Дело о пресечении путей. Глава 6

Повествование обыденное. Скучная неделя.


   ***
   В понедельник стражи у врат завели капитана Шестакова в зал суда , закрыв двери у меня под носом. Печальный шпион, посмотрев на меня отеческим взглядом, сказал - «Вам в зал, пока идет допрос капитана, нельзя. Но и уходить от зала заседаний тоже нельзя. Никто не знает, когда Вас могут вызвать?».
   И просочился в зал через дубовую дверь.
   Я остался один.
   Вокруг на километры протянулось пустынное пространство, заполненное, непонятно откуда, льющимся светом.
   Ни единой живой души вокруг. Ни стула, ни дивана. Даже на узкие подоконники невозможно было присесть. Мне осталось только мерить это пространство гулкими шагами.
    Это было ужасно. До сих пор я вспоминаю эту страшную неделю с содроганием. Я целый день, с восьми часов утра ходил в пределах видимости клятой двери, двадцать метров направо, потом сорок налево, сначала разглядывая пол под ногами, потом считая шаги, потом разглядывая окна, потом проваливаясь в космос своей памяти и воображения.
   Тело механически маячило в окрестностях зала заседаний, а я беззвучно пел и слушал музыку, и пускался в долгие странствия по сюжетам, которые сам же и придумывал, или прочитал когда-то. Тишина плавила мироздание в этом бесконечном коридоре и я, вроде-бы даже, несколько тронувшись рассудком, то ли слышал бесплотные, мистические голоса, то-ли беззвучно разговаривал с невидимыми собеседниками.
   Вообще я никогда не был склонен принимать на веру мистическое объяснение происходящих вокруг нас событий. Если человек склоняется к мистике, как основе каких-то дел и событий, то, на мой взгляд, он просто не знает реального их объяснения. Так проще жить, восторгаясь и пугаясь бесконечного движения реки жизни.
   Вот Юрий Николаевич, тоже, не мистик. На всякую дурь, что порой с нами происходит, у моего капитана всегда есть история, которая, порой по доброму, а порой с издевательской усмешкой, объясняет те бредовые события, в которые мы иногда попадаем.
    Он как то рассказал мне байку,  в которой произошедшее с ним никак нельзя было объяснить, кроме, как наличием потусторонних сил. Или проявлением «гомеостатического мироздания», по Стругацким.

