка поднял голову и сделал ножом косой жест, будто перерезал себе горло. – Ты Митрича-то того. А? – рецидивист засмеялся.
Вот кто взял портфель! Борька опустил авоську рядом с прутом. Выбрал ящик почище, перевернул его и сел так, чтобы прут, и сумка оказались под рукой.
- Сразу бы так, – снисходительно сказал Пашка, наливая четверть стакана. – Пей!
Он протянул стакан царским жестом. Борька мотнул головой.
- Не, дядь Паш. Я не пью.
- Вижу, ты правильный пацан, рубль не пожалел. А водку пить не надо, и правильно. – Пашка небрежно плеснул в стакан, добавив водки до половины, и выпил. Сморщился, отломил кусок, отправил в рот. Голова приподнялась, кадык подпрыгнул. Затем то и другое вернулось в исходное положение. Пашка картинно вздохнул, он явно рисовался перед Борькой.
- Мамки, они жалостливые, их жалеть надо, – философски сказал Пашка, и вынул пачку папирос, выбив одну, достал спички, закурил. В каждом жесте была обстоятельность. – Не куришь? Тоже правильно. Ты, Борька, меня слушай, я человек бывалый, плохому не научу, все с умом. Участковый приходил ко мне после пожара, зимой. Расспрашивал. Он завсегда, случись что, первым делом ко мне бежит. Вроде как я на подозрении, хитрый сука. Значит, я должен оправдываться, и других закладывать. Это, брат, последнее дело. Я, Борька, тебя не сдал. Не сказал, кто Митрича спалил. Чуешь?
- Что?
- А то, что я тебя укрываю, подельники мы с тобой. Понял?
- Ага. Спасибо, дядь Паш.
- За спасибо не спасибо! Мне оно без надобности. – Клюев затянулся, вынул изо рта кривую папироску, внимательно ее рассмотрел, и только после паузы выпустил из ноздрей сдвоенную струю дыма. Так лошадь на морозе пар выпускает. – Я, Борька, для тебя теперь пахан, несу ответственность, вопросы решаю. Мало ли. Проблемы у всех бывают, в школе, например. Ты сразу ко мне, порешаем, – для весомости Пашка налил себе еще полстакана. – Я ведь Митрича давно пас, ждал, когда копыта двинет. А ты меня, значит, опередил. Малолетка! По-глупому вышло. Портфельчик зачем бросил?
- Не бросал. Забыл просто.
- Во как! Так и заваливаются на мелочах. Там забыл, там обронил, где отпечатки пальцев оставил. И все! Везет вагон по тундре, по стальной магистрали. А если бы не я портфель нашел, ты бы не за партой сидел, а на нарах парашу нюхал. Я тебя спас. Много взял?
- Чего?
- А ты смышленый парень, молоток, не колешься, – Пашка опрокинул в рот вторую порцию, на этот раз не морщился, и закусывать не стал. – Меня можешь не бояться, говори прямо, сколько взял у Митрича. Мне врать нельзя, западло, я пахан, усек?
- Ничего я не взял, не до этого было, как увидел, что натворил… – Борька прикусил язык.
- А что ты натворил? – вскинулся Пашка.
- Ничего, просто испугался.
- Слышь, сосед, так не годится! Ты не договариваешь. Так быть не должно, это не по понятиям. Ты же не крыса? Все, что взял на деле, называется общак. То есть, все общее, добыча. Утаивать нельзя, понял? Так что, говори по-хорошему.
- Да не брал я ничего!
- А зачем тогда пожар устроил? Не ради пустого интереса. А если Митрич живой был? А ты дом подпалил, убийца, значит. Он парализованный лежал, я видел в окно.
Нет, не видел он ничего! Борька занавески сразу задернул! Ни про кочергу не знает, ни про свечу с керосином. Он просто на пушку берет. Небось, сам хотел Митрича обворовать, ждал, когда тот умрет, а он, Борька, опередил. Доказать ничего нельзя, снег растаял, следов нет, только портфель. И что? Это не доказательство.
- Дядь Паш, я в беспамятстве был, не помню ничего, хоть у кого спросите, болел. Крупозное воспаление, температура за сорок, чуть не умер. Домой без шапки пришел, в одном ботинке, и портфель потерял. Если нашли, спасибо. А про пожар не знаю, под капельницей лежал. В общем, я пошел, заждались меня с хлебом. В очереди простоял долго!
Борька приготовился встать, тут Пашка зашипел, как гусь, вытянув тощую шею:
- Я с тобой по-хорошему, а ты? Сейчас покажу, как пахана дурачить. А ну, иди сюда! – Пашка сделал злобное лицо, одной рукой оперся на чурку, в другой сверкнул нож. Борька поднялся. Железный прут со свистом рассек воздух. Осколки стекла шрапнелью стеганули по пустым ящикам. Пашка запоздало отпрянул от чурки. Бутылка стояла с отрубленным горлышком, даже водка не пролилась. Только потом он посмотрел на Борьку, а тот уже занес прут для второго удара. Прут кочерге не товарищ, но младший брат! Отправит Пашку в больницу, а то и прямиком на кладбище. Бешенство овладело Борькой, он еле сдерживал искушение ударить наотмашь, с ходу, и рябой Пашка это понял.
- Сосед, ты чего! Я пошутил.
Рецидивист сидел, положив ладони на свои колени и до предела выпрямив спину. Этакая страшненькая гимназистка. Борька медленно остывал, но для видимости прут занес повыше.
- Брось нож, подальше, – потребовал он.
Нож моментально отлетел и, стукнувшись об дерево, провалился куда-то за ящики. Пашка отбросил его как ядовитую змею, всем видом выражая брезгливость и отвращение к холодному оружию.
- Я, дядь Паш, к Митричу и пожару отношения не имею, никакого.
- Понял! Понял, брат, – Пашка прилежно закивал головой. – Я просто проверял.
- Проверил? – Борька покачивал прутом в раздумье.
- Ты, Ломов, путевый пацан, – заискивающе сказал Пашка. – Я в тебе не ошибся. За тем и позвал.
- Ты, о чем, дядь Паш?
- Дельце есть выгодное. Если поучаствуешь, я портфельчик твой верну.
- Плевать я хотел на портфель. Ты дело говори, – прут поплыл вниз.
- И сто рублей в придачу! – заверил Пашка. – Хорошие деньги, для пацана.
- А делать-то чего надо?
- Да пустяки. – Пашка снял с рукава засохший стебелек. – Открыть надо… вот этот магазин.
Прут задумчиво ткнулся в землю...

3

И вот настала воровская ночь, темная, как полагается. Борька, по совету Пашки, уже неделю ночевал на сеновале, чтобы, когда потребуется, незаметно отлучиться со двора, тогда родные, узнав об ограблении магазина, ничего не заподозрят. Пашкин план, по его словам, был гениален и прост. Промтоварный магазин представлял собой отдельно стоящее здание. Фасадом оно выходило на центральную улицу, вход через крыльцо под сигнализацией, увешан замками и совершенно не доступен. Один краем магазин граничил с огородами соседнего дома, а вот тыл и правое крыло находились во дворе за глухим забором. Там имелся пожарный выход, но он надежно запирался изнутри. Фасадные окна, как и все прочие, забраны арматурными решетками, мало того, магазин оборудован сигнализацией, но, как объяснил Пашка, сигнализация звуковая, то есть имеет чисто «пугательный» эффект, на пульт не сдается и подключена только к фасадным дверям. Если даже сработает, они успеют скрыться, поскольку участковый живет на другом краю деревни, а кто посреди ночи, заслышав сирену, побежит сообщать? Телефон имеется в Сельсовете, а с участковым связь по рации. Вначале позвонят по 02, оттуда разбудят участкового, пока его мотоцикл заведется, это канитель долгая, все безопасно. А план таков.
В задней части магазина имелась окно со вставленным в форточку небольшим вентилятором. Удалить его, естественно, Пашкина задача, дальнейшее из области акробатики. Борька сложением напоминал карандаш, ему не составит особого труда пролезть в открытую форточку. Проникнув в магазин, он не должен ничего трогать, надо только выйти в коридор, в конце которого имелся пожарный выход, открыть его изнутри, и все дела, он свободен. Борька лежал на сеновале в полной боевой готовности. Еще с вечера он оделся в черный спортивный костюм и новенькие кеды, чуть большего размера, чем требовалось. Время от времени он включал фонарик и смотрел на старенький будильник, который давно никого не будил. До назначенного часа оставалось совсем немного, но эти последние минуты дались ему нелегко. Он знал, на что идет, в отличие от первого раза, когда полез в дом к Митричу, поддавшись порыву и настроению. Теперь он шел на воровское дело сознательно. И не романтика в нем играла, и не корыстный интерес в виде обещанных ста рублей или возврат портфеля, но желание испытать себя. Ограбление магазина! Это не детские игрушки, не шалость, а настоящее преступление, уголовно наказуемое. Кто из одноклассников на это способен? Да никто. Они горазды девочек за косички дергать, да под видом танцев за талию обнимать. Спортсмены и комсомольцы, потому в стае держатся, что ни на что по отдельности не способны. Борька накручивал себя, чтобы не струсить, не испугаться в последнюю минуту, которая неумолимо приближалась. Пока еще реальностью были разные досадные мелочи. Запах пыльного сена, от которого хотелось чихать и чесаться, надоедливые комары, звук далеких поездов, спешащих неведомо куда. Хоть бы часы, что ли, сломались? Борька включил фонарик и посмотрел на будильник. Все, время вышло.
