Лишние

От автора   

   В эмиграции вопрос «И зачем же я здесь?» звучит риторически. Не от хорошей жизни. Кто-то спасал себя и свою семью, кого-то изгнали, кто-то стремился к более достойному существованию, некоторые причисляют себя к гражданам мира. Разношерстная и неоднозначная русская диаспора в Австралии, к которой и я примкнул более четверти века назад, выглядит в целом благополучной. Условия
способствуют – хороший климат, множество социальных льгот, ценятся светлые головы и умелые руки, нет разгула преступности и угрозы войны.
   Большинство эмигрантов копируют привычный русский образ жизни на австралийской земле, прибегая к английскому языку сугубо для контактов с местным окружением. Подспудно многих, хотя далеко не всех, тянет на Родину. Но всем в той или иной степени знакомо чувство ностальгии, сопричастности к нашем прошлому и настоящему. Нас соединяет русскость.
   Особое место в диаспоре занимают «харбинцы». Ни дня не прожив в России, они сохранили чистый русский язык, без каких-либо сленговых словечек и неологизмов. Иx отличает сплоченность и желание помочь, в лучших традициях русской общины. Из уст «харбинцев» я услышал имена Алексея Ачаира, Арсения Несмелова, Николая Байкова, а углубившись в историю «восточной ветви» Белого исхода, обнаружил немало заметных в «другой России» фигур. За рубежом существует целая плеяда литераторов и деятелей искусства, мало известных на Родине.
   В силу обстоятельств намного более суровых, чем у нынешних эмигрантов, они были выброшены за пределы Отечества. Но не стали менее русскими! Они не увлеклись англоязычной прозой и поэзией, как звезды мировой величины Владимир Набоков и Иосиф Бродский. Они считали себя сыновьямиРоссии, писали о России, жили Россией. Пусть и оказались не нужными своей стране, «лишними, добавочными, не вписанными в окоем» по образному определению Марины Цветаевой. Этим горьким чувством буквально пронизаны их произведения. И это не ушло вместе с ними. Это живет в каждом новом
поколении эмигрантов.
   Глубокое саднящее ощущение своей ненужности, невостребованности… Разве деятели разного уровнядарования, от всемирно признанных до известных одним узким специалистам, были действительно не нужны Отечеству? Нет, не нужны власти. Подлинных побуждений удержать этих людей, предоставить им человеческие условия для творчества у власти не было. Она видела в них вредителей и врагов. Никакого компромисса, разве что показательного, для приманки, для сведения счетов. А сколько бы пользы принесли стране русские эмигранты, рассеянные по всему миру! Ведь многие были готовы честно служить Родине, лишь бы им дали возможность вернуться, как с горечью отмечала одна из показательных «возвращенцев», крупный советский писатель Наталья Ильина.   
   Не дали. И не особо стремятся дать сейчас. Мы имеем дело с большой национальной проблемой – разделением общества на своих и чужих с изгнанием или выдавливаемым за границу последних. Проблемой, решением которой стоило бы заняться вплотную. Для возрождения великой и могучей России путем консолидации всех здоровых сил.
   В каждом из своих предыдущих сборников стихов я касался этой больной темы. Но целенаправленно сосредоточился на «другой» зарубежной России только сейчас. Пришло «время собирать камни». Слишком много накипело в душе. Слишком мало
признаков упомянутого выше компромисса в обществе.
   О забытых именах, о сопутствующих событиях, эмигрантских настроениях и чаяниях рассказывают данные поэтические зарисовки с необходимыми комментариями.

Русское рассеяние

В чужих краях родная речь
Зимой и летом отзовется,
Смогла себя она сберечь,
Везде свои, уж так ведется.

Рассеянные по углам
Планеты в распрях оголтелых,
Мы делим Русь на «тут и там»,
Как ранее на «красных - белых».

Мы собираем, как один,
Враждой разбросанные камни,
Попутно смахивая дым
Земли, горевшей под ногами.

Сквозной исход за валом вал…
Мы все в смятении похожи, 
Пред нами выбор не стоял,
И каждый знал - кто «там» дороже.

- Стране не нужен мой талант, -
С улыбкой вежливо напомнит
Поэт-, художник-эмигрант
И водкой свой стакан наполнит.

В своей безмерной широте
Без сожалений, как от скуки,
Легко нас отдают не в те,
В холодные чужие руки.

Не по расчету «там» черты
Прямых и неудобных власти,
Россия, как желанна ты
Для тех, кто рвет тебя на части!

А мы идем на новый круг,
Привычно делаем почины,
Корпим, не покладая рук,
Для процветания чужбины.

Нет, не близка нам эта новь,
Грустим, шагая по Сиднею,
Пусть безответная любовь
К родным местам – но тем сильнее.

В домах исконно русский дух,
И русский с языка не сходит,
Искусственных снежинок пух
Нас греет при любой погоде.

Еще бы пело естество,
Вдыхая запах детства хвойный,
И на святое Рождество
Перекликались колокольни!

Но не доносится сюда…
И чувство Родины такое,
Что здесь мы раз и навсегда,
Забрав с собой все дорогое.

Нет, не враги мы, не балласт –
Оставьте помыслы пустые!
Хранит всемилостивый Спас
Другую «лишнюю» Россию.


Крах
            
Неправый шёл двадцатый век,
На русских судьбах спотыкаясь,
И сбитый с толку человек,
Теряя след, грешил, не каясь.

Другой испуганно стоял,
Застыв лицом в немом вопросе:
Беда идёт, вот смоет шквал
С родной земли. Куда забросит?

Эпохи подгоняя крах,
Решимости был полон третий,
С кровавым знаменем в руках
Крушил и крал, делил и метил.

Святую Русь боготворя,
Четвертый, верой преисполнен,
Восстановить хотел царя,
Утихомирить злые волны.

Стихии противостоять
На грани бездны и порока
Не помогли ни честь, ни стать,
Был брошен он на волю рока.

А рок крестил и линчевал,
И в этой страшной амплитуде
Никто из них и знать не знал:
Дано ли жить? Что с миром будет?


