Месть от кутюр

Понимание того, что ты безупречно одета, придает ощущение внутреннего спокойствия, которое не способна дать религия.

Высказывание мисс С. Ф. Форбс, процитированное Ральфом Уолдо Эмерсоном в эссе «Социальные цели»
Пролог

Путешественники, которые направлялись в Дангатар через желтые пшеничные поля по асфальтированному шоссе, сперва замечали на горизонте темное поблескивающее пятно. Вскоре пятно приобретало форму пологой горы. На вершине холма стоял ветхий, обшитый бурой вагонкой дом, угрожающе накренившийся к зеленому склону. Окончательно завалиться ему не давали лишь толстые ветви глицинии, которыми сооружение было «привязано» к массивному дымоходу. Когда поезд на Дангатар, покачиваясь, входил в плавный поворот к югу, пассажиры поднимали глаза и замечали за окном покосившийся коричневый домишко. По ночам свет из него был далеко виден на равнинах – слабая искра в жилище Чокнутой Молли мерцала в огромном море тьмы, будто маяк. После захода солнца холм накрывал город густой тенью, простиравшейся до самого элеватора.

Зимним вечером, сидя в междугородном автобусе, Миртл Даннедж пыталась разглядеть за стеклом огонек в окне материнского дома. Незадолго до этого она написала Молли письмо, а когда не получила ответа, набралась храбрости позвонить. Сухой голос в телефонной трубке произнес:

– У Молли Даннедж сто лет как телефон отключен, она уже и забыла, что это такое.

– Как дела у Молли? – спросила Тилли.

Полицейский открыл дверцу со своей стороны.

– Твоя мать… давно не выходит.

Туман вокруг веранды клубился волнами и топорщился, словно оборки на юбке, когда сержант Фаррат заносил на крыльцо чемоданы Тилли. Подняв массивный сундук с крышкой, похожей на бочонок, он произнес:

– У тебя чудесная швейная машинка, Тилли .

– Я швея. Портниха.

Она открыла заднюю дверь.

– Отлично. – Сержант беззвучно поаплодировал.

– Спасибо, что подбросили, – поблагодарила Тилли и скрылась в доме.

По дороге назад сержант Фаррат пытался вспомнить, когда в последний раз заезжал к Чокнутой Молли. Он не видел ее по меньшей мере год, но знал, что Мэй Максуини за ней приглядывает. Портниха, надо же, улыбнулся он про себя.

В доме Молли было сыро и воняло мочой опоссумов. Тилли пошарила рукой по пыльной стене, нащупала выключатель и зажгла свет. Пересекла кухню и гостиную, прошла к камину мимо облезлого мягкого уголка, обивка которого задубела от грязи. Потрогала угли: холодные.

Тилли приблизилась к спальне матери, повернула ручку и толкнула дверь. В углу на прикроватной тумбочке тускло горела лампа.

– Мам, – позвала Тилли.

Под грудой одеял что-то зашевелилось. На замусоленной подушке, набитой свалявшимся капоком, показался обтянутый кожей череп в стеганом чепце. На месте рта зиял темный провал. Глубоко запавшие глаза посмотрели на Тилли.

Старая Молли Даннедж, лишившаяся рассудка, пробормотала:

– Вы, поди, насчет пса пришли? Не забирайте. Мы хотим его оставить. – Старуха дернула тощим подбородком, указывая на толпу невидимок подле кровати. – Правда же?

– Что они с тобой сделали… – ужаснулась Тилли.

Из-под одеяла высунулась рука в заскорузлой перчатке без пальцев. Молли посмотрела на свое костлявое запястье.

– Половина пятого, – изрекла она.

Тилли достала из чемодана бутылку бренди, которую купила для матери, села на задней веранде и устремила взор на смутные очертания спящего Дангатара. От чего она уехала? К чему вернулась?

На рассвете она со вздохом выпила за маленький унылый городок и вернулась в дом. Прогнала из бельевого шкафа несколько выводков мышей, свивших уютные гнезда между полотенцами; избавилась от пауков и разрушила их кружевные дома-паутины, сплетенные под абажурами; вымела из ванной комнаты кучу пыли и мусора, выкинула дохлого воробья и открыла кран. Сперва оттуда потекла холодная бурая жижа, а когда струя очистилась и стала горячей, Тилли отмыла ванну, наполнила ее и бросила в воду цветки лаванды из сада. Подняла мать из грязной постели, под руки повела шатающуюся старуху к ванне. Чокнутая Молли ругалась, царапалась и пинала дочь тонкими, словно комариные лапки, ногами, но быстро устала и послушно опустилась в воду.

– Всякий знает, красное-то желе дольше держит форму, – хрипло заявила Молли, выкатив безумные глаза и обнажив зеленые десны.

– Дай мне свою челюсть, – сказала Тилли.

Мать намертво стиснула зубы. Тилли прижала руки Молли к груди, лишив ее возможности отбиваться, а потом зажала ей нос. В конце концов старухе пришлось открыть рот, чтобы вдохнуть. Тилли поддела вставную челюсть ложкой, вынула и бросила в банку с нашатырем. Молли верещала и колотила по воде руками до изнеможения, потом затихла. Пока мать отмокала в ванне, Молли сняла грязное постельное белье и вытащила матрасы на траву прожариться под солнцем.