    ***
    Пришли мы  с Юрием Николаевичем в родной порт своим ходом,  на том-же «Пулково» после полугодичных блужданий, практически с полным грузом мороженой рыбы на борту, и до родного дома он добрался, после, почти двух, бессонных, суток беспрестанной суеты, включающей оформление прихода у пограничников, организации выгрузки груза и полуночной пьянки с забредшим на борт начальством.
    К этому времени восторженные чувства родных от радостной встречи уже несколько поутихли, и жена, поцеловав его в заплывшие глазки, и  уложив в люльку, собралась, и в один момент умчалась на дачу, к, не менее родным, помидорам.
     Поспать удалось минут тридцать. Из небытия капитана вырвал звонок телефона. Проклятая сволочь верещала в коридоре, но когда Николаевич, сшибая стулья, и подвывая от ненависти, выбежал к нему, тот затих. Мастер постоял над ним, укоризненно покачивая головой и не дождавшись раскаяния, побрел на кухню. Хотелось пить и спать.
    Именно в этой  последовательности. Очень сильно хотелось пить, и очень сильно спать.
    Поставив чайник на огонь, Юрий Николаевич присел рядом с плитой и стал его гипнотизировать. Говорят, это помогает вскипятить воду.
     В этот момент снова зазвонил в коридоре убийца иллюзий и снов.
     Поднявшись со стула, капитан Шестаков добрел до аппарата и снял трубку.
     – Юрочка, это ты?- спросил ласковый, абсолютно незнакомый женский голос, явно намекая на неожиданное продолжение разговора.
    – С утра был я. – не поддался на ласку грубиян Шестаков.
    – Юра, Юра, – всхлипнул голос в трубке, – Немедленно выключи чайник!
    И тут- же раздался гудок отбоя.
    Юрий Николаевич медленно положил трубку, пришел на кухню и решительно выключил огонь под чайником, затем сел и несколько минут тупо смотрел на его подкопченный бок.
  Утренний мозг взял тайм-аут и не подавал внятных сигналов.
  Но поскольку жажда никуда не делась, пришлось встать и снова зажечь огонь под чайником.
  Мгновенно, тут-же зазвонил телефон в коридоре.
 Грациозно промчавшись отработанным маршрутом, Шестаков снова снял трубку.
 – Юрка! – радостно заорал в трубке чей-то хриплый, прокуренный баритон, – Ты, что-ли?
 – Ну. – Неуверенно протянул мастер.
 – Не нукай, – добавилось жести в голосе курильщика, – Просыпайся уже! Иди чайник выключи!!!
 И снова гудки отбоя.
   Мир рухнул. Юрий Николаевич очень хотел горячего, ароматного, с легкой горчинкой в заварке, чая, но мироздание было против! Он снова вернулся на кухню и выключил огонь под чайником. Сбитый с толку агрегат, только начавший слабо фыркать в своем железном чреве, недоуменно поглядел на капитана Шестакова своей крышечкой.
   – Так надо, – сказал Юрий Николаевич и плавно опустился на стул.
 В последующие минуты  капитан еще дважды пытался возобновить слияние кипятка и пара, и дважды сам себя останавливал.
   – Да бред, какой-то! – наконец сказал он сам себе и решительно зажег конфорку.
 В то-же мгновение в коридоре зазвонил телефон.
 Это уже явно не было совпадением. Юрий Николаевич простился с чайником и вышел к трезвонившему аппарату.
   Ожидания оправдались и разговор с невидимым собеседником покатился по проторенной дороге.
   – Юрочка, деточка! – пропела в трубке смутно знакомая бабушка, – пройди, жаланный, на кухню и выключи чайник!
    – Да почему?!! – взрыдал Юрий Николаевич, – Я чаю хочу, почему я должен все время его выключать? Кто вы такие, вообще? Что за шутки дурацкие?
    – Ты чего кричишь, Юрочка? – испугалась бабушка в трубке, – Это Маша попросила. Вот я и звоню.
    – Анна Петровна, – наконец узнал голос соседки по даче Шестаков, – Это вы, что-ли?
    – Ну конечно, – сердито буркнула старушка, – просили позвонить, вот я и звоню! А он кричит, надо же! Мы с Петровичем и Таткой в город собрались, Ему на работу, мне в собес, а Татке на учебу. Только в город приехали, а тут Маша в окне, на остановке, из автобуса кричит, позвоните мол Юрочке, пусть чайник выключит, я поставила , думала он попьет, и уехала, а выключить забыла. Не загорелся бы. А он кричит!
    И трубку бросила.
    И тут смысл происшедшего наконец то настиг Юрия Николаевича.
    -Понимаешь, старик, – говорил он мне потом, – Маша, жена моя, подумала, что поставила чайник на огонь, когда я пришел домой. А на самом деле не ставила! Но, запутавшись в своих воспоминаниях, попросила эту семейку позвонить мне.  Они в городе разъехались, но потом вспомнили, и, практически одновременно, с телефона - автомата мне позвонили. А я чуть умом не тронулся! Думал все! Крыша поехала! Потом правда обидно было.
   Я думал – прикоснулся к неизведанному, а это  была простая человеческая забота о ближнем.

   ***
  Интересно, что когда я бродил и бродил по этому фантастическому коридору, справа – налево, и слева-направо, рассказывая самому себе разные забавные истории, меня почему-то совершенно не мучила жажда и голод, не говоря уже о прочих, необходимых человеку потребностях.
   Зато, более в моей жизни уже не было дней, когда, кроме бесконечных раздумий, ничего другого не было. Не было цепи нужных и ненужных дел, суеты и тревог, не было повседневной маяты. Только длинный пустой коридор, и бесконечный диалог с самим собой.
   Никогда более мироздание не дарило так меня - мне.