Фонари на улице не горели, было темно. Пашка обещал устроить замыкание на главной улице, и сделал это. Ночь была непроглядной, еще и новолуние. Борька шмыгнул в магазинные ворота, незаметный в черном костюме даже для самого себя. Остановился, прислушался. Ветер тихо шелестел в молодой листве тополей. Ночь глухая, тишина и темнота. Да есть ли тут Пашка? Может, он пошутил, или все ему только снится. Борька даже сделал невольное движение рукой, чтобы нащупать будильник на сеновале. В стороне треснул сучок. От темноты сарая отделилась тень. Пашка! Борька двинулся навстречу.
- Ты один? – шепотом спросил подельник, одетый в брезентовую куртку, в руках его была большая сумка. Тоже, наверно, трусит. Эта мысль ободрила Борьку.
- Не один. Я мамку с собой привел. И бабка на стреме.
- Тише ты, – шикнул Пашка и осторожно выглянул за ворота. Неужто поверил, что там мамка с бабкой стоят? От магазинного крыльца на землю косо ложился слабенький луч от дежурной лампочки, сигнализация дремала. Пашка прикрыл ворота и вложил за скобы большой брус.
- Если что, уйдем соседскими огородами, – предупредил он.
Заодно Митрича проведаем, хотел пошутить Борька, но промолчал. Его охватывало все большее возбуждение от затеянного предприятия. Ступая меж разбросанных ящиков и раскисших картонных коробок, они направились вглубь двора, за магазин, где Борька не бывал. Задняя стена была слабо освещена светом далекого фонаря. Вот оно, окно с вентилятором. Пашка поставил сумку, в которой что-то тихо лязгнуло, на фундамент магазина, осмотрел вентилятор. Он был установлен в форточном проеме, крепясь между рамами болтами, круглые шляпки которых тускло отсвечивали в темноте.
- Неси два ящика, – Пашка блеснул глазами и склонился над сумкой.
Борька исполнил приказание, выбрав ящики покрепче. Пашка поставил их рядом, чтобы иметь опору понадежней, встал на них. Теперь короб вентилятора был перед его лицом. Пашка хмыкнул, вынул из бокового кармана плоскогубцы и взялся отворачивать болты. Безнадежное дело. Как Пашка ни чертыхался, ничего не получалось. Головки болтов были круглые и плоские. Пассатижи только щелкали, не в силах зацепиться. Если Пашке это удавалось, вращательные движения ни к чему не приводили, болты были затянуты намертво. Борька сочувственно сказал.
- Гайки изнутри стоят.
Пашка вдруг вскрикнул и соскочил с ящиков, мотая рукой в воздухе. Палец прищемил.
- Не каркай под руку!
Когда боль отпустила, напарник вынул папиросу, закурил. Прикрытая ладонями спичка осветила его хмурое лицо. Кажется, ограбление срывалось, так и не начавшись, но вины Борькиной не было.
- Что делать? – бормотал Пашка, разглядывая снизу вентилятор.
То ли незаметно светало, то ли глаза привыкли, Борька видел все четко, даже контрастно. Черно-белое кино не хуже цветного, во всяком случае, в темном деле. Пашку озарила какая-то умная мысль. Он бросил недокуренную папиросу, наступил на нее ногой, и Борька подумал, что если ограбление удастся, то по окуркам Пашку могут найти. Отпечатки, следы на земле, слюна. Может, подобрать потом? Это не его задача, а если сказать, то опять под руку получится. Тем временем Пашка извлек из сумки кусачки с полуметровыми ручками, снова залез на ящики. После нескольких неудачных попыток сумел зацепить один болт.
- Ну-ка! – Пашка попробовал ногами устойчивость ящиков, натужился. Цок! Смачно щелкнув, кусачки выплюнули откушенную головку. Пашка хохотнул, тут же примерился к следующей шляпке. – Вот! Другое дело. Болты дюралевые, ерунда.
Через несколько минут все было кончено. Борька принял от подельника кусачки, думая, что сейчас настанет его очередь, не тут-то было. Короб вентилятора не поддавался, стоял как вкопанный, не желая уступать позиций. Пашка, ничего не понимая, чертыхался.
- Что-то держит! Не понимаю.
- Может, внутрь протолкнуть?
- Много ты понимаешь, – процедил Пашка. – Как внутрь? Тут бортики мешают. А ну-ка, – он достал отвертку, начал отгибать бортики от краев рамы, вентилятор заворочался, заскрежетал и вдруг, разом уступив, провалился внутрь. В помещении магазина жалобно брякнуло железо, установилась тишина.
Довольный Пашка соскочил на землю.
- Со мной не пропадешь, – сказал он. – Путь свободен, прошу!
Магазин смотрел на них черным глазом вынутого проема. Форточка казалась непролазной. Одно дело, теория, другое – практика. План-то, может, и гениальный, однако, попробуй, выполни. Борька тощий, но не муха-цокотуха, в форточку не залетишь, в нее пролезать надо.
- Пробуй, я помогу, – оптимистично заверил Пашка.
- Слишком высоко, – Борька сомневался. Акробатикой или гимнастикой никогда не увлекался. Окно стеклянное, ногами не встать, руками не взяться. Пашка угадал его сомнения.
- А мы с тобой ящиков натаскаем.
Это пожалуйста, согласился Борька, желая по возможности оттянуть неприятную процедуру. Ящиков гора, валяются во дворе, никому они не нужны. Они натаскали ящиков, выстроили в два этажа, получилась вполне удобная площадка. Цирк, подумал Борька, и два клоуна на манеже, один рыжий, другой маленький. И много они унесут? Разве что один холодильник. Или два телевизора? Что там брать, в этом магазине. Однако не цирк. Первым взгромоздился на сооружение Пашка, ящики устояли, подал руку. Борька тоже забрался.
Вначале он двигался в темноту головой вперед. Голова-то пролезла, правда, уши чуть на раме не остались. Края рамы с зазубринами от вентилятора цеплялись, как кошка когтями. Плечи тоже протиснулись, потом застопорилось. Рама давила на грудь, локти оказались прижаты к туловищу, и никакой помощи от рук не ожидалось, а ноги позорно дергались в объятиях пыхтящего напарника. Устав бороться с его ногами, Пашка уперся Борьке плечом пониже спины и с силой надавил, вогнав несчастного в проем по пояс. Положение акробата стало незавидным. Выпучив от боли глаза, Борька представил, как ныряет в темноту головой вниз и руками назад. Это в воду ласточкой можно прыгать, и то страшно. Он заорал.
- А!!
Магазин отозвался гулким эхом. Перепуганный Пашка разом выдернул его за ноги, как штопор из бутылки. Не удержавшись, оба сверзились на землю. Очухавшись среди развалившихся ящиков, Пашка, потирая колено, сердито сказал:
- Ты чего заорал-то! А?
- Да-к это, дядь Паш, испугался, – Борька не стал врать.
- Тьфу ты, – Пашка сплюнул с досады. – Сейчас бы уже там был, в магазине. Я думал, ты не трус, – вынул папиросу, нервно закурил. – Подумаешь! Вот, мы упали, и что? Ничего страшного. Связался с малолеткой. Чего орать-то? Хочешь, чтобы замели? Такое дело завалить хочешь.
- Сейчас, еще раз попробуем. Только ногами вперед, головой стукнуться можно. Если разобьюсь там, что делать будешь?
- Скорую помощь вызову, вместе с милицией. Давай!
Началась вторая попытка. Пашка засунул его ногами в форточку, как полено в печку, протолкнув до пояса, а дальше опять застопорилось. Кофта задралась, острый край рамы впился в голый живот, прямо под ребра, не давая дышать. Теперь ноги болтались в магазине, а руки судорожно хватали Пашку за волосы, но Борька молчал, твердо решив, что скорее кишки на раму намотает, чем пикнет. Будь что будет. Напарник, увернувшись от удушающего захвата, произвел новый толчок, и Борька застрял капитально. От боли в груди ноги дернулись и коленями высадили внутреннее стекло, и сразу стало легче. Кеды сами нащупали решетку и приподняли зад. Тело обрело опору, согнутые ноги взяли вес на себя. Борька немного вздохнул, но вот беда, теперь плечи, одновременно с головой, в форточку не пролезали, а руки торчали на улицу, как с плаката помоги.
- Сейчас, – подбодрил Пашка, собираясь с силами.