Уложив иссохшее тело матери в кровать, Тилли принялась поить ее с ложечки сладким чаем, не переставая разговаривать. Молли грубила, огрызалась, несла чепуху, но, по крайней мере, отвечала. Затем она уснула. Тилли вычистила печь, набрала в саду сухих веток для растопки и развела огонь. Дым устремился вверх по трубе; опоссум, устроившийся на крыше, затопотал по балкам. Тилли настежь открыла все окна и двери и начала выбрасывать ненужные вещи. На улицу полетела древняя швейная машинка, побитый молью манекен, уже непригодное устройство для отжима белья, старые газеты, коробки, грязные занавески, вытертые половики, кушетка вместе с колченогими стульями, сломанный стол, пустые консервные жестянки и стеклянные бутылки. Вскоре вокруг небольшого домика выросли груды рухляди.

Когда Молли проснулась, Тилли провела ее через двор в уборную, где усадила на стульчак. Она спустила панталоны матери на щиколотки, подол ночной рубашки заткнула под кофту, а руки привязала поясом от халата к двери уборной, чтобы старухе не вздумалось уйти. Молли кричала до тех пор, пока не охрипла. Тилли разогрела консервированный томатный суп, посадила мать на солнышко (теперь на ней была надета рубаха, митенки, чепец, носки и тапки, а сверху для тепла – одеяло) и стала ее кормить. Все это время Чокнутая Молли болтала без умолку. По окончании трапезы Тилли вытерла перепачканный рот матери и спросила:

– Тебе понравилось?

– Да, благодарю, нам все пришлось по вкусу, – церемонно ответила та и одарила милостивой улыбкой воображаемых участников банкета, после чего извергла содержимое желудка прямо на странную незнакомку, которая – Молли это поняла! – хотела ее отравить.

Тилли опять стояла на веранде; ветер прижимал брюки к ее стройным ногам. Снизу кольцами поднимался пар – он шел из котла во дворе Максуини. Приезжие считали ржавые железнодорожные вагоны и щербатые фургоны у подножия холма частью свалки, однако в этих сооружениях обитало семейство Максуини. Эдвард Максуини, городской золотарь, славился умением вычистить любую уборную и выгребную яму в Дангатаре в самую темную и ненастную ночь, не пролив ни капли. Днем он занимался доставкой вещей и разъезжал по улицам на своей телеге вместе с сыном Барни и кучей ребятишек на задке.

В детстве Миртл часто наблюдала, как играют отпрыски Максуини: старший сын, на пару лет моложе ее самой, три девочки и «малость недоделанный» Барни – горбун с кривой шеей, который к тому же подволакивал ногу.

Город нежился в ярких лучах утреннего солнца. Вокзал, площадь и серебристый элеватор располагались вдоль железнодорожных путей, дугой отгораживавших от реки здания, похожие на россыпь веснушек вокруг носа. Речка в Дангатаре всегда была неглубокой и ленивой, берега ее заросли ивами и рогозом, над водой звенели тучи москитов. Первопоселенцы Дангатара не стали осушать заливную пойму у излучины реки, и теперь это место превратилось в парк с городским клубом в центре. На восточной окраине города стоял низкий, разбухший от сырости коттедж супругов Олменак, через дорогу – их же аптека. На западе располагалась школа, в которой с незапамятных времен учила детей Пруденс Димм.

Главная дорога повторяла изгиб парка, отделяя его от делового квартала. Полицейский участок находился восточнее, на полпути между кладбищем и границей города, тоже у дороги. Машин тут проезжало немного; на обочине стояли несколько магазинчиков, аптека, привокзальный отель, а далее – «Коммерческие товары. А. и М. Пратт», универсам, где продавалось все, что угодно. Почтамт, банк и телефонная станция занимали следующее здание, а в последней, самой западной постройке разместились Совет графства и библиотека. Территорию жилых домов, рассыпанных позади коммерческого квартала, делила надвое узкая дорожка, посыпанная гравием, – она вела к стадиону с овальным футбольным полем [1].


– Я писала… – сказала Тилли, – она не ответила. Может, не получила моего письма?

– Откуда полоумной старухе знать, что делать с письмом? – резко ответили на другом конце провода.

Тилли решила вернуться в Дангатар.

Часть I. Гинем

Гинем – легкая прочная ткань в клетку на светлом фоне.

Широко распространены красно-белые, сине-белые и серо-белые сочетания, возможны и другие цвета. В местах пересечения окрашенных нитей цвет получается более насыщенным.

Традиционный гинем из хлопка или льна служит для пошива летней одежды, а также домашнего текстиля: постельного белья, скатертей, занавесок.

Энциклопедия тканей
1

Сержант Фаррат разгладил форменную фуражку, щелчком сбил с лацкана пылинку и отдал честь своему подтянутому отражению в зеркале. Он направился к сияющему полицейскому автомобилю: пришло время вечернего объезда территории. Можно было не сомневаться, в округе все спокойно. Народ уже угомонился, мужчины легли спать, ведь завтра состоится футбольный матч, в котором горожане рассчитывают на победу своей команды.