И уплывали корабли

        Корабли, корабли, корабли.
        Сколько васъ въ безграничномъ
        Это дети несчастной земли
        Уплываютъ въ открытое море...
                В. Петрушевский

И уплывали корабли,
И уносили самых лучших
Детей поруганной земли,
Плененной властью неимущих.

Все дальше от родных полей
Они с молитвой отплывали,
Их веры не было светлей,
Прощаясь крест свой целовали:

«За беззаконие слепых
И наш исход прости, Всевышний!
Мы плоть и кровь трудов Твоих,
Но каждый враг, и каждый лишний…».

Свободный дух родной страны
Спасала белая Россия
Тот, что вещая «все равны»,
Свинцом попрала деспотия.

В изгнанье плыли корабли,
К крестам, увитым повиликой,
Где среди «еръ» могильных плит
Хранится соль земли великой.


Магнитъ

Немало выпало России испытаний
И выпадет – запасники готовь,
Еще не раз окажемся за гранью
Согласия, а дальше только кровь...

И был исход Андреевского флага,
Его история в тиши хранит.
Пусть на слуху наследие «Варяга»,
Но гордым был и маленький «Магнитъ».

На том стоит Отчизна–мать родная!
Пока была гражданская война,
«Магнитъ» служил, границы охраняя.
Но пала власть. Иная не нужна.

Им не нужна без имени Россия
Держава, обращенная в Союз.
Надеждам крах. Настали дни лихие,
Недобрые, без христианских уз.

Команда, капитан, гардемарины,
Отечества достойные сыны,
Перед лицом трагической судьбины
Остались клятве воинской верны.

Их не страшила недругов армада,
Страшней утратить веру, долг и честь:
«На крейсер, канонерка!» – значит надо,
«Советам не сдаваться!» – значит «Есть!».

Прощай, Россия! Выбор сделан тяжкий,
Свой долг «Магнитъ» исполнил до конца,
Последний залп, и вверх летят фуражки,
Здесь оставляя русские сердца.

Под непокорным бело-синим флагом
Стальной герой из прошлого дымит,
Он не спешит к чужим архипелагам,
Вдруг позовут: – Не уходи, «Магнитъ!»

Да разве тем, кто миром правит ныне,
Кому не дом Россия – нефть и газ,
Дано понять, что в жизни есть святыни
Не на продажу – для грядущих нас.

Наследуя историю по праву,
Пред роком злым должны мы сохранить
Немеркнущую воинскую славу,
Достоинства связующую нить.

Примечание. 3 ноября 1922 года последний корабль Российского Императорского военно-морского флота «Магнитъ» покинул родину и ушёл из бухты Ковш через корейский порт Гензан и китайский Шанхай на Филиппины. Небольшая канонерская лодка с экипажем всего 28 человек, уходя в опасное плавание, взяла на борт еще около двухсот, спасла их от неминуемой гибели. Она уносила в эмиграцию последний Андреевский флаг Российской Империи. Моряки не подозревали, что героическое
Корабельное Знамя Петра, как и знаменитый Триколор, спустя семьдесят лет вновь вернутся в Россию. Свой долг перед Родиной и грядущими поколениями потомков моряки «Магнита», несшие патрульно-пограничную службу и охрану морских границ от посягательств врагов и браконьеров до конца Империи, исполнили с честью.
   Т. А. Зимич, «Эпическое плавание «Магнита», 2022.


Собор

             Столетию Свято-Николаевского собора
             в г. Брисбене посвящается

Когда Советы церкви разрушали и
На переплавку шли колокола,
Вдали от дома, в солнечной Австралии
Святая Русь пристанище нашла.

Сыны ее, стихией побежденные,
Ни пяди не отдавшие души,
Едва ступив на камни обретенные,
На храм несли последние гроши.

К родному долу, верили, приблизятся,
Как только стены обретут Слова,
И купола над грешными возвысятся –
Россия–мать, по-прежнему, жива!

Пусть своды получились невысокие,
И звонница на паперти стоит,
Но как близки для сердца эти строгие,
Прямые очертания твои!

Посыл духовный в стЕнах не останется,
Найдет он отклик в страждущих умах,
Родству подобная, по свЕту тянется
Связующая русская тесьма.

Здесь на чужбине, с самого рождения
Нас разных всех, подчас, до хрипоты,
Оберегают знаки притяжения –
На храмах православные кресты.

Примечание. Свято-Николаевский приход в г.Брисбене является первым в Австралии. Был основан в 1923 году о. Александром Шабашевым при содействии протопресвитера David John Garland. Огромный вклад в основание прихода и собора, в начале просто церковного домика, внесли казаки с Урала под предводительством атамана Толстова. Инициатором постройки собственно собора был о. Валентин Антоньев, участник Белого движения.


Дар. Иконописец Арсений Савицкий

Дано немногим с юных лет
Задуматься о круге вечном,
О нашей жизни быстротечной,
О том, как свой оставить след.

И чтобы дар им сохранить,
Порою, в дебрях безотрадных,
Нужна божественная нить
Из рук небесной Ариадны.

Тому, кто избран, путь открыт
К основам Божьего закона…
Расстрелян царь. Кадет скорбит
Пред Албазинскою иконой

Как возрождающий родник,
Святыня в сумерках мерцала,   
Для всех, кто к ней душой приник,
Она Заступницею стала.

И он приник. Пролился свет
От Богородицы бессмертной:   
- Твори, с тобою Мой завет,      
И труден путь, но предначертан!   

Пришла война. Шторма и льды,   
И горечь Белого исхода,
Он видел образы святых,
Скитаясь в океанских водах.

Изгнания нужду и гон
По улочкам чужим и узким
Впитал в себя, как мрачный сон,
Здесь никому не нужный русский.

И вновь пройдя военный стаж,
В плену, средь узников в бараке,
Он торопил свой карандаш,         
Жизнь возрождая на бумаге.            

Свободы медленный рассвет         
На Австралийском горизонте
Через десятки лет и бед               
Занялся на желанной ноте.

Не скоро в проблесках скупых
Пролился дар иконописца,
За все превратности судьбы
Воздалось мастеру сторицей.

