Глава 12

Много раз главк недоумевал! Кто этот Розов? А ну сюда!

— Я понимаю, что вы в абсолютно в других условиях и с другими возможностями. - Тот, кто каждый день присутствовал на совещаниях министра, отец девушки Пахана, был в шоке, целая серия приостановленных уголовных дел по убийствам. Во многих из них практически прямые указания на преступников. Почему, несмотря на это, никто из них не был задержан?  Объяснить этого он не мог. Как и вся братва, почему никто не задержан? Вы же крутые мусора! Майор был вменяем.

— Я Людей-то знаю... Арбат.

— Ладно, - махнул рукой проверяющий. Человек не глупый, он трезво просчитал свои шансы. — Идите, вы свободны! — Пусть идёт, как идёт, милицейская служба снегопад, каждый убирает на своей земле, сам крепкий профессионал, полковник был глаз-алмаз хороший наблюдатель. Всё равно проверяемый рассказал бы ему лишь десятую того, что знает. Как всегда, майор был прав! Если кто-то не знает воровской мир, как может знать обычный? Тем более владеть им? Ни одно возбуждение уголовного дела не начиналось без одобрения Атоса.

То, что буддисты сейчас читают мантры, результат сияния, которое испустил из себя исторический Будда Шакьямуни в момент полного и окончательного просветления, сидя под деревом боддхи, ом, а, хум алфавит всех мантр.

Условия жизни в монастыре были суровые, постели жёсткие, на дерево без матрасов, простыня для укрепления позвоночника, и без подушки, руку под голову на правом боку, так Будда ушёл в нирвану. Стремившиеся к свету делали это в условиях почти карцерного комфорта, сами карцера были. Пропустил без уважительных причин службу, на день туда, в пещеры-ямы, лежать нельзя, только сидя. Молись до следующего дня, ленивый монах, жизнь сказка, а ты её автор, монастырь — это армия.

Просто так выйти за ворота в город, отлучится куда-то было никак нельзя, монастырская полиция проводила рейды, не дай Бог поймают в каком-нибудь трактире за просмотром, например, футбола, хуже MTV, поймают, закопают буквально в могилу на три дня, вставят тонкую трубочку из сахарного тростника, дыши, тренируй сознание, усмиряй его, слишком балуешь иллюзорное тело, когда тот или иной монах умирал, на небе часто зажигалась радуга, вознёсся, место было намоленное.

- Настоящие Воры! - Пахан часто задавался вопросом, что бы было, если бы они с той девушкой остались вместе? Неразрешенная предыстория… Она назвала ему имя того, кого он видел на Петровке, Розов.

Пахан был на Петровке, слава Богу, однажды, тогда он не знал, кто с ним общался. Его привели в комнату, посадили на стул, на крае стола перед ним сидел человек в штатском с милицейской фуражкой на голове, зрачки его были расширены. Фигасе, пронеслось в голове у Папы, они что, тут колются? Разговор у милицейского начальника был нормальный, только те двое, что его привели были странными. Их что тут, выращивают, подумал Папа, похожи, как два брата, с одной грядки что-ли? Один был вроде старше, другой младше.

- Мужчина, - удовлетворенно произнёс тот, что сидел на столе, двое смотрели на него с уважением. - Занимался спортом. Как кисть?

- Что? - Пахан не понял. - Какая? Рисовать?

- Я художник не местный, - засмеялся майор, - попишу и уеду, твоя кисть? Сжимал эспандер?

- Сжимал, - сказал Пахан, он согнул к себе запястье, как мог, наручники застегнули впереди, предплечье вздулось, качал прямым, обратным хватом. - Накручивал. - Есть такое упражнение, специальный станок, крутишь перекладину руками, поднимаешь специальным воротом гири. (Архип делал на весу.) Майор поморщился, похоже, от головной боли. - Раскуйте! - Один, похожий на младшего брата аккуратно снял с него наручники.

- Принеси картошку! - Второй постарше, ступающий, как ласка в лесу, не разгибая колени, беззвучно вышел в коридор, вскоре вернулся. В руках он держал огромную картофелину, Пахан поморщился, растирая запястье, муляж, таких больших не бывает. Тот, кого назвали оленем, Папа улыбнулся, шерстяное погоняло, эй, ты, олень, чушпанское, сунул ее ему в правую руку.

- Насквозь прожмешь? - прищурился монстр в фуражке. Он снял ее, Папа увидел большой шрам, пересекающий лоб.

- Смотри, - засмеялся младший из оперов, - шеф себе лоботомию сделал, убьёт человека, ему ничего не будет.