Сержант остановил машину на главной улице и окинул взглядом здания под серебристыми крышами. Туман на цыпочках подобрался к домам, окутал их белесой дымкой, сбиваясь в клубки под воротными столбами и стенами, нитями легкой паутины повис между деревьями. Со стороны вокзального отеля доносились обрывки приглушенных разговоров. Сержант Фаррат скользнул глазами по автомобилям, припаркованным у паба: постоянные «моррис-миноры», «остины», грузопассажирский фургончик, «вулсли» советника Петтимена и представительный, хоть и старенький, «триумф-глория» Бомонтов.

Междугородный автобус, урча мотором, подъехал к почтамту и с шипением затормозил. Фары осветили бледное лицо сержанта.

– Кто-то приехал? – удивился он.

Дверь автобуса открылась, из салона вырвался треугольник света. Стройная молодая женщина легко сошла по ступенькам в туман. Волосы рассыпаны по плечам густыми волнами, на голове – берет, одета в пальто необычного покроя.

Сержант мысленно оценил стиль и вкус незнакомки.

Водитель вытащил из багажного отделения чемодан пассажирки, отнес его к крыльцу почтамта и оставил там, в неосвещенном углу. Вернулся за следующим, потом принес еще один, а в конце достал из багажника что-то вроде сундука с бочкообразной крышкой. На боку сундука золотыми буквами было выведено «Зингер».

Приезжая, подхватив сундук, посмотрела на реку, затем обвела взором улицу.

– Мать честная! – пробормотал себе под нос сержант Фаррат и проворно вышел из машины.

Услышав, как хлопнула дверца авто, пассажирка повернулась и двинулась к западу, в сторону холма. Автобус за ее спиной с ревом уехал, красные огоньки задних фонарей быстро растворились во мраке. Она прекрасно слышала приближающиеся шаги.

– Миртл Даннедж, ну и ну!

Та, кого назвали Миртл, пошла быстрее, сержант Фаррат – тоже, на ходу рассматривая ее изящные сапожки (итальянские?) и брюки, пошитые явно не из саржи.

– Миртл, давай помогу.

Она не сбавляла ход, поэтому сержант рывком догнал ее и выхватил из руки сундук, заставив резко развернуться. Они стояли и сверлили друг друга глазами. За эти годы Тилли превратилась во взрослую женщину, а вот сержант Фаррат постарел. Он смущенно хмыкнул, прикрыв рот бледной ладонью, передернул плечами и понес сундук в машину. Закинув на заднее сиденье последний из чемоданов Миртл, распахнул пассажирскую дверцу. Когда она села, сержант развернул авто и направился на восток.

– Ну что, поедем длинной дорогой, – произнес он.

Тилли поежилась.

Машина словно плыла сквозь туман. Обогнув овал футбольного поля, сержант Фаррат сообщил:

– В этом году наши на третьем месте.

Тилли молчала.

– Ты ведь из Мельбурна приехала, так?

– Да, – коротко ответила она.

– Надолго домой?

– Пока не знаю.

Они вновь ехали по главной улице. Из окон школьного спортзала раздавались крики детей – пятничными вечерами там обычно играли в софтбол. Потом до слуха Тилли донеслись радостные визги, смех и плеск купающихся на речке. Когда сержант Фаррат миновал угловое здание библиотеки и выехал на дорогу, ведущую к холму, она вдруг ощутила запах навощенного библиотечного линолеума, перед глазами мелькнули пятна крови на сухой траве у входа. Нахлынули воспоминания: много лет назад тот же самый человек отвозил ее на остановку автобуса. Тилли напряглась еще сильнее.

Наконец полицейский автомобиль преодолел путь к вершине холма и остановился. Не выходя из машины, Тилли разглядывала свой старый дом. Сержант в это время смотрел на нее. Какая белая кожа у малышки Миртл Даннедж, а глаза и волосы – точь-в-точь как у матери! Внешне она кажется сильной, но заметно, что в жизни ей досталось.

– Миртл, кто-нибудь знает, что ты приехала? – спросил сержант.

– Меня зовут Тилли. Скоро все будут знать.

Сквозь пелену, сотканную из тумана и лунного света, она взглянула в лицо сержанта Фаррата, на котором застыло ожидание.

Мюриэль, в затрапезном платье и грязном переднике, разговаривала с Элсбет.

– Наша Герти – очень милая и толковая девица. Когда, вы говорите, вернулся Уильям?

– Уильям вернулся? – тут же спросила Гертруда, расплывшись в улыбке.

– Да, и… – начала Мона, но миссис Бомонт ее перебила:

– Я жду!

– Солнышко, миссис Бомонт желает купить мякины, – промурлыкала Мюриэль дочери.

Воображение Гертруды нарисовало мешок мякины, подвешенный к носу миссис Бомонт.

– Хотите, я добавлю в мякину овса, миссис Бомонт? – предложила Гертруда.

Элсбет возмущенно втянула воздух, мертвая лисья голова на ее плече привстала.

– Жеребец Уильяма ест только чистую мякину, – отрезала миссис Бомонт.

– Готова спорить, вы – не единственная, кто рад возвращению вашего сына, – сказала Мюриэль и легонько толкнула Элсбет локтем.