Он крест смиренно целовал
И по наитью богослова,
Как тайный текст, осознавал          
Искусство Грека и Рублева.         

И вдохновение кистей,               
И божий дар, и труд великий
Переплелись. Со стен церквей
Чудесно воссияли лики!

Сквозь боль, страдания и грязь
Взрастало в нем святое семя,       
Усталых не смыкая глаз,
Творил, пока не вышло время.

Немногим на исходе лет
Дано с улыбкой встретить Вечность,
Но далеко их виден след
В потоке света бесконечном.

Примечание. А. И. Савицкий (1903–90), художник-портретист, живописец, фотограф и
иконописец. Служил гардемарином на канонерской лодке "Магнитъ", унесшей в эмиграцию последний Андреевский флаг Российской империи в конце осени 1922 года. Участвовал в народном ополчении против Японии, захватившей 25 декабря 1941 года
английскую колонию Гонконг. Получил второе ранение и до конца войны находился в
концентрационном лагере Стэнли, в котором содержалось более трёх тысяч интернированных узников. В плену Арсений Иосифович написал более двухсот портретов, которые до сих пор хранятся в частных коллекциях. С 1945 года жил в
Австралии. Более 20 лет посвятил написанию православных икон для русских и сербских храмов в Австралии, самостоятельно освоив это сложное искусство.


Перо поручика

            Победителя, конечно, судят,
            Только побеждённый не судим,
            И в грядущем мы одеты будем
            Ореолом славы золотым.
                А. Несмелов

Не омрачённая салонами,
Никем не зримая пока,
Под офицерскими погонами
Версталась вольная строка.

Её чеканили страдания:
Февраль, Гражданская война,
Но, чем труднее испытания,
Тем ярче делалась она,

Послушная перу поручика,
Взошла по промыслу Творца
И осветила ярким лучиком
Войной побитые сердца.

Каким волшебным притяжением
Влекут стихи  харизмой строк!
Таланта зрелого рождением
Гордится порт Владивосток.

По-над истерзанными нивами,
Через шестую часть Земли
Стихи искрились переливами
И откровение несли.

Попытка высказаться смелая
Тревожила, как тайный знак,
Восход отметили Несмелова
Цветаева и Пастернак.

Не суждено известным именем
Ему остаться у страны.
Те годы много жизней вымели!
Иных изгнали – не нужны…

Поныне русская трагедия
Гнетёт сильнее страшных снов,
Лишая Родину наследия,
А чести – подлинных сынов.

В ней не хватает места гениям,
Загублен не один поэт…
Свела Арсения с Арсеньевым
Судьба, добавив двадцать лет.

На карте, переданной дружески,    
Маршрут Владивосток – Харбин,   
Не оборвал поэму мужества          
Свинцом чекистский карабин!         

Так уходили в неизведанность
«Враги», им имя – легион,
По миру умножая преданность
Таких же изгнанных, как он.

По-русски горевать и праздновать,
И свой удел испить до дна –
«Другой Россией» будет названа
Всех неугодных сторона.

Там, в неприветливом дендрарии,       
Цветы поэзии цвели.
Но не забыли пролетарии,               
Нашли, схватили, увезли.             

Резными строками очерчены
Дарованные двадцать лет.      
Вошел стихами он в бессмертие
В мундире с бронзой эполет.

Стране размытого сознания
Всего понадобился век,
Чтобы понять, какого звания
Достоин этот человек…

Примечание. «Пишет, как дышит», – говорят, когда речь идёт о настоящей поэзии. Именно таким прирожденным «пиитом», был Арсений Несмелов(Митропольский). Вдыхал он дым и горечь Первой мировой и Гражданской войн, потерянного Отечества и эмигрантских бедствий. А «выдыхал» – пронзительные строфы, которые не оставляют
равнодушным и современного читателя. Его лёгкому перу была подвластна и проза, включая журналистику и историческую публицистику. Литературным даром Арсений Митропольский был наделён сполна. Писатель, публицист, критик, фельетонист и, конечно, – поэт, лучший в обширной творческой эмигрантской среде восточной
ветви. Автор 13 сборников стихов и прозы. Арестованный СМЕРШем в Харбине в 1945 году, свой неполный «век» он закончил в застенке в возрасте 56 лет.


Великий Ван

В лихие дали звали книжки
Из маленькой библиотеки,
О битвах грезили мальчишки,
Их ждали инки и ацтеки

С нашивками красноармейцев,
Но книжек было слишком мало,
И мальчугану про индейцев
Ни экземпляра не досталось.

Библиотекарь протянула
Расстроенному «партизану»
Новинку прямо из баула:
- На, почитай про тигра Вана.

Подумал тот: - Читали б сами,
Тут диалогов в пол абзаца,
Но не с пустыми же руками
Домой из школы возвращаться!

И уточнив, когда к возврату
Появится шедевр Майн Рида,
Унес лесного «супостата»
С улыбкой вежливой для вида.

- Так, загляну минут на двадцать,
Зачем мне тигры и тигрицы?
Но трудно было оторваться,
Пока не кончились страницы.

Уже и темень накатила,
И мать вовсю ко сну торопит,
Но неизведанная сила,
В тайгу тянула – звери, тропы…

Забылись инки и ацтеки
На фоне царственного Вана,
Мальчишка грезил о стратеге,
Сравнимым, разве, с Чингисханом.

Казались родственными лики
Властителя Маньчжурской дали,
И зерна выводов великих
Свободным духом прорастали.

Читатель словно был повенчан
С гармонией природы хрупкой,
Где нравы братьев наших меньших
Достойнее людских поступков.

Лет шестьдесят с тех пор минуло.
Забытого листая Вана,
Волненье прежнее проснулось
У пожилого мальчугана.

Обычные, казалось, строки
Вели в таинственные дебри,
Где вездесущие сороки
Оповещают гвалтом вепрей.

Азартом будто бы подуло
Из золотого малолетства,
Там зверобой поводит дулом –
Добыче никуда не деться!

И время развернулось странно
Навстречу девственной природе,
Где автор вместе с тигром Ваном
Свои владения обходит.