Борька хотел минуту передохнуть, но возразить не успел, напарник навалился так, будто толкал груженую вагонетку, только то была голова школьника. Пролетарии всех стран!! Затрещала то ли рама, то ли суставы, затылок полез на лоб, кофта на лицо, и Борька полетел спиной в неизвестность. Он с размаха упал на пол, ударился копчиком, и одновременно затылком. Словно гроб захлопнулся. Очухался не сразу. В ушах стоял гул, в глазах темнота, и вдруг вспыхнуло солнце. Борька сощурился, вообще не понимая, где находится. Откуда-то с небес донесся насмешливый голос:
- Что, коку съел?
Борька сообразил, что лежит затылком к стене, а Пашка из окна светит фонариком. Оглушенный Борька приподнялся, снова сел. Его затошнило, голова кружилась, на руках кровь, порезался при падении. По крови найдут. Зачем он здесь?
- Ну-ну! – Пашке не терпелось действовать. – Отдохнул и хватит. Разлегся! Не на курорте. Здесь у них подсобка. Выйдешь в коридор, сразу налево. Никуда в двери не суйся, там касса, сигнализация с датчиком на район. Идешь прямо по коридору, упрешься в запасной выход. Большие двери, до потолка. Откроешь, и все, домой. Давай-давай! Время идет.
Борька поднялся и, взяв поданный фонарик, вышел в коридор. Шатаясь, как пьяный, дошел до высокой глухой двери, запертой на длинный крюк, похожий на кочергу. Борька его снял без проблем, опустил на пол, и толкнул дверь, она не шелохнулась, на замок закрыта? Однако, замочной скважины не было. Посветив фонариком, увидел шпингалеты, вверху и внизу. Нижний открыл легко, а до верхнего не дотянуться, пришлось идти в подсобку за стулом. Про отпечатки пальцев или следы на полу, про кровь он и думать не думал, забыл. Шпингалеты открыты, толкнул дверь. Без толку. Чертовщина. Снаружи уже скребся Пашка. Что делать? Отсюда не выбраться, здесь его и найдут. Дверь заколочена! Другого объяснения нет. Борька стукнул по двери, и сказал:
- Она не открывается, гвоздями забита!
- Что? – едва слышно откликнулся напарник.
- Дверь. Забита! Снаружи. Снаружи смотри!
- А?
- Дверь! Снаружи забита!! Гвоздями! – Борька кричал.
- А, понял. Чего орешь-то. Сам вижу.
На улице глухо звякнуло железо, очевидно, Пашка достал фомку. Длинно заскрипел ржавый гвоздь, но Борька мало верил в спасение, он был как в тумане. И вдруг дверь открылась. Это было чудо! Борьку обдало свежим воздухом, он был счастлив, как никогда в жизни. Почему? Непонятно. Он в припадке счастья обнял своего спасителя. Пашка проворчал:
- Все, иди домой. Кто пожарный выход заколачивает? Вот дураки. И чтобы ни гу-гу.
- Не маленький. – Борька отдал фонарик. – Там отпечатки, окурки на улице.
- Знаю, запомни, Борька. Мы с тобой не знакомы, ко мне не подходи. Когда потребуется, я тебя сам найду, – Пашка подхватил сумку. – Чего ждешь? Ты свое дело сделал. Вали домой, и тихо там!
- А когда…
- Все потом. Хиляй до дому! – Пашка разозлился по-настоящему, лучше не спорить. Он свое дело сделал, а дальше не его забота. Плевать на портфель и деньги, главное, он доказал себе, что способен на многое, в том числе, и на преступление. Риск, смелость, находчивость. Это по нему! Борька еще не знал, что не сможет без этого жить. Это как допинг, адреналин называется!

4

Утром встал чуть свет, умылся в кадке с дождевой водой, осмотрел повреждения, оказалось, не так все страшно! Порез на ладони, царапина на животе, шишка на затылке. Шишку под волосами не видно, живот, конечно, тоже рассматривать никто не будет, а порез на руке, хоть и болезненный, подозрений не вызовет. До отпечатков пальцев и анализа крови, которую пролил при штурме магазинного окна, Борька надеялся, дело не дойдет, деревня все-таки, экспертизы проводить некому. Посидел на сеновале, чтобы создать видимость, что и сегодня встал в обычное время, что и всегда, а затем, нарочито зевая, зашел в избу. Бабка пекла пироги, мать собиралась на работу в свой клуб.
- Как ночевал, не замерз? – она глянула мельком, и сразу встревожилась. – Ты не заболел? Лица нет.
- Спал плохо. Комары достали.
Борьке врать было непривычно, он чувствовал собственную фальшь.
- Умывайся, и за стол, – бабушка хлопотала над шаньгами.
- В кадке умылся, – Борька сел к окну, руки спрятал под стол, чтобы не обнаружить порез.
- А что у тебя с кофтой? – мать смотрелась в зеркало, но каким-то чудом успевала разглядеть его с головы до ног, убрала помаду. – И штаны грязные, вчера все чистое одел.
- Так ведь сеновал не гостиница! – пошутил как мог.
Чтобы протянуть время до ее ухода, Борька соскочил со стула, мать не проведешь, скрылся на полутемной кухне, забрякал там рукомойником.
- Больше не будешь в сарае ночевать, – сказала мама, надевая туфли.
- Мам, – просительным тоном сказал он, изображая расстройство.
- Холодно ночами, а ты еще не оправился, худющий какой, простынешь.
- Чего ты к парню привязалась! – вступилась бабушка. – Собралась, так иди себе, опоздаешь.
- Надень новые брюки, рубашку чистую, вчера все погладила.
Они столкнулись у порога, мать торопливо поцеловала его, коснувшись губами лба.
- У тебя температура! – она тут же начала щупать его голову.
Борька спешно уклонился, как бы шишку не обнаружила! Хуже всякой милиции.
- Вот привязалась к парню, – проворчал он, копируя бабушку. – Собралась, так иди…
Наконец, мама ушла. Борька ей шаньги без аппетита, но нахваливал, чтобы порадовать бабушку. Выложив на тарелки последнюю партию, она тоже села за стол. От сытного завтрака Борьку разморило, он уже подумывал, не пойти ли спать, как бабка вдруг сказала:
- Семен-то, участковый, с утра суетится. В который раз к Пашке Клюеву прибежал! Опять натворил дел. Ты зачем за него в магазине рубль отдал? Марфа сказывала.
- Так я же взаймы, – Борька смотрел в окно.
Клюевы жили наискосок напротив, через дорогу, но ничего интересного вроде не происходило. А бабка уже с раннего утра в курсе, что Пашка дел натворил, и рубль еще этот, связь установлена мгновенно!? В деревне ничего не скроешь.
- Вот участковому и пожалуюсь, – сообщила бабка. – Будет знать, как деньги у детей выманивать.
- Не надо, бабушка! – струсил Борька, сон как рукой сняло. – Отдаст.
- Он тебя пугал, что ли? – бабушка беззубым ртом безучастно жевала, а сама внимательно наблюдала за улицей, глаза, как у разведчика в дозоре, хоть без очков, все видят далеко.
- Ничего он не пугал! – Борька старательно скрывал волнение. – Они с продавщицей препирались полчаса, стоять надоело, он ей рубль должен. Сосед все-таки! Ты не говори милиции, а то допрашивать будут.
- Зачем тебя допрашивать! А рубль он ни что не отдаст. А врал-то зачем, что на лимонад потратил? Три бутылки, это лопнуть можно. Молоко пей, оно полезней.
- Я думал, ты ругаться будешь!
- Лимонад детям, как взрослым водка, – бабка сказала назидательную фразу, разом перестала жевать и, чуть наклонившись, уставилась в окно прицельным взглядом, ей бы винтовку в руки. – Семен-то никак к нам направляется?
Борька и сам видел, что дело худо. Из ворот Клюевых вышел пожилой мужчина в милицейской форме, и стоял на обочине, пропуская идущие по шоссе машины, а в руках у него, помимо служебной папки, был портфель! Школьный портфель, тот самый, который Борька зимой потерял. Пашка продал с потрохами? Вот тебе и пахан, заложил. Участковый переходил дорогу, поглядывая на их окна. Что сейчас будет!? Все разом всплывет. Магазин, пожар, убийство Митрича. Борька готов был бежать огородами, спасаться бегством от этого пожилого милиционера, который не родная бабушка, он жалеть не будет.
- Бабуль, спасибо. Вкусно очень. Я пойду в огород, картошку окучивать.
- Окучивать собрался! Не взошла еще.
Во дворе стукнули ворота, под окошком проплыла фуражка с красным околышем. Бабушка поднялась навстречу, освободила от вещей стоящий возле порога стул. В сенках послышались тяжелые шаги, дверь отворилась с легким скрипом. Борька слышал и видел то, что раньше никогда не замечал.
- Можно к вам, хозяева? – изба наполнилась милицейской формой.
Так показалось Борьке, недаром говорят, у страха глаза велики. Участковый был мужчиной крупным и шумным, скрипел сапогами и дышал громко. Представитель власти, а как же. Сейчас вот и арестует, посадит на мотоцикл и увезет в район. А где мотоцикл? Возле магазина, где же еще. Сумбурные мысли пронеслись в голове, пока участковый осматривался.