Элсбет покосилась на Гертруду – та, склонившись над бочкой, насыпала мякину в холщовый мешок, – и громко заявила:

– Уильяму предстоит много работы в поместье. Вникнет в дела, обживется и станет трудиться на благо семьи. Конечно, наш Уильям не будет замыкаться только на работе. Он много путешествовал, вращался в обществе… Он теперь очень светский молодой человек, так что подходящую… партию ему придется искать… не здесь.

Мюриэль понимающе закивала. Гертруда подошла к Элсбет, наклонилась к покупательнице и провела рукой по горжетке. Пушинки рыжего меха медленно спланировали вниз.

– Там что-то белое, миссис Бомонт, на шкурке вашей бедной лисицы, – заметила Гертруда.

– Мякина, разумеется, – поджала губы Элсбет и презрительно засопела, глядя вдаль.

– Нет-нет, – невинно улыбнулась Гертруда. – Это другое. Похоже, вам надо прикупить нафталина. Принести коробочку? – Она вновь протянула руку, выщипнула клочок побитой молью шкурки и отпустила в воздух.

Проплешины на облезлом мехе не укрылись от цепких взглядов матери и дочери. Элсбет вознамерилась что-то сказать, но Мюриэль глухо промолвила:

– Мякина стоит как обычно.

Уильям Бомонт-младший прибыл в Дангатар накануне вечером, всего на несколько часов раньше Тилли Даннедж. Он окончил сельскохозяйственный колледж в Армидейле, таком же маленьком провинциальном городке, как Дангатар. Когда Уильям сошел с поезда, Элсбет Бомонт бросилась ему навстречу, зажала в ладонях его щеки и провозгласила: «Сынок, наконец-то ты вернулся домой, к своему будущему! Наконец-то ты снова рядом с матерью!»

Сейчас он ожидал ее и сестру, сидя в семейном авто. На коленях у него лежал смятый номер «Аргуса», объединенной газеты Уинерпа и Дангатара. Уильям смотрел на вершину холма, где стояла хижина. Из трубы в небо поднимался дымок. По слухам, хижину много лет назад выстроил один охотник, собираясь использовать ее как сторожевую вышку, чтобы не подпускать к городу бродяг и разбойников. Едва достроив сооружение, он внезапно умер. Местные власти выкупили дом и землю под ним, а позже устроили у подножия холма свалку. При последующей продаже лачуга задешево ушла вместе с участком.

На секунду Уильям представил, как хорошо было бы жить там, наверху, в отдалении от людей. Он вздохнул и перевел взор восточнее, на кладбище, а затем – еще дальше, за полицейский участок на окраине города, за выщербленные кирпичные фасады магазинов и обшитые вагонкой домики, краска на которых давно облупилась. Взгляд Уильяма был устремлен на плоские равнины, отведенные под сельское хозяйство.

– Это мое будущее, – решительно пробормотал он. – Я сделаю жизнь в этом месте достойной.

Уильяма вдруг охватили сомнения в собственных силах, он опустил голову, подбородок его задрожал.

Дверца автомобиля открылась, и Уильям подпрыгнул от неожиданности. Мона аккуратно села на заднее сиденье.

– Мама велит подъехать, – сказала она.

Уильям подогнал машину к задней двери универсама Праттов. Загружая в багажник мякину, он заметил в широком проеме крупнотелую хозяйскую дочку. Гертруда, в чьей улыбке сквозили надежда и ожидание, стояла рядом со своей некрасивой матерью в легкой дымке зерновой пыли на фоне рыболовных снастей, газонокосилок, тросов, автомобильных и тракторных покрышек, поливочных шлангов, конской сбруи, эмалированных ведер и садовых вил.

Когда Бомонты отъехали, Мона пожаловалась, шмыгнув носом:

– Всякий раз после поездки в город у меня случается приступ сенной лихорадки.

– Мне тоже делается дурно, – надменно процедила Элсбет, разглядывая жителей Дангатара.

Продавщицы из уличных киосков, посетители и владельцы магазинов стояли на тротуаре и глазели на вершину холма.

– Кто сейчас живет в хижине Чокнутой Молли? – поинтересовался Уильям.

– Молли и живет, если еще не умерла, – отозвалась Элсбет.

– Кто-то явно жив, раз в доме топится печь, – заметил Уильям.

Элсбет резко обернулась и прильнула к заднему окну.

– Стой! – крикнула она.

Сержант Фаррат задержался на крыльце Совета графства. Посмотрев на вершину холма, он оглядел улицу. Нэнси Пикетт опиралась на свою облезлую метлу перед входом в аптеку, Фред и Перл Бандл брели из бара навстречу сестрам Димм, Рут и Пруденс, которые стояли перед почтамтом. В своем кабинете на втором этаже советник Эван Петтимен взял чашку с кофе и повернул вращающееся кресло к окну, чтобы насладиться видом. Не успев сесть, он вскочил, пролил кофе и выругался.

Бьюла Харриден со всех ног неслась по узким улочкам и громким шепотом сообщала кумушкам-домохозяйкам, вышедшим на крохотные газоны в халатах и бигуди: «Она вернулась! Миртл Даннедж вернулась!»