Потомственному дворянину
Тайга родным казалась домом,
И возвышал он не чужбину,
А то, что близко и знакомо.

Ему покой в приюте смирном
На Брисбенском погосте тесен,
Писатель, признанный всемирно,
На Родине малоизвестен.

Примечание. Автор книги – Николай Аполлонович Байков (1872–1958), полковник царской армии, получивший до революции от Петербургской
академии наук почётное звание «Сотрудник-корреспондент». Он доблестно сражался
за Россию на фронтах Первой мировой войны, долгие годы находился в Маньчжурии на
пограничной службе. Жил и в Харбине, оказавшись среди русских эмигрантов. Организовал Общество изучения Маньчжурского края и музей при нём, преподавал биологию в Железнодорожной гимназии.Был в те годы известнейшим писателем-натуралистом Русского зарубежья. Повсюду от Парижа до Токио, от Сиднея до
Сан-Франциско его называли «русским Фенимором Купером». Его книги об обитателях Уссурийской тайги издавались огромными тиражами на разных континентах, а имя гремело по всему миру. Обладая прекрасным художественным языком, Байков
по праву является самым видным прозаиком восточной ветви Русского зарубежья. Сейчас, к сожалению, практически не известен широкой читательской аудитории.


Петрушевский

    «Я себя называю баяном оттого, что люблю старину»
                В. Петрушевский

Иные мастера словес
Свой дар, ниспосланный с небес,
Истратив промыслом бессменным
На смесь эклектики и пены,
Упомянут смешком, по-шефски:
- Был однобоким Петрушевский,
Играл лишь на одной струне
Нам о родимой стороне.

Легко им из теплицы знаний,
И йоты тяжких испытаний
Не встретив на своем пути,
Которые пришлось пройти,
Исконно русскому баяну,
Ученому и ветерану
Одной, потом второй войны,
Где пали лучшие сыны,

Вещать об узости поэта,
Что с детской пылкостью кадета
Свою Отчизну воспевал,
И за нее он воевал.
Как выживший по воле Бога,
Стоял у горного отрога
С вулканом грозным наравне
В чужой неведомой стране,

Все также в мыслях улетая
В свой отчий дом, где Русь святая
Дышала с каждого угла.
А дома нет, сожгли дотла,
Лишь память звоном колокольным
В ночь прогоняла злые волны
И возвращала образа,
Окон любимые глаза...

Как постаревшим эмигрантом,
С крестом на ленте с черным кантом
Ступал, храня былую честь,
Как будто, нес благую весть.
Среди хулителей и присных
Любил Отчизну больше жизни,
Был всероссийски однобок!
И о другом писать не мог.

Примечание. Поныне хранят память о бесстрашном исследователе тропических вулканов в Индонезии, его именем назван вулкан «Туан Петрус», осталась первая русская православная церковь в городе Бандунг, открытая и построенная его стараниями.
Выброшенный из Владивостока на остров Ява неумолимой волной Гражданской войны, полковник Владимир Александрович Петрушевский (1891–1961)стал признанным научным авторитетом. Удостоенный почетного звания доктора геологии Голландской
метрополии, при этом он никогда не принимал подданства иной страны, кроме горячо любимой России. Прошёл всю Русско-Японскую и Первую Мировую войны, защищал
Империю в составе Белого движения. В 1950 году по состоянию здоровья ушёл на пенсию и перебрался из Индонезии в Австралию. Здесь он целиком посвятил себя тому, что составляло его жизненное кредо – поэтическому творчеству, служению обществу и православной церкви. Крупицы горячо любимой Родины из бережно хранимого им в изгнании мешочка с надписью «Русская земля» унес собой. 
 

Пропажа

            Как тебя позабыть, дорогая пропажа!
                М. Волин, А. Вертинский

Вдохновением давних времен
Я свое любопытство уважу,
Вдруг возьмет вековой пантеон
И вернет дорогую пропажу?

С потемневших и ветхих страниц
Эмигрантские множу уроки,
Сколько горестных слов верениц!
Между ними знакомые строки:

«Нашей первой любви наступает конец»
С «И ответит тебе чей-то голос» на пару,
Их уже не один, но юнец,
Я не раз распевал под гитару.

К этим строкам мотив дворовой -
Да простит за подмену Вертинский,
Было мне далеко не впервой
Наблюдать: навернулись слезинки.

Вроде, каждому прошлого жаль,
И приходит на смену усталость,
Но откуда такая печаль,
Пережившая юность и старость?

Зачитаюсь и сам разберусь,
Как в Шанхае сомкнулись два гранда,
Воплотившие русскую грусть
И с судьбой, как и я, - эмигранта.

Мастер слова и сцены король
Сочиняли вещицу простую,
Разделяя вселенскую боль,
Поминая Россию святую.

Ту романтику вывернул бунт
Наизнанку, как в пахоту лемех,
Беспощадно сметая с трибун
Свет столичный, Одесское племя.

Разнесло по Земле не простых,
Разбросало по мелким подмосткам,
И на долгое время затих
Их талант в измерении плоском.

Дни и годы летят, и летят,
Но не сходит «Пропажа», хоть тресни,
Незатейливых слов звукоряд,
Дворовая народная песня.

«Что мне делать с тобою, с собой, наконец»
С «Как тебя позабыть, дорогая» на пару
В этом доме пустом, далеко не юнец,
Совершенно один, я пою под гитару.

Примечание. Романтик повседневной жизни, соавтор Вертинского – Михаил Волин (Володченко, 1914–97). В отличие от подавляющего большинства поэтов Русского зарубежья в его стихах нет больной темы отлучения от Родины. Тяготы
эмигрантского бытия его творчества мало коснулись. С 1931 года он деятельный участник кружка «Молодая Чураевка» вместе с Алексеем Ачаиром, Арсением Несмеловым, Валерием Перелешиным, Лариссой Андерсен и другими поэтами Харбина. И в жизни, и в творчестве Волин делает осознанный выбор – быть наедине и в гармонии с самим собой и со своим окружением. В стороне от классового зла и социальной несправедливости. Этим поэт Михаил Волин даёт свой собственный рецепт выживания для русских эмигрантов.