- Здравствуйте, Семен Митрофанович, – бабушка указала на стул и вытерла натруженные руки передником, не зная, что он вор. – Может, к столу? Шаньги с молоком. Пироги с вареньем?
- Спасибо, теть Наташ. Не до пирогов.
Участковый, не глядя на Борьку, грузно сел на крякнувший стул. Портфель он поставил к шифоньеру, папку из рук не выпускал. Снял фуражку и вытер платком лысину, все делал не спеша.
- Никак новости в деревне, – поправив платок на голове, который никогда не снимала, бабушка чинно присела на свой диванчик, положив костистые руки на колени. Мирная старушка, потерявшая на войне сына, зятя и мужа, всю жизнь работавшая на селе, не подозревала, что Борька, ее внук, минувшей ночью участвовал в ограблении. Предатель он!
- Магазин, теть Наташ, обворовали, промтоварный. Подчистую вынесли. Золотые часы, шубы зимние, костюмы дорогие, импортные. Ночью-то ничего не слышали?
Бабка сокрушенно затрясла головой.
- Ох, ох! Что только делается. Лютует шпана, ничегошеньки не боятся! Заботы, Семен Митрофанович, не приведи Господи. Нет, ничего не слышали, глухая ведь я. Ты, Боря, ничего не слышал?
Она повернулась к внуку. Борька отрицательно помотал головой, не сводя глаз с портфеля. Только бы бабка сеновал не упомянула! Участковый не спешил предъявлять улики.
- На вездеходе орудовали.
- На грузовой? Что делается! Нет, не слышали.
- Машина, типа «УАЗ». Не видели и не слышали? Товару много взяли, приезжие, по почерку видно. Погрузили и увезли. Опытные воры.
- Что делается! С парадного крылечка, так и вывезли? – бабка хотела выудить побольше информации, будет чем соседок попотчевать, разговоров в деревне надолго хватит, а Борька про себя недоумевал. Откуда у Пашки машина?
- Да нет, – участковый разглядывал Борьку. – Они со двора влезли, через форточку. Боковую дверь, пожарный выход открыли, машину во двор загнали, и поработали не спеша. Кто-то из местных помогал. Знали про сигнализацию. Сейчас из района кинолога привезут. Это дело угрозыска, с собакой найдут, – участковый глянул на часы, и только потом на Борьку. – Это твой портфель?
Он спросил без перехода, между прочим. Борька-то ждал, но и бабка почуяла подвох.
- Какой портфель? – удивилась она. – Его вон он, под кроватью стоит.
- Теть Наташ. Я знаю, что спрашиваю.
Борька подавленно смотрел на злополучный портфель.
- Был похожий.
- Странно, – участковый не сводил глаз. – Он был у Клюевых, за ларем спрятан.
- Семен Митрофанович! – бабка укоризненно покачала головой. – Напраслина. Чего ему у Клюевых делать? Он сроду там не бывал, знать не знаемся. Воры да хулиганы. И отец такой был, известная шпана. А Боря мальчик прилежный, учится без троек, мать клубом заведует. Зачем на парня наговаривать?
- А я не наговариваю, – вздохнув, участковый наклонился, открыл портфель, вынул пару тетрадок. – Тут и дневник есть, имя Борис, фамилия Ломов. Других в деревне нет. Класс указан. Записи февральские. Вот и думаю. Приобщать к делу или нет? Вот, посмотрите.
- Мой портфель, – подтвердил Борька. – Я его в начале марта потерял, перед праздником.
- Болел он сильно, чего ты привязался, – бабка защищала внука, не разбирая и не вникая. – Вы жуликов ловите? Вот и ловите! Магазины ночами грабят, а вы к мальчишке вяжетесь. Если Пашка портфель подобрал, с него и спрашивайте.
- Клюев говорит, пьяный шел и нашел, подобрал в снегу, хотел отдать, принес домой, да засунул куда-то и забыл. Ты из дома-то не выходил ночью? – участковый смотрел на Борьку.
Он замялся, говорить или нет про сеновал, бабка опередила.
- Да куда ж это ночью, выдумал, еще милиция! Слабый ребенок, после болезни, крупозное воспаление было, чуть не помер в марте. Если по малой нужде, ведром помойным пользуется, или на раскладушке ворочается, до утра терпит, куда ему выходить?
- Ну-ну, – лицо участкового стало добродушным, глаза потеряли интерес. – Ладно, тетя Наташ, некогда мне, пойду розыск встречать. За внуком приглядывайте. Будьте здоровы!
Милиционер надел фуражку, поднялся и вышел со своей папкой, а портфель остался возле шифоньера. Бабка дождалась, пока он выйдет за ворота, перекрестилась, потом начала спрашивать Борьку, что за дела у него с Клюевым? Разумеется, ничего не добилась.
А кражу так и не раскрыли. Собака след не взяла. Наверно, Пашка перцу или табаку в магазине насыпал, Борька читал о таких штучках, когда нюх отбивают, табак и перец. Людям не видно, а собака чихает и виноватой себя чувствует. Собаки он боялся больше всего, что домой приведет, но пронесло, участковый больше не появлялся. Пашку забирали в район, продержали несколько дней, и выпустили, видать, улик не нашлось, дело заглохло. Борька к нему не подходил, как и было сказано. А потом вдруг Пашка исчез с концами, так и не отдав обещанные сто рублей, да бог с ними. Борька сдавал экзамены, оценки вышли плохие, одни тройки, хорошо еще учителя не придирались. Так или иначе, восьмой класс остался позади, можно было ехать в город или район, поступать в ПТУ, но мать воспротивилась. Куда он сейчас, ни здоровья, ни оценок, пусть закончит десять классов, там видно будет. Да и сам Борька чувствовал себя неуверенно, однако у него вызревал характер, требовал подвигов, а голова еще ничего не соображала, он просто не видел направления, где и в чем себя проявить. Чтоб не терять лето попусту, Борька неожиданно для себя занялся спортом. Надо хилое тело приводить в порядок, это в любом случае необходимо. Насмешек одноклассников он больше не допустит, он еще покажет, на что способен, и лето для этого самое лучшее время.
Смастерив в огороде турник, Борька начал новую жизнь, спортивную. Спартанскую. Спал на сеновале в любую погоду, вставал в 6 утра и, выплеснув на себя холодной воды из кадки, выбегал на районный тракт, где машин по утрам не было, как и свидетелей, шоссе было пустынным. Он придумал себе простую систему тренировок, начать с малого, но каждый день добавлять нагрузки, понемногу, однако неуклонно, хоть дождь, хоть гроза, то есть, каждый день – маленькая победа. Это вдохновляло! Он знал заранее, просто бегать – будет скучно, а вот побеждать – весело.
В первое утро Борька добежал лишь до тракта через заулок, и так же бегом вернулся обратно. По его подсчетам, метров 500, мало, мог бы и больше, он даже не запыхался, но организм трепетал от радости, дело начато! На следующий день он пробежал по тракту метров на 250 дальше, ориентировался по столбикам, в общей сложности получился километр. Каждое утро убегал все дальше и дальше, к концу недели Борька еле дотянул до дома и чуть не сломался. Ноги болели, сердце выпрыгивало из горла, пот лился ручьями, а надо было висеть на турнике. И здесь беда. Если он даже в лучшие дни, мог подтянуться один-два раза, и то не полностью, то какие тут победы? Отчаяние. Как наращивать успех, да чтобы каждый день? И Борька придумал хитро. Не может подтягиваться, будет просто висеть. Он поставил будильник перед глазами, и каждый день добавлял секунды. Цеплялся и висел, пока время не выйдет. Пальцы неумолимо разжимались, он срывался, отдыхал, и снова висел, и снова срывался, и так весь день, и день за днем. Не сломался! Мать и бабушка, наблюдая за его изможденным, высохшим до костей лицом, сокрушались, пытались отговорить, чтобы он бросил свои занятия спортом, но он так сердито огрызался, что его оставили в покое, надоест, сам перестанет. К концу второй недели Борька втянулся в режим, мышцы не болели, только приятно ныли. Теперь он справлялся с растущей нормой, и даже силы оставались. Он начал делать дополнительные упражнения, отжимался и приседал, качал пресс и бицепсы, нашлась дедовская гиря за конюшней. 32 килограмма! Вначале еле-еле от земли оторвал, вросла и заржавела по уши, отчистил. К осени он мотал каждое утро по 40 километров! Марафонская дистанция, и никто об этом даже не знал. Мог подтянуться на турнике играючи 30-40 раз, а если с хитростью, то и все 50, на одной руке подтягивался вначале 3 раза, потом 5-7, потом 10. Куда больше? Уголок держал сколько угодно, висеть на турнике стало также привычно, как стоять. А одноклассники отдыхали в лагерях, уезжали на курорты и загорали с родителями на солнышке, кушали пирожные.