- Он слов таких не знает, - сказал старший и засмеялся, - что ты трёшь…

- Почему не знаю, - обиделся Пахан, даже возмутился, возомнил о себе. Потом взял себя в руки. - Попробую! Сожму, отпустите? - Вена вздулась у него на лбу, он

раздвинул ноги, упёрся левой в колено, правую с картошкой опустил между ног, наклонился, бухнув вперёд живот, на весу не жмут, и изо всей силы начал сжимать кулак, пальцы захрустели. Когда боль в кисти стала почти нетерпимой, выпрямился, поднял правую руку вверх, разжал руку, бросил кожуру на пол, вокруг его ног блестела кашица из картошки. Трое муровцев обрадовались.

- О! Серьезно.

- Смотри, - сказал человек в фуражке, он опять надел ее. - Дверь. - Отец пристально посмотрел, один его глаз видел лучше. Она была приоткрыта.

- Хват у тебя сильный, даже чемпионский. Тренировался! Видишь щель? Ещё раз встретимся, пальцы туда зажму, поломаю все, знаешь, как будет обидно? Понял? Как у Мухиной, навсегда инвалид! - Двое оперов по бокам от Папы засмеялись, кому нужен бандит с искалеченной рукой. Пахан понял, майор не шутил.  Дело было не в его одинокой одной звезде, в милиции ранг не главное, бывают такие сержанты покруче любого полковника или майора, а в его тоне. Такие слов на ветер не бросают: он так делал.

- У вас гранаты нет? - спросил Пахан. - Себя подорву!

- Гранаты нет, - зловещий майор снова сел на стол, - сюда больше не попадайся! - На следующий день Папа был дома, никаких показаний с него не брали, вывели на улицу, и все. Дежурный в будке кивнул, ступай! Машину, правда, не отдали.

— Это Розов, - сказала ему персик его души. - О нем рассказывал Папа. Он там на Арбате что-то ведёт, какие-то ОПГ. - Легко отделался, подумал Пахан, в его комнате в квартире отчима со стены прямо на кровать смотрел повешенный над столом календарь Брюс Ли с кровавыми следами на груди от перчатки Хана. Играть в войти в дракона с московским уголовным розыском у Папы желания не было.

С Сергеем начала происходить в Тибете странная вещь, он стал жить в прошлом. Внешние картинки тибетцев в ярких халатах, тибетцы цыгане Азии, танцую и поют вместо того, чтобы трудиться, примелькались, перед ним без спроса начали вставать картины того, через что он прошёл, что прожил, испытание не из приятных! Поэт начал разговаривать с самим собой, самое тяжёлое были мысли, когда картины прошлого исчезали, они оставались всё равно, жили в его сознании сами собой, они были о том, что с ним произошло в тот или иной момент, иногда он даже терял реальность, мысль и образ одно и целое, голос за кадром для фрагмента фильма. Сергей снился сам себе.

Один раз после непроизвольного просмотра очередной серии своего в красках своего документального кино, как он резал ножом китайца в гостинице «Международная», он встал и вышел в закрытую дверь в столовой постоялого двора, пребольно ударившись головой, забыл, что закрыл её за собой, думал, что открыта, удар был такой силы, что его отбросило назад на пол метра, тогда мысли прервались. Ему сильно повезло, что дверь была деревянная, в противном случае не известно, чем бы всё кончилось, войдя в стеклянную, изрезал бы себе лицо, дошло бы до сонной артерии, и маму вспоминать не пришлось. Сколько раз он забывал выключить чайник! Не слышал свистка, переживал картины... То же с ванной, управляющий переселил его в номер с душем... Когда Сергей визуализировал, он был свободен.

 Одновременно Сергей понял, чтобы прекратить рефлексию, нужно дело, встряска, что-то такое, что заставило бы его жить здесь и сейчас снова, например, творчество. Однако, стихи почему-то не писались, выходили какие-то песни, есть человечину для гормонального подъема он не рисковал, в городе трупов как таковых не было. Специально обученные команды отвозили их на вершины определенных гор, разрубая ритуальными ножами, предварительно снимая с них одежду,  оставляли на ночь стервятникам, пусть оставившее душу тело послужит в последний раз благой цели накормить голодных птиц.

Грифы были метра три в размахе и сильные, весь день карабкаться по скалам на вершину, а потом воевать с ними поэту не хотелось, к тому же он мог себя выдать, эту идею он оставил. Снова и снова Сергей спрашивал себя, правильно ли он поступил, бросив Литинститут и уйдя с армейским другом в беспредельную ОПГ, где узнал многие не доступные обычным людям тайны, а более, что со всем этим делать? Измучив себя вопросами, он засыпал, потом видел сны, врут, что они только о будущем, может, у кого-то это так, у него они все были о прошлом, насыщенные палитрой горя и страдания и всегда цветные. Возможно потому, что будущего у него не было.