Музы дочь. Клавдия Пестрово

        Я буду жить и дальше во Вселенной,
        Вот в этой пальме, в камне, в струйке пенной!
                К. Пестрово               


Над Сиднеем холодный дождь
Повис и поливает снова,
Оплакивая Музы дочь,
Поэта Клавдию Пестрово.

От чистых и воздушных строк
С небес ей не было отбоя,
Уняв их, встретила свой срок
И унесла навек с собою.

А то немногое из строф,
Что лист впечатал пожелтевший,
Приоткрывает лишь покров
Над жизнью, ветром пролетевшей.

Восход алел, цветы росли
На подоконнике в Белграде,
И рифмы легкие плелись
Как виноградник в палисаде.

Но день укрылся в облаках
Среди скитаний эмигрантов,
Внушая им печаль и страх,
Лишая Родину вагантов.

Когда надежда отцвела
И по невзгодам разлетелась,
Она о розах не могла
Писать, о терниях - не смела.

  «Все тут не по-нашему,
    Наша жизнь неладная*» -
    Вырвались невольные
    Горькие слова,

    "Ветер переменится",
    Попаду обратно я,
    Там, "в аллеях липовых"
    Закружит листва…

Не тот удел. Как эпилог,
Проник закат меж рубежами,
Понятных слов щемящий слог
Парил и не прощался с нами.
_____
    * Из стихотворения К. Пестрово «Старушка у церкви»

Примечание. О таких русских поэтах, как Клавдия Пестрово, верно высказался другой эмигрант, друг и сподвижник Николая Гумилева, исследователь поэзии Николай Оцуп: «Они говорят о планетарном добре тихим голосом». Единственная и небольшая книжка стихотворений Клавдии Пестрово «Цветы на подоконнике» выдержала два издания за рубежом – в 1964 и 1965 годах. Есть ещё коллективный сборник стихов «Лирная пристань» (Сидней, 1984). О самой Клавдии Прокофьевне мы знаем слишком мало, разве что из её предисловия к упомянутому сборнику: «Я русская. Родилась (предположительно в 1902 г. – авт.) на благословенной Украине и, несмотря на пёстрый калейдоскоп земель, стран и городов, в продолжении всех скитаний, несмотря на смешение всех языков — я до сих пор ношу в душе незабываемою природу и мелодии прекрасной Украины! Почти треть моей жизни прошла в Югославии, где Король Александр, воспитывавшийся в Пажеском Корпусе в Санкт-Петербурге, был очень добр к нам, русским «избеглицам». Стихи я начала писать с тех пор, как себя помню». Заключительную треть своей жизни с 1950 по 1994 год Клавдия Пестрово провела на зелёном континенте. Вот и всё, что нашлось во всезнающем
Интернете о биографии Клавдии Прокофьевны Пестрово. Об остальном рассказывает её
самобытная поэзия.


Елизавета (семейная легенда*)

Умолк рояль, и ждет совета
Прилежница, ей девять лет,
- Зовут вас как?
- Елизавета.
И он, чей признанный портрет

У многих украшает стены
Изгнанников земли родной,
Тепло ответствует:
- Отменно!
В ее глазах восторг волной,

Взмывает ввысь росток таланта
В руках на миллион банкнот
Фортепианного гиганта,
Властителя могучих нот.

- Он заглянул меня послушать,
Рахманинов, какой шарман!
- И кто ж отец ваш, дорогуша?
- Семенов папа, атаман.

Звучал рояль сентиментальный,
Жив русский дух, куда ни глянь.
Два Имени свел бывший Дальний -
Давно покинутый Далянь.

Конец войны – сплошная рана,
Казнен оболганный отец.
А родственники атамана?
Кому статья, кому свинец.

Судьба недолго привечала,
Прошла пора семейных благ,
Расцвета славные начала
Сорвались в жуткий Озерлаг.

Там мир возвышенных страдальцев
Обрушил репрессивный шквал,
Для благородной силы пальцев
Голгофой стал лесоповал.

- «Крепись, душа Елизавета» -
Ей часто слышалось вдали,
Из памятного силуэта
Крещендо токи шли и шли...

Они целили и спасали,
Когда вокруг лишь мрак, ни зги,
И стала Ляля** крепче стали,
Пройдя чистилища круги.

Ее измученные руки
Ласкали бережно рояль:
- За годы скверные разлуки
Прости, мой друг, мне, право, жаль.

Глухим мучителям прощаю
Свои разбитые мечты,
Учить детей я обещаю
Искусству нотной высоты.

«Любви вселенской, первозданной
В ней никогда огонь не гас», -
И сын не мог расстаться с мамой,
Ведя неспешный свой рассказ.
_____
    * Из воспоминаний Н. Н. Явцева о своей матери, композиторе и наставнике Елизавете Григорьевне Явцевой, дочери Верховного Главнокомандующего Дальневосточной белой армии генерал-лейтенанта, Атамана Г. М. Семёнова.
   ** Так называли маленькую Елизавету в семье.

Примечание. Не будучи гражданкой СССР, Елизавета Семенова была вывезена из Китая вместе с сестрами Татьяной и Еленой в 1948 году. Всех осудили на 25 лет лагерей. Елизавету сослали в Озерлаг. Музыка помогла ей пережить каторжный кошмар. Была освобождена в 1958 году ипозже реабилитирована. В 1990 года перебралась к детям в Австралию. Здесь Елизавету признали как композитора и приняли в свой Союз («Fellowship of Australian Composers»). Похоронена на кладбище в Ботани Бэй, Сидней. От памятной надписи «Дочь Атамана Семёнова» на темном мраморе и от домовины с православным крестом на могиле Великого Князя Михаила Андреевича
Романова, расположенной напротив, и от других захоронений, ставших последним приютом верных сынов Российской империи, веет горькой русской историей. Последнее напутствие, данное прославленным Атаманом детям при аресте, явилось пророческим: «Я лишил вас Родины, а теперь вот, возвращаю. Наверное, ценой своей жизни… Живите
честно. Если не сможете, не будете в силах делать добро людям, то, хоть не творите зла. Живите по-христиански».
Дети никогда не осуждали отца за перенесенные ими страдания…
       

Ларисса

             Я буду стоять, озираясь с тоскою,
             На сторону эту, на сторону ту…
             Над пастью обрыва с проклятой рекою.
             Одна. На мосту.
                Л. Андерсен
      
Ей было все отмерено сторицей,
Господь соединил в одном лице
Красавицу, поэта и актрису,
И быть ей полагалось при Дворце.