Обитательница свалки Мэй Максуини наблюдала за своим сыном Тедди, застывшим посреди заднего двора. Тедди пялился на стройную девушку, чьи волосы развевались на ветру. Девушка, одетая в брюки, стояла на веранде хижины Чокнутой Молли. Мэй скрестила руки на груди и нахмурилась.

Сержант Фаррат стоял у стола, сосредоточенно высунув кончик языка. Он оценивающе провел пальцем по острым зубчатым лезвиям и начал резать ткань. Гинем легко захрустел под ножницами. Ребенком Горацио Фаррат жил с матерью в Мельбурне над лавкой модистки, а когда подрос, выбрал службу в полиции. Только после церемонии торжественного выпуска из академии Горацио решился подойти к начальству со своими эскизами и выкройками: он разработал новую полицейскую форму.

Констебль Фаррат немедленно получил назначение в Дангатар, где погода имела склонность к резким переменам, а в остальном все было тихо и спокойно. На радость местным властям, новый блюститель порядка оказался еще и мировым судьей и, в отличие от своего предшественника, не стал вступать в футбольный клуб или требовать бесплатного пива. Умея кроить и шить, сержант сам обеспечивал себя одеждой и головными уборами соответственно сезону. Брюки и пиджаки не всегда выгодно подчеркивали фигуру, зато существовали в единственном экземпляре. Сержант Фаррат с удовольствием надевал их во время своего ежегодного отпуска, но в Дангатаре носил исключительно дома. Он любил брать отпуск весной и проводить эти две недели в Мельбурне, делая покупки, посещая театры и модные показы в универмагах «Майерс» и «Дэвид Джонс». Тем не менее возвращаться в Дангатар было всегда приятно. Сад требовал заботы, да и вообще сержант Фаррат любил свой город, свой дом и свою работу. Он уселся за швейную машинку марки «Зингер», поставил ступни в носках на ножную педаль и начал шить, продвигая ткань юбки под стрекочущей иглой.
Гудки автомобильных клаксонов и нарастающее возбуждение зависли над стадионом. Молодые парни на трибунах пили пиво, мужчины постарше, в шляпах и серых пальто, толпились перед раздевалками, шумно выражая эмоции, и даже их жены сегодня оторвались от вязанья, чтобы поболеть за свою команду. В опустевшем буфете пирожки, оставленные разогреваться в духовке, сгорели дотла, а ребятишки, укрывшись за огромной кастрюлей с хот-догами, слизывали с пряников сахарную глазурь.

Толпа взревела, вновь загудели клаксоны: Дангатар повел в игре.

Шум и крики со стадиона в прозрачном воздухе пасмурного дня доносились и до привокзального отеля. Заслышав их, Фред Бандл принес еще стульев из сада. Когда-то организм Фреда был насквозь проспиртован, а кожа походила на тряпку, которой вытирают столы. Однажды он вышел из-за барной стойки и открыл люк в подвал, намереваясь принести бочонок пива. Фред потянулся за фонарем, шагнул назад и исчез – рухнул на бетонный пол подвала с высоты в три метра. Он принес бочонок, отработал смену до конца и закрыл бар, как обычно. Когда на следующее утро он не спустился к завтраку, Перл пошла посмотреть, в чем дело. Откинув одеяла, она увидела багровые, чудовищно распухшие ноги мужа, бывшего футболиста, которые напоминали теперь стволы эвкалипта. Врач диагностировал двойные переломы обеих бедренных костей. После того случая Фред Бандл завязал с выпивкой.

Напевая себе под нос, Перл хлопотала на кухне: мыла салат-латук, резала помидоры и намазывала маслом ломти пышного белого хлеба для сэндвичей. Как хозяйка гостиницы и жена владельца бара, Перл придавала большое значение собственной привлекательности. Искусственная блондинка, она каждый вечер укладывала волосы, красила ногти и губы в алый цвет и повязывала на голову ленту в тон. Перл обожала бриджи и туфли на шпильке без пятки. Пьяницы в ее присутствии почтительно снимали шляпы, фермеры приносили парных кроликов и кабачки с грядок. Женщины Дангатара презрительно морщились и фыркали: «Ты сама делаешь себе прически, а, Перл? Может, и мне сделаешь хорошую укладку за деньги?» «Они просто завидуют», – успокаивал Фред и щипал жену за зад, так что каждое утро Перл улыбалась своему бело-красному отражению в зеркале туалетного столика и повторяла: «Зависть – это грех, но уродливость – грех еще больший».

Прозвучал финальный свисток, с трибун грянул гимн дангатарского футбольного клуба. Фред и Перл обнялись за барной стойкой. Сержант Фаррат на секунду оторвался от своего занятия и коротко провозгласил:

– Ура!