Однако наступила осень, начался учебный год, и он бросил занятия спортом, скучно. Чемпионом мира не быть, даже не собирался, однако доказал себе, что не рохля. Нет, жира в нем и раньше не было, но была тщедушность, вечная слабость, безволие. А теперь? Его тело состояло из узлов и веревок, никаких дутых мышц, как на картинках в журнале, культуристы называются. Характер выковал тело и укрепил волю, теперь он жаждал новых побед, но уже не над собой.
Над другими.

6

Начался учебный год. Состоялось общешкольное собрание, на котором ученикам представили нового директора, Николая Григорьевича, присланного из районо. За минувшее лето одноклассники изменились, мальчишки ростом вытянулись и превратились в юношей, почти все в новых костюмах, а девочки, в сережках и дамских украшениях, некоторые даже в косметике, те вовсе казались взрослыми, особенно Нина. Борька, как и прежде, держался в тени и, хотя внимания к себе не привлекал, с радостью отметил, что вырос больше, чем ожидал, теперь он не был самым маленьким в классе, и Нину почти догнал. На нее Борька совсем не сердился, в конце концов, благодаря ей свершился в нем переворот, о котором пока никто не подозревал. Он тоже был в новом, слегка великоватом костюме, и кто угадает под покроем ткани тугие узлы сухожилий, бесконечные километры и тренировки до седьмого пота? Заморосил дождь, и учителя развели учеников по своим классам, сверкающим чистотой и пахнущим краской, парты были новыми. И вообще начиналась новая жизнь. Требовалось уточнить расписание и разные мелочи, тут и назрел первый конфликт, в котором Борька сыграл решающую роль.
Дело касалось внешнего вида. Поскольку в стране провозглашена Перестройка, взят курс на реформы, ученики надеялись, что униформу отменят. Ладно бы, начальные классы, но старшеклассникам ходить в одинаковых темно-синих костюмах с блестящими пуговицами и галстуками на резинках, унизительно, особенно надеялись девочки. Раньше терпели, но теперь-то? Все знали, что в городе школьная форма отменена, а деревня чем хуже. На собрание все пришли во взрослых костюмах, даром, что ли, покупали, неужели заставят носить форму. Очень не хотелось. И вот, классная руководительница закончила с расписанием, сразу встал злополучный вопрос. Наталья Ивановна, женщина интеллигентная, учительница русского языка и литературы, натолкнувшись на взрыв эмоций, растерялась. Только заикнулась, что придется ходить в форме, поднялся шум. Она пыталась объяснить, что это требование районо, ребята слушать не желали, смотрели на нее с агрессией. Возникшее отчуждение напугало, а что дальше будет? Выросли все за лето, сильно изменились, словно чужие стали, да и не дети уже, молодые люди, не справишься. Наталья Ивановна, собственно, была согласна с ребятами, лишний формализм мешает, сказала, что переговорит с завучем, и вышла из класса.
Вот за это Борька школу и не терпел: за показуху, требование одинаковости, общепринятого стандарта. Одна пионерия и комсомол чего стоили, фальшь, лицемерие. Как его ни уговаривали, он в показушные организации так и не вступил, хотя объяснить не мог, его бы не поняли, не хочу – и все тут. Вот и считался Борька грязным пятном на репутации класса. Все думали, что он выпендривается, и надо же, тут вдруг сами разом доросли. Едва Наталья Ивановна вышла, вскочили, загалдели.
- Мы что, из инкубатора, что ли?
- Не будем учиться, бойкот объявим!
- По телевизору говорили, форма на усмотрение педагогического коллектива.
- А ученики не коллектив?!
Больше всех горячился Костя Фоменко. Комсорг, а туда же. Вышел перед классом, поднял руку.
- Тихо! Предлагаю провести комсомольское собрание, немедленно. Вынесем решение, все подпишемся, тогда они отмахнуться не смогут, это официальная бумага, и в районо копию отправить можно.
- Правильно, Костя! Комсомол сила.
- Верно, мы не дети.
- Пусть попробуют что-нибудь сделать!
Борька только посмеивался про себя на задней парте. Ему приходилось с детства идти против всех коллективов, как ровесников, так и учительских педсоветов. Дверь распахнулась, и в класс, не глядя на ребят, а строго перед собой, кораблем зашла завуч, Агнесса Петровна. Следом за ней семенила Наталья Ивановна, сжимавшая в руках тетрадь с расписанием, вид у нее был виноватый. Гвалт смолк, все ученики, кроме Борьки, вскочили с мест, а его просто не было видно за спинами.
- Садитесь, – сухо сказала Агнесса Петровна, одетая в темно-красное платье с голубым значком ВУЗа на лацкане. – Тебе, Фоменко, особое приглашение?
Комсомольский вожак, чье выступление было прервано, прошел на свое место и сел вместе со всеми. Но завуч тут же скомандовала:
- Встать, Фоменко!
Ее тонкие губы сжались в мышиную попку, глаза из-под очков смотрели сурово. Комсорг нехотя поднялся, под грозным взглядом Агнессы Петровны голова его понурилась, плечи ссутулились, а щеки стыдливо пылали, словно беднягу схватили за руку с поличным. Ни в чем он виноват не был, но такова сила привычки, склоняться перед заведомой силой.
- Вот кто у нас разводит демократию. Первый ученик, спортсмен, гордость школы? Или тебе, Фоменко, закон не писан? Посмотрите на него! – все невольно повернулись. Фома совсем сник, завуч добивала. – Комсорг школы возгордился былыми заслугами. Голова закружилась? Это как, Фоменко? Головокружение от успехов называется. Стыдно, вожак! Садись на место, – не дожидаясь, пока тот растаявшим мороженым сползет за парту, Агнесса Петровна осмотрела класс, как пулеметом повела, головы пригнулись, глаза потупились. – Кто еще желает высказаться?
Интонация была нарочито провокационной, желающих не нашлось.
- А теперь послушайте меня, – Агнесса Петровна решила, что бунт подавлен в зародыше, еще бы нет. Все знали, что конфликтовать с завучем себе дороже, оценки и характеристики будут испорчены, а другой школы в деревне нет, и куда потом поступишь с дрянным аттестатом? Это было ясно всем, она продолжала говорить внятно и доходчиво, как беседуют с нашкодившим щенком после того, как ткнут мордой в сделанную лужу.
- Наша школа борется за звание лучшей школы района! И вы, наши ученики, должны помогать, добиваясь показателей в учебе и спорте, – она сделала вескую паузу, метнула зрачки в адрес Фоменко, прямого взгляда не удостоила, и так всем понятно. – Но какие достижения могут быть, если нет главного показателя, дисциплины? И внешний вид на первом месте, это лицо школы. Особенно касается девочек. Да-да! Чтобы никаких колечек, сережек и украшений я здесь не видела. Не говоря про помаду, тушь и косметику. Ажурные колготки и высокие каблуки запрещаются категорически. Учебное заведение! Здесь не публичный дом. Не дискотека. Это всем понятно?
Заметив, как Нина украдкой вытирает губы, Борька поднял руку.
- Чего тебе, Ломов? – спросила со стороны Наталья Ивановна, и все повернулись к нему. Он-то куда лезет со своей задней парты.
- Живот болит.
То ли Агнесса Петровна хотела пошутить, то ли так нечаянно вышло, только повела она своим острым и длинным носом, как овчарка. Класс грохнул от хохота, всем требовалась разрядка, однако завуч приняла на свой счет, будто бы Борька над ней посмеялся, мгновенно разозлилась, и хлопнула ладонью по кафедре. Потом сдержанно сказала:
- Выйди, Ломов.
Мол, юродивый, что возьмешь, пусть себе гуляет. Борька под сдавленные смешки направился к выходу. Агнесса Петровна проводила его брезгливым взглядом, когда уже был в дверях, сказала:
- Наталья Ивановна, вопрос с формой решен! Продолжайте собрание, а я поприсутствую…
Нет, он пошел не в туалет. Завуч завучем, но директор есть директор, только он мог изменить ситуацию. Борька действовал интуитивно, словно черт подсказывал. А что терять, собственно? Он бросал вызов всему миру. Когда заглянул в Учительскую, там находились двое мужчин, в отличие от женщин, пренебрегающих надбавкой за классное руководство. Физрук играл в шахматы с учителем рисования.
- Здравствуйте, – вежливо поздоровался Борька, покосившись в глубину Учительской, где имелась дверь с надписью «Директор», бывал он там и раньше, правда, не по своей воле.
- А! Знаменитый прогульщик, – оторвался от партии круглый как мячик, учитель физкультуры. Раньше в его присутствии на Борьку накатывали приступы стыда, тот знал об этом, передвинул на доске фигуру. – Заходи, заходи. Справку принес? Давай.
- Нет, я в порядке. Николай Григорьевич у себя?
- Неужели стекло разбил, – физрук шутил. – И когда успел, еще год не начался!
- На месте был, – учитель рисования, плечами похожий на шкаф, кивнул на кабинет директора. Борькин отец тоже был художником, однако гены, ответственные за наследственность, почему-то дали осечку, никаких способностей к рисованию у него не обнаружилось. Как, впрочем, не будет больше и уроков рисования. Рисовальщик передвинул фигуру. – Шах, маэстро. А зачем тебе директор?