Уже потом, изысканный Вертинский,
В искусстве далеко не дилетант,
Ей славы преподнёс своей искринки
В оправе «Божьей милостью талант».

Но звезды повернулись по-другому,
Когда вражда разрезала страну,
- Прощай, прощай! - поклон родному дому,
И в дальний путь, в чужую сторону.

Рассвет померк. За кров и чашку риса,
За право жизнь прожить совсем не ту,
Канкан танцует юная актриса,
Не предавая высшую мечту.

За прелесть бонус - что же остается?
Трепещут плечи, спрятавшись в меха,
Но есть душа, она не продается,
Кружит над публикой, кричит в стихах.

Летит она на вольные просторы,
Где ждет любовь, возвышеннее слов -
Таежный рыцарь там, и он опора,
Эстет и легендарный тигролов.

И снова выбор не по доброй воле,
Признайся женщина себе, не лги!
Что не заставит мучиться от боли -
Европы блеск? Безмолвие тайги?

Когда-нибудь сейсмографы озвучат,
Израненной души диапазон,
Тогда другим понятней станет участь
Известных муз, прекрасных русских жен.

Их жар грабастая холодной лапой,
Опустошенных – за двери взашей!
Им благодарен никогда не будет Запад,
Превознося до звезд своих Мужей.

Так шли года. Прохладней стало утро,
И все заметнее морщинок сеть,
На смену прелести приходит мудрость,
Вбирает радость из того, что есть.

Как чудно вновь в поэзии и прозе
Меж сном и явью грезить, на мосту*!
А к ночи одиночество уносит
Расплатой за талант и красоту.
_____
   * Из названия книги Л. Андерсен «Одна на мосту».

Примечание. Судьба подарила Лариссе Николаевне Андерсен (урожд. Адерсон), в замужестве мадам Шез 102 года яркой жизни, наполненной впечатлениями от блестящей артистической карьеры и путешествий по многим странам. Незабываемая, исконно русская поэтесса, она же модель имодельер, танцовщица, дизайнер, художник,
фотограф, мастер икебаны и, конечно, первая красавица восточного Зарубежья. «Чайка русской поэзии, Белая яблонька, Джоконда, Сольвейг, Горний Ангел, Печальный цветок!» – восторгались ее многочисленные поклонники. Ее имя более
известно в России, чем имена многих других выдающихся эмигрантов. Родилась в 1910 году в г. Хабаровске в семье потомственного дворянина Херсонской губернии,
имеющего шведские корни. Вместе с другими представителями Белой России в октябре 1922 года Адерсоны бежали в Китай. В конце двадцатых годов, повзрослев и став звездой кабаре, театральной и творческой элиты русской колонии в Харбине и Шанхае, Ларисса сменила фамилию в честь любимого датского сказочника.
Стихотворчество захватывало Лариссу от случая к случаю, очень уж любила она жизнь во всех красках и проявлениях и не упускала случая насладиться ими, выразить свои чувства, помимо поэтических строк, в танце, рисунке или в изысканном наряде. Стихи победили по праву последнего после завершения выступлений в 1956 году. Как и большинство «лишних» соотечественников, она сохранила и пронесла доконца жизни любовь к Родине. Ее русский безупречен и насыщен именно теми словами, которые придают строфам особую музыкальность и выразительность. В России изданы книги Л.
Андерсен: «Одна на мосту. Стихотворения. Воспоминания. Письма», М., 2006; «Miroirs – Зеркала», Париж, 2017 на русском и французском языках и «Цветы березы», Владивосток, 2018. «С волнением и надеждой возвращаюсь на родину… своими стихами. Они, так распорядилась судьба, писались на протяжении всей жизни вдали от России, но всегда по-русски. И поэтому, хочется верить, все же найдут отклик в родной душе», – так обращается Ларисса Андерсен к соотечественникам.


Святитель Иоанн

До сей поры разносятся пустые разговоры
О благе государственном в контексте «свой –
чужой»,
И мало слышно доводов, что есть подход, который
Страну преображает в мир единый и большой.

Для общности не важно:
   – Ты согласен? Не согласен?
Создателем давным-давно завет библейский дан –
Не убивай, но возлюби! Он прост и тем прекрасен,
И с ним творил достойнейший Святитель Иоанн*.

Глубокой ночью страждущему по сигналу сердца
Нес слово исцеления без воска и кадил,
К нему и для него была всегда открыта дверца –
К раскаявшимся смертникам он в камеру входил.

По курсу ад, а позади жестокая расправа,
Звонили о смирении вдали колокола,
А он движением души расслышал – Тубабао,
Там русская колония слабела и звала.

И с нею, обреченною на голод и тайфуны,
Делил свои страдания Святитель Иоанн.
Молил об избавлении и у ворот чугунных
Не спал ночами, требуя спасти островитян.

Услышан был скорбящий он, не мог быть не услышан!
Откликнулся на зов Господь, поддался вдруг засов,
И тысячи невольников разъехались по нишам
От Штатов до Австралии под общий Божий кров.

Сжигал себе он сердце, плутни слушая о смуте
И чуждый православным о войне Гражданской спор,
Не признавал он власти богоборческой, по сути,
Но и не гнал безбожников на жертвенный костер.

Стремились сбить с пути его и хворь, и непогода,
Посмеивались грешники, а он ходил босым.
Простой служитель Господа стал признанным Святым
За чудеса спасения гонимого народа.