 




 ***
   
  За закрытыми дверями что-то все время происходило. Какие-то невнятные крики, звуки похожие на детский плач и полдневный крик ястреба. Но разобрать что-то было невозможно. Я, ничтоже сумняшеся, полагал что до пыток добрейшего Юрия Николаевича дело все-таки не дойдет, и со спокойным сердцем прекратил бесплодные попытки что-либо услышать и решил посвятить свое внимание информационным доскам, висевшим на стенах, в промежутках между дверьми.
   И они меня порадовали.
   Чего только там не было!
   Слева от нашего зала, объявление за стеклом информировало о прошедшем в соседнем зале дела «Королева против бригады дорожных рабочих из Бромли».
   Это напомнило мне недавнюю злую шутку капитана Шестакова о сидящей в потаенном месте королеве, и как она с напряженным, бордовым лицом, смотрит в окошко на красный, маленький автомобильчик, катящийся вдоль ограды Букингемского дворца.
   Что-то жизненное было в этой шутке.
   Сам же текст объявления гласил - « В связи с вынесением вердикта о наложении штрафа, никакие доводы бригады дорожных рабочих округа Бромли, проведших желтую разделительную полосу через труп собаки, лежащий на дороге, не будут приняты во внимание.».
   «Традиции, однако! – пробормотал я, ошарашенно прочитав этот бред, – они до добра англичан не доведут!».

   ***
   
   А вечером двери распахивались и из них вываливался распаренный, недобрый Юрий Николаевич, и почти бежал на выход. А я бежал вслед за ним, пытаясь заглянуть ему в глаза и видя тот мрак, который был разлит у него под глазами, пытался утешить его теми сказками и шутками, что насочинял за долгий день в пустынном коридоре, и уже на полпути к гостинице, шагая через Кузнецкий мост, он оттаивал, и сам смеялся, вспоминая, как ловко «Боб Сойер» нахлобучивал «Гая Гисборна», а потом говорил:
  – Ноги что-то болят, Витек! Пойдем посидим, где-нибудь. 
  И мы обязательно находили новую забегаловку, очередной паб, где дурила и пила пиво Лондонская шелупонь, Где в гаме чужой жизни стирались наши бестолковые проблемы, а прохладное пиво изумительно покрывало черные, хрустящие, ужасно вкусные колбаски «bockwurst», которые рекомендовал нам, невесть как оказавшийся за столиком, старина Борис Петрович и его очередной завербованный агент, какой -нибудь грустный индус или турок. Англичан наш супершпион не жаловал, за простоту и безыскусность мышления.
 – И, вообще, – говорил он – Дикие они, какие-то!
 И разговор плавно переходил на сравнительные интеллектуальные способности разных забавных существ животного мира планеты, в котором англичане стояли особняком.
    А я, глядел на них, добрых друзей моих, и слегка захмелев, тоже вносил свою лепту, повествуя, как  поразил меня чемпионат устроенный олушами далеко отсюда, в студеных водах Южной Атлантики у далекого острова Южная Георгия.

   
     Пресечение шестое. Бакланий чемпионат.