Ещё интересно, сны у него иногда были главами, днём он занимался физкультурой, пытался кадрить местных туземок и китаянок, учил тибетский, сложный язык, говорить на нем легко, читать трудно, иногда только лама может правильно написать своё имя, выходил на склоны ущелий практиковаться в стрельбе, патроны заканчивались, он ломал голову, где достать новые. Вечером засыпал, а сон продолжался ровно с того момента, в котором его что-то разбудило, и он проснулся, поскольку однажды он всё это пережил, оставалось только расслабиться и смотреть вторую серию, беда в том, что кино было интерактивным, своего требовала глубоко загнанное в подсознание.

- Почему? Ты? Убил? - Дальше по списку... Поэт насчитал, примерно восемьдесят. Обычных мирных граждан.

Он бегал с винтовкой, падал, снимал с Оксаной квартиру и блуждал по коридорам особняка полковника Сидоренко, переживая всё вновь, то есть жил. Поэт понял, смерть — это то, когда он не проснётся, навсегда останется с Шахом в той Москве. Ещё не время, утром просыпался и из окна гостиничного номера видел квадратные тибетские дома с плоскими крышами, мозаикой разбросанные то тут, то там, на крышах вялилось мясо яков и красный перец, любимые блюда старых кочевников, кое-где пяти-
шестиэтажные китайские, по виду поразительно похожие на хрущёвки, жильё осёдлых. Снизу раздавалась гортанная речь горцев и их напевы, мрачно дули медные трубы, били барабаны и медные тарелки, в квадратные деревянные оконные рамы дул холодный ветер, в Лхасе всегда прохладно, высокогорье. Поэт был совсем один и где-то даже начинал очковать, бояться, что делать и кто виноват, как быть дальше? Деньги у него тоже заканчивались, скоро будет жить на улице.

Пробовал было поговорить с хозяином о работе, какой там! Тибет не Америка, лишние рабочие руки никому не нужны, всё делают сами. А население какое! Уволишь одного, десять в очередь. Оставалось одно, закопать снайперскую винтовку, спрятав её где-нибудь в горах, жить на подаяние, если заболеет чём-то серьезным, то ждать смерти. Ему и думать не хотелось, что будет… Тибет — это часть КНР, медицина:

- Заплати или сдохни! - Арута стал религиозным. Обратно в Непал было нельзя, да он бы и не смог один, обычных дорог не знал, не то, что коридоров через границы. (Да и не мог признать перед лицом Пахана своё поражение.) Кроме того, доставало, что тибетцы считали его богатым.

- Русский царь! - В голове любого азиата с трудом может поместиться концепция, что человек с белой кожей может быть беден, да ещё и из Москвы, просто жадный, такого не бывает. Что там Тибет, Шах рассказывал, нищие в Афганистане обижались, когда шурави им не подавали.

- Сколько тебе в месяц мать пересылает? - допытывался хозяин, тёмный лицом с повадками большой крысы, мимо не пройдёт, в Тибете помогать детям обязаны даже престарелые родители, живут не для  себя. Сергей сделал вид, что не расслышал, хозяин повторил.

- Нисколько, - ответил Сергей. Как бы врезал ему! - Я родом из народа, мама пенсионерка, еле на коммунальные услуги хватает. - Ему так хотелось ударить собеседника в лицо. Е, ему так, так хотелось ударить, дарить, дарить со... Беседника, ника, ника… Опять закрутились мысли, он стал постепенно уходить в свой очередной сон среди бела дня и наяву, грезить с открытыми глазами. Хозяин в испуге отшатнулся.

Главный алхимик древних Гермес Трисмегист утверждал, во внутреннем мраке всех вещей скрыто излучение мирового духа, основными инструментами которого являются солнце и луна, а сам он существует в неком влажном паре, то же говорит и Дзен, основа листа бумаги и человека одна. Эта сила или энергия включена во все земные вещи, она их квинтэссенция, отнятое мраком сокровище мира, вспомните буддийское выражение «шесть воров у нас жемчужину крадут», очищенное от всего земного осквернения, чтобы ей овладеть, нужно Беловодье. Самая главная вещь на земле имманентность, то есть эзотерика.  В больших дозах мистицизм приводит к безумию, в малых к одичанию, в правильных к прозрению.

Конец двенадцатой главы Фото: предсказание будущего по форме воскурения благовоний