Примечание: Владыка Иоанн, в миру – Михаил Борисович Максимович (1896–1966), Архиепископ Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ). Миссионер, проявлявший случаи прозорливости и чудотворения. Прославлен РПЦЗ в лике Святителей, прославлен общецерковным Архиерейским Собором РПЦ как Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский чудотворец. Эмигранты первой волны хорошо знали и почитали владыку Иоанна. Навечно вписал он свое имя в историю русской эмиграции как спаситель беженцев с острова Тубабао, Филиппины. Разделял их незавидную участь на клочке земли, совершенно не приспособленной для проживания, пока не выхлопотал им в американском Конгрессе право на постоянное жительство в США, а позже и в
Австралии. Скончался во время молитвы в своей келье. Останки тлению не подверглись и доступны для стояния и приложения верующих. У памятника святому в Сан-Франциско ежегодно собираются сотни паломников из разных стран. В 2021 года в
честь 100-летия РПЦЗ был установлен четырехметровый бронзовый монумент святому
Иоанну на его малой родине – в селе Адамовка Донецкой области, где когда-то располагалась дворянская усадьба рода Максимовичей. Здесь поставлен новый храм. Так Святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский вернулся домой, объединив духовно два мира.


Янковские

Какими б ни были истории обновки,
Народной памяти ничуть не станет больше:
– Дальневосточник по фамилии Янковский,
Где ваша Родина – в России или Польше?

Потомки мастера тайги пусть нам подскажут,
На все лишения не жалуясь нисколько:
– В душе что перетянет родовую чашу,
Сыны какой земли вы русской или польской?

Ответ нас ждет один, открытый и суровый,
Казалось, будто выкованной из металла,
Династии охотников и тигроловов:
– Россия издавна нам Родиною стала.

И как бы авторы раскола ни старались,
Мол, отбывал он срок по жизни, как в «кутузке»,
Им не понять одной загадочной детали –
Вошел в святую Русь, отныне будешь русским!

Студент Янковский Михаил, повстанец гордый,
Свободный нрав на приговор не расточая,
К тайге примерился – созвучна до аккорда,
И в дальней гавани души своей не чаял.

Осталась Польская заря за горизонтом,
Заря восточная ее опережая,
На океанской глади кажется экспромтом
Далекий всплеск волны, и жизнь зовет большая.

Забылись каторжные дни, бурда, обноски,
Кругом свое – от пиетета до причала, 
На карте русской маяком земля Янковских
Идущих к вольным берегам оповещала.

Трудом великим дикий край преображался,
Он привечал умельцев с добрыми руками,
А те к зениту приближались правым галсом.
Пришли Советы. Стали вольные врагами.

Господь избавил от несчастья Михаила,
Не пережил бы он колхозного финала,
Немым свидетелем была его могила,
Как власть Советская наследие сминала.

Но не смогла лишить родительского слова,
До капли впитанного с детства сыновьями,
Что предыдущее грядущему основа,
А настоящее рождается делами.

И это было самым подлинным наследством -
Дар созидания на благо человека!
Недолговременным казалось детям бегство,
А растянулось в их исход на четверть века.

И снова с чистого листа – венцы, фонтаны,
Сменяя циркули на пилы и винтовки
Пока не стало уголком обетованным
Для всей Манчжурии имение Янковских.

Гостей знакомых, незнакомых, званных – разных
Всегда здесь искренне радушие встречало,
Укоренилось не набегом, а как праздник,
В Корее русское свободное начало.

И местный люд, изживший страх, по всей округе
Безмерно радовался выпавшей фортуне –
Угомонились полосатые зверюги,
Пришли защитники по прозвищу нэнуни*.

Но кто избавит от неправедного рока
Само семейство – от нашествия второго?
Знать, не усвоили недавнего урока,
Недалеко ушли и вновь лишились крова.

– За что? – кричали палачам с упреком смертным,
– За что?   тайга родная эхом отзывалась,
Законы классовой борьбы к словам инертны –
Чужая кровь. Не избежать лесоповала.

Спираль судьбы опять на каторгу вернулась,
На этот раз терзая явно невиновных,
Но стать прочна - себе подобно, не согнула,
Хотя орудиями были камни, бревна.

Не счесть числа вручную выкошенных сосен
И налопаченных и вывезенных тачек,
Пришла амнистия, а на дворе уж осень,
И сам возврат к былому чаяния паче.

Но не утратив ни на пядь особой стати,
Не понапрасну дед являл пример сноровки,
Простым лесничим стал большой предприниматель
Валерий, младший из династии Янковских.

И, как к охоте страсть, он перенял у деда
Привычку доверять перу свои задумки,
Талант тропу найдет, и новая победа –
Звучат на всю страну писательские струнки.

Достойный эпилог продиктовали годы,
Историю семьи досрочно завершая,
Но как же нам нужны хранители породы,
Такие, как они, сыны родного края!
_____
    * нэнуни – четырехглазый (кор.), так называли местные жители Янковских.

Примечание. «Содеянное им – пример будущим хозяевам земли» гласит надпись на памятнике крупному предпринимателю и талантливому исследователю, ученому Михаилу
Ивановичу Янковскому (1842–1912) в пос. Безверхово Приморского края. Перечень достижений наглядно свидетельствует об историческом масштабе его личности. Создание образцового, развитого многоотраслевого хозяйствования, выведение новой
породы лошадей, названной его именем, открытие первого в крае конного завода, создание первого парка пятнистых оленей, занесенных в Красную книгу, разработка новой технологии обрезки оленьих пантов, сохраняющей жизнь животным, создание первой в России и мире домашней плантации «корня жизни», чьи свойства не
уступали дикому женьшеню, основание (совместно с партнерами) книготорговли в Приморье. Круг научных интересов Михаила Ивановича был не менее широк: геология, археология, зоология, ботаника, метеорология. Его именем названа птица (овсянка
Янковского), археологическая культура раннего Железного века (400–500 лет до н. э.). Многоотраслевое хозяйство Янковского было разрушено после окончания Гражданской войны. Остались сыновья, перенявшие от отца большие способности и деловую хватку. Янковские покинули Приморье в октябре 1922 года, когда пал
Владивосток. Перебравшись в Корею, примерно в 200 км от Владивостока они обустроили новое курортное имение, получившее название «Новина» в память о польском прошлом. В "Новине" и соседнем "Лукоморье" хозяйствовал Юрий Янковский, замечательный охотник и натуралист. Его старший брат Александр выбрал творческую стезю, став известным архитектором в Шанхае. В 1946 году с приходом в Северную Корею советских войск Ю. М. Янковский и сын Валерий были отправлены в ГУЛАГ, где в 1956 году Юрий Михайлович погиб. Валерий стойко перенес каторгу и после освобождения в 1958 году навсегда остался на Родине. Ему принадлежит подробное повествование о династии Янковских. Другому сыну Юрия Янковского Арсению и дочерям Музе и Виктории арестов удалось избежать. В дальнейшем они с семьями проживали в США. Виктория Янковская, известная поэтесса, побывала на родине в 1991 году на открытии памятника её прославленному деду Михаилу.


