Мир в зрелой юности сводился до любви

Мир в зрелой юности сводился до любви,
до двуполярной или дикой или томной,
вполне конкретной и казалось что огромной,
сегодня бел как мел, а завтра весь в крови.

О, эта бешенная, как пантера,  амплитуда,
Её я запах слышал сквозь кварталы и дома!
Хотя какого ждал тот добрый мальчик чуда,
когда она влюбившись старшеку... верна?

Когда нацелен ты сорвать венки побед,
нет ничего учительнее пораженья!
Как рассказать тебе юнец что адость бед,
несла печать Всевышнего благословенья?

Судьба навряд ли строгостью изрядна,
не приучая получать всё с кондачка,
но боль улыбки будто уксус плотоядна,
и каждый взгляд её больнее был тычка.

Зато, зато, зато, зато, зато...
За многое я говорю теперь: Спасибо!
Никто с тех пор, никто, никто, никто
не научил меня тогда святому Ибо...

Сколько стучал тогда я, сколько ждал у двери...
Сколько молился в церкви у икон!
Что человек что обезьяны только звери.
И впереди наверно, если есть он, Рубикон.

А вот Земля открыла мне радушно Мир...
с тех пор как пилигрим я всё блуждаю.
Вкушаю блюдами ландшафты... Знатный пир!
И нет красот чьи больше я предпочитаю!

И что в сравнении с Ней частность приключений,
никто не сводит так и не пьянит ума,
как звёздный театр светопредставлений,
как горы, степи и пустыни как дома.

И я не думаю, а зрел ли этот взгляд,
и не спешу осесть, остепениться.
Мне нравится разглядывать Плеяд,
росинкой Веги взглядом причаститься!