Физрук от объявленного шаха схватился за кудрявую, как у негра, голову.
- Мне письмо передать, – пояснил Борька. – Личное.
Игроки переглянулись, и тут же забыли про Борьку.
- Шах, значит. А мы в кусты, – физрук передвинул короля.
- У себя он, проходи, – махнул рукой рисовальщик, и тоже отвернулся.
Борька по проходу между учительскими столами направился к кабинету директора. Еще когда завуч распекала Фоменко, у Борьки мелькнула смутная идея. Он постучал и приоткрыл дверь.
- Можно к вам?
- Да, проходите.
Директор был большим и рыхлым мужчиной, новеньким, в деревне его никто не знал, прислали из района, и Борька знал по себе, тому сейчас неуютно. Коллектив для него чужой, и те, кто играл сейчас в шахматы, вполне могли претендовать на этот кабинет, не говоря про завуча, но по непонятным причинам, хозяином стал чужак. Как он себя поведет, неизвестно, лучше бы согласился по-хорошему. Борька зашел в кабинет и, не успев прикрыть дверь, воскликнул:
- Здравствуйте, дядя Коля! – он был уверен, что шахматисты этот возглас услышали.
А директор, конечно, растерялся. Борька знал, что того поселили в новой квартире, причем одного, тогда как многие сельчане жили в развалюхах, даже семейные, но совхоз пошел навстречу районо и приютил чужака в поселке. Везде интриги.
- Присаживайтесь, – директор не знал, как реагировать на «дядю Колю», он был городским, а может, в деревне принято так обращаться?
Борька смиренно присел на указанный стул, однако левой рукой вцепился в свою щеку, растопырив пальцы, он как бы пребывал в глубокой задумчивости. Однажды он так задумался перед зеркалом и, отняв руку, удивился. На щеке багровел слепок руки, словно пощечину залепили.
- Что вы хотели? – директор выражал доброжелательность.
Борьке обращение на «Вы» к своей персоне тоже было непривычно.
- Николай Григорьевич, я это. По поводу школьной формы.
Директор понимающе улыбнулся, вопрос не нов.
- А что у вас со щекой? – сострадательно поинтересовался, прежде чем ответить отказом.
- Зубы болят, – Борька простонал вполне натурально, он угадывал мысли директора, словно книжку читал. – Понимаете, ребята уже большие, им стыдно в гимназической форме. Старшие классы все-таки. Может, сделаете исключение.
- Вас как зовут?
- Боря. Борис.
- Вот что, Борис. Вам лучше пойти домой, если зубы болят. А с формой помочь никак не могу, – директор развел руками. – Это не мое личное решение, а всего педагогического коллектива, точнее, педсовета.
- А районо в курсе?
- Разумеется, в курсе, – директор недоумевал, не понимая, куда мальчик клонит. – Рекомендация районо: на усмотрение коллектива. Мы решили форму оставить.
Борька так усердно давил на щеку, что чуть глаз не выдавил.
- Понятно, Николай Григорьевич. Ребята расстроятся.
- У вас все? – директор делал вид, что очень занят, начал перебирать бумаги на столе.
- Нет, дядя Коля. Это не все. Ирка в положении. Просила передать, чтобы вы зашли, иначе в суд подаст.
- Какая Ирка, – директор слегка опешил. Если он не семейный, то грешки имеются, а Ирка или иначе зовут, тут неважно, слухи в деревне для репутации вещь губительная.
- Вы партийный, дядя Коля? – поинтересовался Борька. – Она письмо в районо напишет.
- Я вам не дядя Коля, молодой человек. Что вам нужно?
Директор тяжело задышал, он был на грани комы, щеки порозовели. Борька выиграл, он знал это по глазам собеседника, а настоящий удар еще впереди. Пока только шах, но будет и мат.
- Я требую, чтобы форму отменили, – не отнимая руку от щеки, Борька встал со стула. – Иначе не оберетесь. Ирка переживает, сестра все-таки, двоюродная. Жениться обещали, нехорошо.
Борька тихонько пятился к двери.
- Постойте, молодой человек. Борис! Как ваша фамилия?
Рыхлый директор решил прибегнуть к строгости, его в институте педагогике учили, а тут иначе, правила не действуют. Если Борька Митрича убил, сам чуть не умер, все лето себя истязал. Они тут решили, с Агнессой Петровной, понимаете ли. Ведь может форму отменить? А не хочет. Директор обошел стол, чтобы его задержать, и что? За ухо его возьмет, в угол поставит, ремнем пригрозит? Борька возле самой двери отпустил свою щеку и звонко хлопнул в ладоши.
- За что?! – вскрикнул он, и выбежал из кабинета.
Шахматисты в учительской вскочили на шум, чтобы поймать беглеца, как раз явилась Агнесса Петровна. Он попытался прошмыгнуть мимо, но физрук, шустрый как мячик, удружил, поймал за шиворот. В дверях кабинета показался толстый весьма взъерошенный «дядя Коля», потирая руки. Взрослые уставились на него, ожидая пояснений.
- Что тут происходит? – Агнесса Петровна стояла грозная, как Немезида.
Директор широко развел руками, словно показывал, какую рыбину поймал накануне, задумчиво надул щеки, решил, что переборщил, и выпустил воздух, после чего руки сошлись на животе, и невидимая «рыбка» спряталась в ладонях. Он не знал, что сказать в оправдание, все уставились на Борьку, на щеке которого пылала роскошная красная пятерня!
- Ломов, – потребовала завуч. – Что произошло?
- Я упал.
- У него зубы болят, – вмешался директор в тщательное расследование. – Мальчик… Борис. Скажите, я вас обидел?
- Нет, – заявил Борька, однако улика была на щеке, и стереть ее невозможно.
- Рукоприкладство, – пробормотал учитель рисования. – Он письмо какое-то принес, личное.
- Какое письмо? – Агнесса Петровна хмурилась.
- Не было письма, – заверил Борька, тем страшнее рисовалась картина.
- Не было! – подтвердил директор. – Он насчет формы пришел, просил отменить.
- Нельзя так нельзя. Можно я пойду? – Борька пытался протиснуться меж мужчин и Медузы Горгоны в лице Агнессы Петровны. – А насчет Ирки не бойтесь! Я ничего не скажу.
Директор побагровел.
- Этот мальчик сумасшедший. Сестра у него двоюродная, – и заткнулся.
- Вот что, Ломов! Пройдем в кабинет, там поговорим. – Агнесса Петровна подтолкнула Борьку, это было ошибкой. – Что ты тут сочиняешь?
- Не пойду, – Борька уперся ногами в пол.
- Нет, пойдешь! Или мать вызову, – пригрозила завуч, с неженской силой снова толкая его в спину. Насилие над ребенком очевидно, на глазах у всех.
- Да вы что! – громко крикнул Борька, взглядом призывая мужчин в свидетели. – Звери какие! Директор и завуч, вы что думаете, вам все позволено? Любовники, да?! Я в районо поеду вместе с матерью, пусть тоже знают, что вы тут вытворяете с детьми. И сестра напишет!
- Мальчик, успокойся. Мальчик! – директор был в шоке, он не понимал, какая могучая река встала на пути его карьеры. – Агнесса Петровна и я тоже, мы только поговорить хотим. Никто вас не тронет!
- Знаем ваши разговоры, – Борька, растолкав учителей, выскочил в коридор…
Надо ли говорить, что форму отменили? Передали через Наталью Ивановну, можно носить по желанию. Это была победа, хотя инцидент в Учительской огласке не подлежал. Борька знал, война только начинается, ему не простят. И это хорошо! Он жаждал драки настоящей. Одноклассники ни о чем вообще не подозревали, они думали, что форму отменили учителя. Борька оставался для них прежним, слабым и одиноким существом. Одиноким – да! А насчет всего остального, товарищи, извините. Борька не торопился, он хотел эффекта настоящего, поэтому выжидал.

6

Случай представился, когда физрук, в прошлом мастер спорта по легкой атлетике, задумал провести в конце сентября осенние старты, в которых, помимо их школы, участвовали школьники всего района. До этого события Борька сдерживал себя на уроках физкультуры, чтобы не проявить свои возможности раньше времени, бегал и прыгал как все, и нарочно хуже. Никого это не удивляло, а вот когда в самый канун соревнований он вдруг подошел к физруку и попросил включить его в забег на три километра, в котором участвовали подготовленные ребята, тот даже не понял. Соревнования районные, и физрук, приложивший немало усилий к общей организации, относился к мероприятию крайне серьезно.
- Ломов, ты что, заболел? Здоровье у тебя слабое, отвечай потом. На стометровку могу записать.
Физрук уже что-то помечал в своей тетрадке.
- Нет. Только на три километра!