   Кто сказал - «Человек-венец природы»?
   Это он Вам сказал?
   Плюньте ему в бесстыжие глаза.
   А я расскажу Вам про бакланов.
   Создание абсолютно бессмысленное.
   Наглое.
   Как размножается - непонятно, не видел. Но судя по тому, сколько их на промысле ошивается вокруг пароходов, проблем с рождаемостью у них не бывает.
  И вот собирается такая банда, и кружит вокруг траулера, в ожидании пока из воды не потянут очередной трал. Орут при этом дико, скандалят.
  Все это на огромной скорости.
  Но только из воды покажется мешок, наполненный рыбой, как они слетаются к нему и сложив крылья, с маху выстреливают в воду. Вода вокруг трала вскипает бесчисленными фонтанчиками, все это весьма напоминает налет «Мессершмитов» на беззащитный поезд.
  Гвалт поднимается до запредельных высот.
  Нецензурщина с неба несется такая,  что уши вянут даже у закаленных моряков.
  Бакланы, блин.
  Хозяева неба.
  Гордые альбатросы морей.
  Цыгарки только в клюве не хватает. И наколки на крыле - «Век моря не видать».
  Если бы только это - еще ладно.
  Решили мы как то заменить флюгер на носовом флагштоке.
  Как-то по-особому его сделать.
  Всякие там акулы порядком надоели. Банально, и сколько можно.
  И боцман Юра Клепиков по  приказу капитана Шестакова изготовил копию    кораблика - символ Питера на шпиле Адмиралтейства.
 Торжественно водрузили его на флагшток, и стал он там весело крутиться, радуя нас своими золотыми бортами.
 Весь флот сразу заметил БМРТ «Пулково», с золотым корабликом на носовом флагштоке  - «вон Питерцы идут!»
  Круто!
 Но "малина" пернатая на него тоже обратила внимание.
 С Юркой Клепиковым у них вообще сложные были отношения.
 Тот палубу красит - они гадят.
 Он краску обновит, и они уже на подлете.
 Обе стороны в азарт входят - кто кого.
 Глаза горят, на губах пена- смотреть страшно.
 Краски извели немеряно, а уже через пару недель на палубе гуано ровным слоем, и  прожигает всю красоту до железа.
 Что они там в организме за кислоту вырабатывают - страшно подумать.
 Сварщик  Дугин в одного крокодила с крыльями электродом метнул, так тот поймал на лету, сожрал и даже не поперхнулся, полетел к боцману на бак, на вечернее бомбометание.
 Это у них развлечение такое было после сытного ужина - гонять боцмана по баку, как партизана по белорусским лесам. Неравнодушны они к нему были.
 Он на полном серьезе уверял нас, что один баклан находил его даже в каюте и, пролетая мимо открытого иллюминатора, норовил, иезуит, нагадить и туда.
 Понятно, что любовь у них была взаимная. Юрка даже во сне кричал: «Суки пернатые, дирижабли с говном. Зашибу!!!»
 Кораблик на какое-то время эту войну приостановил. Заинтересовал он их чрезвычайно.
 Первым делом, то один, то другой баклан попытались на него присесть.
 Так ведь он крутится, и еще норовит золоченой мачтой гордому альбатросу в задницу въехать.
 Очень неудобно оказалось на нем сидеть.
 Однако попыток они не оставили.
 И через какое то время мы на мостике с изумлением, заметили, как эти придурки целые состязания устраивают. Чемпионат - кто дольше продержится на золотом кораблике.
 Вылетает один такой, весь крутой из себя. Крыльями в небо тычет- зрителей заводит.
 Орет фигню всякую, типа - «Я - чума морей. Всех порву. Сушите перья для подушек.».
 Над ним рефери, белым крылом отмашку дает, счет ведет.
 Ну и зрители конечно, исходят на это самое, что опять же, обильно боцману на голову с небес несется.
 Мы, как эту фишку просекли, сначала глазам своим не поверили, а потом и сами стали на пернатых идиотов ставки делать. Даже фавориты свои появились.
 Долго это продолжалось. Но потом один баклан, самый дурной и бестолковый на всю Южную Атлантику, затеял свару с соседом в полете, и обкладывая его по полной, отвлекся и с полной дури въехал башкой в наш кораблик.
 И согнул его.
 Клепиков кораблик снял, и нежно прижав к груди, унес к себе, в форпик.
 На флагшток вернулась серо-тусклая акула, и  птичье племя разом потеряло интерес к забавам на носовом флагштоке.
 Кораблик мы потом починили и на свое место вернули, но то ли бакланы  были другие, то ли что-то еще, но чемпионаты в бакланьей ватаге более никто не устраивал.
А Вы говорите - «Люди…!»
И чем мы от них отличаемся?