У себя в аптеке мистер Олменак финального свистка не услышал. Он увлеченно перебирал фотографии, только что доставленные из фотоателье в Уинерпе. Мистер Олменак рассматривал снимки при свете открытого холодильника, который хранил немало секретов: рыбий жир, пасты, разноцветные таблетки в склянках с ватными заглушками, кремы, патентованные пилюли, слабительные и рвотные порошки, средства против болезней почек, линименты от опрелостей, банки с живицей, мази для уничтожения волосяных паразитов, пузырьки из цветного стекла и бутыли в оплетке с плесневыми культурами, эффективными при женских недомоганиях, или вытяжками из органов скота против зуда в паху у мужчин; закись олова от нарывов, чирьев и ячменя, примочки и трубки для лечения свищей, хлороформ и нюхательные соли, притирания, минералы и красители, кристаллы, воск и абразивные материалы, смертельные яды и противоядия, магнезия и кислоты против опухолей, ланцеты, иглы и рассасывающиеся нити, травы и абортивные средства, средства для снятия тошноты, жаропонижающие, грелки, затычки для ушей, увлажняющие масла и инструменты для извлечения посторонних предметов из различных отверстий человеческого тела. Мистер Олменак лечил горожан средствами из своего холодильника, и только мистер Олменак знал, что и зачем нужно. (Ближайший доктор, между прочим, находился на расстоянии тридцати миль.)

Мистер Олменак внимательно изучал квадратные черно-белые фотографии Фейт О’Брайен: вот улыбающаяся Фейт вместе с мужем Хэмишем на вокзале; вот Фейт О’Брайен откинулась на расстеленном пледе возле черного «форд-перфекта», принадлежащего Реджинальду Бладу. Блузка полурасстегнута, подол задрался, из-под юбки видна комбинация…

– Развратники! – глухо пробормотал мистер Олменак и сунул фотографии обратно в бело-голубой конверт. Скрюченной рукой он извлек из глубины холодильника баночку белой пасты. Фейт приходила к мистеру Олменаку и шепотом сообщила ему, что у нее «чешется… там». Теперь ясно, что причина дискомфорта Фейт вовсе не связана с ее похотливым мужем. Мистер Олменак открутил крышку и понюхал содержимое, затем потянулся к раковине за чистящим средством «Лилия» в открытой жестянке. Зачерпнул пальцами немного средства, добавил его к пасте, размешал, вновь закрутил крышку и поставил баночку в первый ряд на верхней полке.

Мистер Олменак закрыл дверь и ухватился обеими руками за торец холодильника. Крякнув, старик повернул одеревенелое, сгорбленное туловище чуть влево, затем чуть вправо и принялся раскачиваться, пока не сумел оторвать ногу от пола и сдвинуться с места. Действуя таким образом, мистер Олменак перекинул себя через небольшое помещение и затормозил, только когда врезался в противоположный прилавок. Столы и прилавки в аптеке мистера Олменака были пусты. Все предметы, выставленные на виду, размещались либо в стеклянных ящиках, укрепленных металлической проволокой, либо на полках с высокими бортиками, как у бильярдного стола, дабы ничего не упало и не разбилось, когда мистер Олменак о них тормозит.

Прогрессирующая болезнь Паркинсона скрючила его тело, превратила в согбенный вопросительный знак, заставляя передвигаться мелкими нетвердыми шажками по аптеке и на коротком отрезке через дорогу до дома, низкого и сырого строения. Лишь столкновение с мебелью и спасало мистера Олменака, когда Нэнси, помощницы, не было в аптеке. Посетители же привыкли общаться только с его лысеющей макушкой, которая торчала из-за богато отделанной медной кассы, издававшей мелодичный звон. Болезнь наступала, а с ней росло и недовольство мистера Олменака состоянием тротуаров в Дангатаре. Он уже даже написал по этому поводу письмо советнику, мистеру Эвану Петтимену.

Съежившись у прилавка, мистер Олменак терпеливо дожидался Нэнси. Наконец она появилась.

– Э-эй! Босс, я пришла.

Нэнси бережно взяла аптекаря за локоть, подвела к входной двери, плотно надвинула шляпу на его опущенную голову, обернула шею шарфом, завязав мягкий узел, чтобы приподнять подбородок на место. Присев перед стариком на корточки, Нэнси заглянула ему в лицо.

– Сегодня шансы были практически равными, босс! Мы победили 8:2. У наших ребят не обошлось без травм, но я заверила их, что у вас найдется целых пять литров мази и сколько угодно эластичных бинтов.Она погладила шею мистера Олменака, искривленную недугом, одела его в белое пальто и вместе с шаркающим стариком двинулась к мостовой. Напротив у парадных ворот в кресле-каталке сидела миссис Олменак. Нэнси убедилась, что на улице нет машин, легонько толкнула старика, и он засеменил по выгнутому широкой дугой асфальту в объятия миссис Олменак, которая держала на вытянутых руках подушку. Шляпа мистера Олменака уткнулась точно в подушку – он благополучно прибыл домой.

В кухне усадьбы «На семи ветрах» Элсбет Бомонт, стоя у добротной английской плиты фирмы «Ага», любовно поливала жиром жаркое из свинины: ее сын любил мясо с хрустящей корочкой.