Стометровка Борьку не устраивала, эффект не тот, даже если победит. Подумают, случайность, слишком быстро произойдет, будет несколько забегов, а ему нужен один-единственный и важный, чтобы привлек всеобщее внимание. Требовалось посрамить Костю Фоменко, тот чемпион района, в прошлом году занял третье место по области, кандидат в мастера, и кто победит в решающем забеге, никто даже не сомневался.
- Ладно, будешь тринадцатым, лишним, – проворчал физрук, записав его фамилию в нужную графу. – Только номер сам себе сделаешь, нарисуешь на ватмане. Этот забег самый последний, начало соревнований в 12 часов, на стадионе.
- На школьном?
- Нет, за клубом, где футбольное поле, – физрук, не понимая такой настырности, усмехнулся. – Смотри, не опаздывай.
Борька с немалым трудом изобразил номер 13 на тетрадном листе в клеточку. Начертил цифры по линейке, закрасил фломастером, и пришил к кофте своего черного трико, в котором магазин грабили. Он впервые участвовал в соревнованиях, и не подозревал, что такой номер на большом стадионе смотреться не будет. Взволнованный, уснул под утро, и снился ему рев трибун.
Такие соревнования для деревни праздник, целое событие. Перед клубом с утра на площади гремела музыка, с лотков продавали газировку, мороженое и пиво, народное гулянье. Вход на стадион, конечно, свободный, да и забора-то не было, а что еще делать в выходной день, когда уборочная закончена, вот и собралась вся деревня, бабы и мужики, ну и ребятня всех возрастов. Спортсмены считались героями, ну и понятно, важничали, приезжие держались группами возле автобусов. Было по-осеннему прохладно, и Борька в старенькой болоньевой курточке, накинутой поверх трико, вяло слонялся среди зрителей, заполняющих места на невысоких трибунах. Пока другие участники разминались, разогревались, делали упражнения, подпрыгивали, он сидел себе на бревнышке недалеко от места будущего старта. Признаться, он был сконфужен таким стечением народа, где видел сплошь знакомые лица, деревня есть деревня. Нина уже отбегала и отпрыгала, сейчас сидела где-то на трибуне вместе с другими одноклассниками, глазами Борька их не искал, все ждали последнего забега. Костя Фоменко выиграл пару проходных стартов, и вот подошел физрук с красным флажком и секундомером на широкой груди, объявил готовность номер один. Участники поснимали костюмы и куртки, оказавшись в атласных трусах и белых фирменных футболках с большими номерами на груди и спине. Борька снял свою курточку, оставил на бревне и вышел на старт в черном шерстяном трико с вытянутыми коленками. Спортсмены, играя мускулами, перебирали ногами, пробуя шиповками дорожку, так скакуны бьют копытами, Борька в больших кедах не по размеру топтался на обочине.
Физрук подошел.
- Где твой номер?
- На спине, – Борька повернулся.
- Он оборвался.
Все засмеялись. Испуганный Борька сунул руку за спину, и точно. Тетрадный лист перевернулся, и болтался на нижнем крае, он сорвал его, смял, отбросил в сторону. Пока сидел на бревне, куртка терлась, и нитки оборвали верхний край. "13" – он и есть тринадцатый, несчастливый номер.
- Ломов, снимаешься с забега, – информировал физрук. – Построились!
- Я буду участвовать, – заявил Борька, неуклюжей черной птицей выходя на дорожку.
- Да пусть бежит! – великодушно поддержали ребята из других школ.
Ничего не сказав, физрук указал на линию старта, спортсмены встали в линию. Борька, как самый тут безнадежный, оказался с внешнего края асфальтированной дорожки. Физрук дал отмашку флагом, подавая знак помощникам на финише, чтобы приготовили секундомеры.
- На старт! – физрук взял флажок на растяжку. – Внимание… – флажок медленно поплыл и застыл над головой. – Марш!
Флажок «выстрелил» вниз…
Когда соперники рванули с места, Борька мирно потрусил следом. Бежать долго, еще выдохнутся, а ему сзади сподручнее держать ситуацию под контролем, он задумал целое представление. Постепенно бегуны выстроились в колонну по одному, которая все больше растягивалась. Лидировал, само собой, красавец Фоменко, рисуя ногами правильные окружности. Трибуны дружно приветствовали бегунов аплодисментами, а Борька волочился позади, постепенно отставая. Ему надо было, чтобы все зрители и участники поверили в его беспомощность, тогда финиш будет эффектнее.
- Боря, давай! Сынок!
Он так растерялся, что даже остановился. Конечно же, кричала мама. Он вообще никому не сообщал, что собирался участвовать в соревнованиях, держал втайне от всех, вот и номер сам пришивал, ватман не попросил. Борька махнул матери рукой, и тронулся. Мимо вихрем промчался Фоменко. Великий спортсмен обошел его на целый круг.
Борька сделал вид, что собрал все свои силы и, топая кедами по асфальту, начал настигать Фому. Услышав за спиной топочущую погоню, тот оглянулся: дескать, кто это? Улыбнулся и добавил ход. Тут Борька и начал его обгонять. Со стороны выглядело так, что черный "уродец" пытается обойти чемпиона хоть на несколько секунд, а потом сойдет с дистанции. Но Фоменко и этого допустить не мог, тем более, пробегали мимо трибун, конечно же, тот добавил ходу, но и Борька тоже добавил. Крики ударили им в спину, они пошли на вираж, опытный атлет бежал по самой бровке, чего мелочиться. Борька добавлял и добавлял, обходя чемпиона по внешнему краю. Разве тот мог стерпеть? Фоменко бежал в полную силу, а Борька еще быстрее. По прямой дорожке соперники шли ноздря в ноздрю, не желая уступать первенство даже на малое время. Борька этого и добивался, чтобы азарт и уязвленное самолюбие ударили тому в голову и выключили мозги. До финиша половина дистанции. И вот, они обогнали всех, снова очередной вираж, и снова Борька чешет по внешнему краю. Фоменко неизбежно выдыхался, пот уже разлетался градом, ноги не могли рисовать окружности. Да сколько можно! Борька словно читал его мысли, мол, надо оставить силы на финишный спурт, а то сдохнуть можно, он опережает на круг, да пусть этот придурок бежит себе, и чемпион сбавил ход, сосредоточился на самочувствии, Борька мгновенно ушел вперед. Основная группа вытянулась метров на сто с лишним, возглавлял ее Фома, опередивший всех на целый круг, правда, сил маловато, летом-то он не тренировался. До финиша осталось меньше двух кругов, а где же… Борька?
Уйдя в отрыв, тот по-прежнему бежал со спринтерской скоростью. Трибуны видели, как этот «черныш» настиг хвост основной группы и начал обгонять соперников одного за другим, словно стартовал только что и полон свежих сил, а любимец публики еле-еле держался во главе забега, но у него в запасе целый круг, и победа все равно будет за ним. И вот началась очередная кривая, до финиша чуть более трехсот метров, и опять Борька, нарушая все каноны, настигает чемпиона по внешнему краю. Трибуны встали. Борька мог сделать его без труда, но он сбросил темп, имитируя усталость, даже слегка притормозил, и Фома, конечно, подумал, что не все потеряно, собрал силы, и вырвался вперед, уходя на последний вираж. Оставалось двести метров. Чемпион совершил ускорение, выбежал на финишный отрезок, всего сто метров. И стадион взревел! Борька, нарочно отпустивший фаворита, включил, наконец-то, настоящую скорость и обогнал лидера, как на мотоцикле. У Фоменко заплелись ноги, и он полетел кувырком, обдирая об асфальт коленки и локти. Вот и финиш! Стадион ахнул. Как это!? Фаворит сошел с дистанции, полив ее комсомольской кровью. В принципе, имея в запасе круг, он мог допрыгать до финиша хотя бы на одной ноге, времени более чем достаточно, другим еще бежать и бежать, но второе место тот посчитал ниже своего достоинства. Поднявшись, чемпион заковылял к трибунам, задрав лицо к небу и морщась от якобы невыносимой боли. Результат? Ни одного призового места в главном забеге. Борьке победу не засчитали, поскольку выступал без номера, командное первенство досталось другой школе, судейское жюри непреклонно, и в общем зачете соревнования проиграны. И кто в этом виноват? Разумеется, Борька. Никто его не поздравлял, только мама.

7

Конфликт медленно тлел, напряжение нарастало. Одноклассники делали вид, что ничего особенного не произошло, и не происходит. Влюблены парни в одну девушку, часто бывает, вот и доказывают. Кое-кто пытался заговаривать с Борькой, но он никому не доверял, и на сближение не шел, ожидая подвоха. Нина подчеркнуто его игнорировала, демонстрируя симпатию к Фоменко, а тот искал повод для стычки, жаждал реванша, но Борька не спешил поддаваться на мелкие пакости в виде шуточек за спиной, ему нужен был открытый вызов. И повод случился в начале второй четверти, и опять был связан с физкультурой, когда началась гимнастика. Спортивные снаряды, и особенно перекладина в центре зала, когда-то вызывали у Борьки неодолимый ужас. Теперь было иначе, самодельный турник в огороде и упорные занятия отполировали его ладони изнутри сплошной мозолью, как зеркалом, но об этом никто не догадывался, за руку он ни с кем не здоровался, тайна обещала сюрприз. На стадионе он всех обогнал, это приняли как фокус или природную выносливость, а вот силовые упражнения на дурачка не пройдут. Физрук на первом уроке погонял их для разогрева по периметру зала, заставил сделать разминочные упражнения, потом объявил:
- Посмотрим, чем летом занимались. Девочки на акробатику, мальчики опорный прыжок! Все сели, по очереди – на исходные позиции. Один закончил упражнение, следующий без напоминаний. Начали!