Памяти А. Г. Таралы

Он умирал. Уж отказала речь.
Сгущалась тьма, ее сверлил глазами.
Он что-то важное хотел сберечь,
Не затерять с собой в могильной яме.

Собрав в кулак всю волю, как в строю,
Когда команда разносилась «К бою!»,
Он руку кровно атаманскую*
Нашел своей слабеющей рукою,

Прижал к груди и долго так держал,
Светлел лицом, он был с грядущим вместе.
Как будто, долг исполнив, передал
Нам эстафету памяти и чести.

Как часто в смуте современных дней
Мы в днях минувших бело-красноперых
Находим тех, кто тверже и верней
Для выбора, для дела, для опоры.

Примечание. По рассказу очевидца Н. Н. Явцева,внука Атамана Г. М. Семенова. Представитель первой волны эмиграции, библиограф, публицист, почётный член русской казачьей общины в Австралии Андрей Григорьевич Тарала умер в Сиднее в возрасте 106 лет. Он завещал сыну передать на Родину своё собрание редких изданий. Волнующее событие произошло в 2005 году. Коллекция А. Г. Таралы теперь
хранится в Москве, в фондах Научной библиотеки ГА РФ и насчитывает 1200 книг и журналов, вышедших в свет в России и за рубежом с 1801 по 2002 гг.


Эмигранты

Офицеры - мойщики,
Лётчики - таксисты,
И не дальнoбойщики,
И не декабристы.

Не в насмешку посланы
За морскою солью,
И не властью сосланы
Надышаться болью.

Никому не нужные,
Кроме самых близких,
Оказались в южных
Штатах австралийских.

С нолика, по гвоздику,
И зима - чужая,
Радуются дождику,
Ёлку наряжая,

Стол, соленья хрусткие,
Ждут - пробьют куранты,
Наши парни, русские,
Хоть и эмигранты.


Другу в России

         И день меня ударил, настигая,
         Как злой хозяин бедного раба.
                Д. Андреев

День за днем неспокойно
в обретенной стране,
Где-то голод и войны,
а она – в стороне,

И наместник закона
произвол не вершит,
И никто не прогонит,
и никто не спешит.

Южный Крест безмятежно
осеняет с небес,
Словно пройден рубеж и
прожить можно без

Ощущения боли
и крутых перемен
В положительной роли
Диснейлендовских сцен.

Но тревожная память
не имеет границ,
Там могильные камни
с неизменностью лиц,

Здесь уклад поколений
и улыбок тепло,
Будто славное время
попрощаться пришло

И напомнить, что было
на третейских весах –
Как единство разбилось
о наживу и страх,

Как с руин оторвался
эмигрантский ковчег,
Как вдали оказался
русский наш человек.

Поневоле оставил
свой очаг и погост,
Отыграл против правил
и пошел под откос.

Перестройке обязан,
эмигрантский изгой,
Отселен, но и связан
с материнской тайгой.

Не особо успешен –
да разбег уж не тот,
Далеко не безгрешен,
но не это гнетет:

Что же с родиной будет,
Не довольно крушить?!
Там сужаются люди,
обреченные жить,

Разделенные ложью –
если можешь, хватай!
А на тех, кто не может –
натиск алчущих стай,

И никто не заметит –
нет у бесов рогов,
Гонят «сукины дети»
из квартир стариков.

Будто снова довлеет
разрушительный рок
Над народом, все злее
претворяя урок.

Терпелив он без меры –
лишь бы свет не погас,
И широк. Но без веры –
не восстать в трудный час!

За чертой христианской
только мрак впереди,
Бьет волной океанской
по славянской груди

Непогода крутая
из покинутых мест.
С небосвода свисает
перевернутый крест.


К России

Всплакнет ночная птица,
Как будто, поминая,
И мне совсем не спится,
Кругом земля иная.

В страну мою - Россию,
К истокам, плёсам, устьям
Сквозь водную стихию
Душой всегда стремлюсь я!

То радуюсь пределам,
То на сердце тревожно,
И ничего поделать
С собою невозможно.

Под тенью декораций
Очаг мой был остужен,
И трудно мне признаться,
Что я тебе не нужен.

Но мне нужны селенья
И мой «медвежий угол»,
Вовсю горят поленья
Семейного досуга…

Когда дурман посеян,
Получишь, что попало,
Засилье фарисеев
С повадками вассалов.

Их занавес холодный
Снесет потоком вешним,
И воздух твой свободный
Теплом займется прежним.

Согреть тебя поближе
У Господа прошу я,
Смотрю в окно и вижу
Медведицу Большую.


Эпилог

Знаю, мной не окончен суровый рассказ
О невольно покинувших отчие крыши,
Под которыми русскими создали нас…
Мы от них далеко, и никто нас не слышит.

О забытых, осевших в спокойных углах,
С неспокойной душой, обращенною к Богу,
И все чудится нам, что на полных парах
Мы обратно спешим, отметая тревогу.

Неизвестно, как долго придется идти,
Километрами к Родине путь не измерить,
Знаю только одно, что на этом пути
Нужно ждать до конца - вдруг откроются двери.

И зачем же я здесь, вдалеке от корней,
Среди «лишних», в скитаниях не одиноких?
Чтобы русскость хранить, всем напомнить о ней
И с теплом написать эти горькие строки.

     2023–25