Уильям Бомонт-младший в эти минуты был на стадионе – перебрасывался шутками в раздевалке, пропахшей по;том, несвежими носками, мылом «Палмолив» и согревающей мазью; вместе с голыми игроками стоял в клуба;х влажного пара душевой. Он чувствовал себя как дома в этой грубоватой мужской атмосфере, среди разбитых, зеленых от травы колен, песен, крепких словечек. Бок о бок с Уильямом, пружиня на носках и прикладываясь к фляжке, широко улыбался Скотти Пуллит. Скотти, щуплый парень с нездоровым румянцем, страшно кашлял от того, что выкуривал по пачке «Кэпстена» в день; кончик его носа-картошки был лиловым по той же причине. Из него не вышло ни хорошего мужа, ни жокея, однако успех и популярность все же настигли Скотти, когда тому удалось получить отличный арбузный самогон. Свою винокурню он прятал на берегу реки. Бо;льшую часть продукта Скотти употреблял сам, остальное продавал или отдавал Перл в обмен на еду, сигареты и крышу над головой.

– А как тебе первый гол в третьем тайме? Р-раз, и мяч в воротах! После этого дело было за малым – только дождаться финального свистка… – Он захохотал, но потом согнулся в мучительном приступе кашля, длившемся до посинения.

Фред Бандл откупорил бутылку с ловкостью профессионального бармена и наклонил горлышко. Темная жидкость быстро наполнила бокал. Фред поставил его перед Хэмишем О’Брайеном и принялся перебирать монеты на влажном полотенце. Тот уставился на свой «Гиннесс», ожидая, пока осядет пена.

Приближалась первая волна футбольных болельщиков. С громкими песнями они прошли по улице и ввалились в бар, шлейфом принеся за собой прохладный воздух и радость победы. Возбужденная толпа моментально заполнила помещение.

– Ах вы мои молодцы! – воскликнула Перл и раскинула руки, светясь улыбкой.

Ее внимание неожиданно привлек профиль молодого человека. Правда, такое случалось часто, однако на этот раз лицо было из прошлого, а Фред сделал все возможное, чтобы помочь Перл похоронить прошлое. Она стояла с распростертыми руками и не сводила глаз с молодого человека, который пил пиво в окружении горланящих футболистов и болельщиков. Молодой человек обернулся и посмотрел на нее; нос у него был в пивной пене. Перл почувствовала, как внизу живота все сжимается. Чтобы не упасть, ей пришлось опереться на барную стойку. Брови сами собой собрались у переносицы, уголки рта поползли вверх.

– Билл? – нерешительно произнесла она.

За спиной Перл вырос Фред.

– Уильям больше похож на отца, верно, Перли? – заметил он и сжал ее локоть.

– Вы приняли меня за призрака? Я – Уильям, – сказал молодой человек и вытер пену с носа, улыбнувшись совсем как его отец.

Возле барной стойки появился Тедди Максуини.

– Перл, у нас есть хотя бы призрачный шанс получить пиво?

Перл глубоко, прерывисто вздохнула.

– Тедди, форвард наш бесценный, ты сегодня добыл нам победу!

Максуини затянул клубный гимн, Уильям подхватил его, и вскоре вся толпа опять оглушительно распевала. Перл продолжала наблюдать за Бомонтом-младшим. Тот хохотал над каждой шуткой и вызывался платить за выпивку, даже когда была не его очередь, стараясь вписаться в компанию. Фред, в свою очередь, не спускал глаз со своей Перли.

Сержант Фаррат, сидевший в другом конце зала, поймал взгляд Фреда и показал на свои наручные часы. Время приближалось к семи часам вечера. Фред поднял вверх большие пальцы, давая добро. У выхода сержант задержался, чтобы надеть фуражку. К нему подскочила Перл.

– Говорят, Миртл Даннедж вернулась в город?

Сержант молча кивнул и взялся за дверную ручку.

– Надеюсь, ненадолго? – не отставала Перл.

– Не знаю, – ответил сержант Фаррат и вышел.

Футболисты и болельщики принялись закрывать стеклянные двери и окна щитами из прессованного картона, оставшимися еще с войны для светомаскировки при ночных авианалетах.

Перл вернулась за стойку, налила кружку пива с высокой, пышной шапкой пены и, мило улыбаясь, аккуратно поставила ее перед Уильямом.

Сидя в машине, сержант Фаррат оглянулся на бар. В тумане заведение напоминало включенный радиоприемник: по краям щитов пробивался свет, изнутри доносились веселые голоса спортсменов и болельщиков, празднующих победу, звон кружек и песни. В этот вечер едва ли стоило ожидать появления окружного инспектора.

Сержант Фаррат завел машину. «Дворники» размазывали по стеклу вечернюю росу. Сначала он съездил к реке и проверил, не обчистили ли воры винокурню Скотти, затем пересек железную дорогу и направился в сторону кладбища. Позади надгробий сержант заметил «форд-перфект» Реджинальда Блада. Стекла запотели, машина ритмично покачивалась.

В салоне «форда» Реджинальд смотрел на большие груди Фейт О’Брайен.

– Фейт, ты такая нежная, такая утонченная, – промурлыкал он и коснулся губами бархатистой бежевой ареолы вокруг ее затвердевшего соска.