Поскольку сели по росту, Борька был практически в конце скамейки, но от этого не легче. Именно коня, установленного вдоль линии прыжка, он опасался. Ребята вставали по очереди со скамьи и, разбежавшись, прыгали через снаряд, словно играли в козла, упражнение привычное, ничего сложного. Фоменко ласточкой взлетел высоко, руками коснулся, четкое приземление. Девочки захлопали. А вот Борька волновался, очередь приближалась, и он успокаивал себя, что главное, как следует разбежаться и посильней толкнуться от мостика. Три человека осталось, два, один. Пора. На негнущихся ногах Борька вышел на исходную позицию. Девочки сидели на своей скамье и смотрели, какая там у них акробатика, по разу кувыркнулись на матах и все, сидят и смотрят. И словно вернулось старое время, когда возле батареи стоял и цепенел, тело каменело, пока другие танцевали. В полной тишине сделал разбег и сам не понял, что произошло. Он взлетел очень высоко и не рассчитал, вообще не задев коня руками, приземлился на все четыре конечности, шлепнулся на четвереньки, хорошо, маты не перелетел. Хохот стоял! Ему позор, ну и конечно – подарок для Фоменко. Тот веселился от души.
- Жаба! – выкрикнул счастливый соперник, показал пальцем, как Нина когда-то, кошмар повторялся. Фома свалился со скамьи на пол, и хлопал ладонью по матам. – Вылитая жаба!
Борька сел на скамейку, оплеванный. Ничего тут не поделаешь, сам виноват, только физрук не смеялся, смотрел встревоженно. В прошлом году один ученик тоже через коня прыгал, при падении сустав локтевой выбил, увезли в больницу, чуть до суда дело не дошло. Одноклассники успокоились, теперь перекладина. Тут Фоменко вне конкурса. Большинство выполняли подъем зацепом или переворотом, упражнение простое, но когда-то Борьке недоступное. Фома сделал силовой выход на две руки, потом оборот назад, качнулся и спрыгнул героем. Девочки похлопали. Наступил Борькин черед. А перекладина была установлена высоко, ему не допрыгнуть? Он встал под перекладину, задрал голову.
- Борис Ломов! Советский Союз! – выкрикнул Фома, предвкушая забавное зрелище. По залу прокатился смешок. Ничего особенного от Борьки не ждали.
- Мостик принести? – издевался Фома.
Борька не стал залезать по стойке, как делали, кто ростом не вышел, все-таки прыгнул, зацепился одной рукой, поднял другую, перехватился. Теперь порядок, он вытянулся и повис на пару секунд, расслабляя тело. В зале наступила тишина.
- Садись, пять! – изощрялся Фома в остроумии, и смолк.
Борька как висел, так и взлетел вертикально, только чуть изогнулся. Это тоже силовой выход. Спустился вниз, замер на миг. Он подсмотрел по телевизору, гимнасты в цирке исполняли. Вроде как подъем переворотом, только не ложишься животом, а рывком выпрямляешься и выходишь на свечу, и стойка на руках. Перекладина удобно пружинила, Борька ощутил спокойствие и уверенность. Дома с ремнями на кистях отрабатывал, чтобы пальцы не сорвались, а тут наслаждение. Он крутанул солнце в полный оборот, снова стойка на руках. Оборот назад, еще пару самодельных трюков, и напоследок не просто соскочил, а сальто сделал. Получите, господа и дамы! Он даже и не выпендривался, мог полчаса круги нарезать. Ему устроили овацию, зал был потрясен, завоеван целиком и полностью. Физрук подошел, пожал руку, он знал цену таким упражнениям. Фома скривился.
- Подумаешь. Потренироваться – так любой сможет!
Понятно, признавать не хочет. Борька пожал плечами.
- А что предлагаешь?
- Кто больше подтянется, без рывка!
На этот конкурс Борька даже не надеялся, но тот сам предложил. Физрук состязанию не препятствовал, даже одобрил, до конца урока оставалось минут пять. Фома, как инициатор, начинал первый. До двадцати он подтянулся без видимых усилий, потом пошло с трудом, зрители считали вслух. 29. Тридцать вытянул наполовину, спрыгнул. Большинство ребят в классе подтягивались максимум 7-10 раз, и сейчас никто не сомневался, что Фома установил рекорд. Борька не стал тянуть кота за хвост, преимущество должно быть неоспоримым. Физрук его подсадил, чтобы уравнять шансы и не тратить силы на подъем. Он взялся встречным хватом, одна рука пальцами сверху, другая снизу.
- Не по правилам! – воскликнул кто-то.
Но Борька уже подтягивался… на одной руке. Пять раз. Переменил руку, еще пять раз. Все молчали, они такого в жизни не видели. Потом взялся по правилам, сделал уголок, и подтянулся десять раз с уголком.
- Двадцать, – выдохнули зрители.
Борька подтянулся еще 10 раз спокойно, без всяких эффектов, всего 30. Подумал, и добавил – еще один раз, на всякий случай, чтобы на один раз больше, и спрыгнул. Его поздравляли, хлопали по плечу, Фома был посрамлен окончательно. Зазвенел звонок, урок окончен, но никто не спешил в раздевалку.
- Ты легкий как сопля! – ядовито сказал Фома. Предстояла драка.
- А ты тяжелый. Как дерьмо, – ответил Борька…
Честно говоря, драться он не умел, просто опыта не было. Его не задирали, а сам он не ввязывался, слишком мал был и худ, разве что в раннем детстве, но там какие драки. А Костя Фоменко, судя по его же рассказам, был бойцом. То он в городе от троих отбился, то в районе двоим накостылял, то прямо в деревне мужику пьяному втер, тот с копыт долой. Борька опасался не столько соперника, сколько – как в случае с конем – своего неумения. И очень смущал ажиотаж, которым окружили будущую драку. Окруженные группой бывалых драчунов, они направились за школу, на специальный пустырь. Девочки, конечно, не допускались, ябеды известные. По ходу дела обсуждали условия поединка, до первой крови или пока один не ляжет, признавая поражение. Фома, хоть и комсорг, грязно матерился, угрожая сделать из Борьки отбивную, что тут скажешь? Он просто молчал. Посмотрим, кто кого! Организовался круг, и они встали друг против друга. Фома казался раза в два выше соперника, шире и крупнее, как мужик перед ребенком, оправдание для слабаков. Борька не знал, как драться по правилам, а Фома поднял руку, снял шапку, и вдруг бросил ему в лицо. Борька даже не понял, что драка уже началась, а земля вылетела из-под ног. Фома сделал подсечку без предупреждения.
- Вставай, урод! Это только начало.
Борька быстро вскочил, чтоб не подумали, что сдался, и бросился сломя голову на врага. И разом все померкло, искры брызнули из глаз, зимний вечер расплылся цветными кругами, и опять он лежал на снегу. Фоменко угодил ему кулаком в нос. Это он понял по онемевшей переносице и хлынувшей на снег крови. Зрители гомонили. Фома стоял, постукивая кулаком в перчатке по раскрытой ладони другой руки.
- Есть еще желание? Сопляк.
Он нарочно из себя выводит, подумал Борька. Необходимо хладнокровие. Кинулся необдуманно, и сразу получил в нос. Спасибо тебе, Фома, за урок. Поднимаясь, Борька улыбнулся. Далее он церемониться не стал, тут нет правил.
- Береги шары! – выкрикнул он, делая шаг вперед и занося кулак. Фома инстинктивно прикрыл лицо, а Борька, что есть силы, пнул его между ног. – Шары, да не те!
Фома задохнулся, забыв обо всем, в немом крике разинул рот и рухнул набок, сунув руки лодочкой меж коленей согнутых ног, только потом крик прорезался. Фома визжал как поросенок, которого режут во дворе, голосил на всю округу.
- Что здесь происходит? – Агнесса Петровна возникла ниоткуда, материализовалась, как ведьма на шабаше. Свидетели бросились врассыпную, остались только голосящий Фома и Борька, хлюпающий носом. Поросячий визг перешел в собачий скулеж, видать, боль утихала, но страдалец продолжал вопить, не открывая глаз и ничего не соображая. Мало того, из-за угла явился Николай Григорьевич, собственной персоной. Это конец, подумал Борька, и сделал еще вывод. Надо вовремя уносить ноги. Решением педсовета его исключили из школы, копию решения направили в детскую комнату милиции. Борькой занялась инспекция по делам несовершеннолетних. На этом его детство кончилось.

Продолжение следует.