В это время Хэмиш, муж Фейт, сидел в баре вокзального отеля и слизывал бежевую пену со своей пинты «Гиннесса».
3

После Барни супруги Максуини сделали передышку, но потом привыкли к нему, решили, что не так уж он и плох, и совсем скоро опять взялись строгать детей. Всего они произвели на свет одиннадцать отпрысков. Мэй души не чаяла в своем первенце: Тедди, проворный, хитрый, умный и осмотрительный, был удальцом и красавцем. По четвергам он играл в карты, по пятницам резался в «орлянку», по субботам устраивал танцы, был букмекером на скачках, срывал куш в день Мельбурнского кубка [2]и первым кидал клич к сбору средств, если кому-то на те или иные цели требовались деньги.

Говорили, что Тедди способен продать матросу морскую воду. Ценный игрок, ключевой форвард дангатарской футбольной команды, само обаяние и любимец девушек, но при всем этом… Максуини. Бьюла Харриден звала его не иначе как лодырем и жуликом.

Тедди сидел перед фургоном на продавленном автобусном сиденье, стриг ногти на ногах и поглядывал на дымок, что поднимался из трубы в хижине Чокнутой Молли. В глубине двора сестры стирали простыни, сгибая и разгибая спины над большим старым корытом, которое также служило семейной ванной, поилкой для лошади, а летом, когда речка мелела и кишела пиявками, – еще и бассейном для малышни. Мэй Максуини перебросила мокрые простыни через телеграфный провод, натянутый между вагончиками, и расправила их, взмахом руки согнав ручного розового какаду. Мэй была практичной, лишенной фантазии женщиной, пухленькой и аккуратной, с молочной кожей и веснушками на лице. Она носила пестрые хламиды свободного покроя и пластмассовый цветок за ухом. Вынув изо рта прищепки, Мэй обратилась к старшему сыну:– Помнишь Миртл Даннедж? Уехала из города еще девчонкой, когда…

– Помню, – отозвался Тедди.

– Вчера она целыми тачками вывозила мусор на свалку.

– Ты с ней разговаривала?

– Она не желает ни с кем разговаривать. – Мэй снова взялась за белье.

– Еще бы. – Тедди задержал взгляд на вершине холма.

– Симпатичная девушка, только, говорю же, держится особняком.

– Я слышал, что ты сказала, мам. Она тоже с приветом?

– Да нет.

– Ну, мамаша-то у нее чокнутая.

– Хорошо, что мне больше не надо таскать наверх еду. Я и без того надрываюсь. Сынок, принесешь нам к ужину кролика?

Тедди встал, засунул большие пальцы в шлевки серых саржевых брюк и слегка подался вперед, словно собираясь уходить. Мэй знала: он принимает такую позу, когда что-то обдумывает.

Элизабет и Мэри отжали простыню, скрутив ее между собой, как толстую сливочную тянучку. Маргарет забрала простыню у сестер и плюхнула в плетеную корзину.

– Опять фрикасе из кролика? Не хочу-у… – жалобно прохныкала девочка.

– Хорошо, принцесса Маргарита, – фыркнула Мэй, – может, твоему брату посчастливится раздобыть фазана и трюфелей – там, на пустыре. А не желаете оленины?

– Я бы не отказалась, – вздохнула Маргарет.

Тедди вышел из фургона с винтовкой двадцать второго калибра за плечом. Поймал за грядками парочку гладких хорьков, посадил их в клетку и отправился на охоту в компании трех бойких джек-рассел-терьеров.

Потрескивание огня в камине и дробный топот опоссума на крыше разбудили Молли Даннедж. Держась за стены, она добрела до кухни. Худенькая девушка опять крутилась возле печи – размешивала в кастрюле отраву. Молли опустилась в ветхое кресло у огня, девушка протянула ей тарелку каши. Старуха упрямо отвернула голову.

– Еда не отравлена, – сказала девушка. – Все это ели.

Молли обвела взглядом комнату: никого.

– Что ты сделала с моими друзьями? – подозрительно осведомилась она.

– Они поели и ушли, – улыбнулась Тилли. – Сейчас дома только мы с тобой, мама.

– Долго ты здесь пробудешь?

– Пока не решу уехать.

– Тут нечего делать.

– Как и везде. – Тилли поставила тарелку на стол перед матерью.

Молли зачерпнула кашу и спросила:

– Зачем ты вернулась?

– Хочу тишины и покоя, – просто ответила Тилли.

– Черта с два! – заявила старуха и метнула содержимое ложки в дочь.

Горячая каша, точно расплавленная смола, обожгла руку Тилли. На коже вздулся волдырь.

* * *
Тилли закрыла рот и нос платком, завязанным сзади; поверх широкополой соломенной шляпы натянула мешок из-под лука и присборила его на шее с помощью шнурка. Брючины засунула в носки и, толкая перед собой пустую тачку, двинулась вниз по склону. На свалке Тилли спустилась в мусорную яму и стала копаться в зловонных остатках пищи и размокших газетах. Над ее головой роились мухи. Пытаясь вытащить из кучи инвалидную коляску, наполовину зарытую среди отбросов, она вдруг услышала мужской голос:

– У нас дома есть точно такая же, причем исправная. Можешь ее взять.

Тилли подняла глаза. У ног говорившего, навострив уши, сидели три мелких пса коричнево-белой расцветки. Парень держал клетку, в которой извивались хорьки, на одном плече у него висело ружье, а через другое была перекинута связка из трех убитых кроликов. Жилистый, не очень высокий, кепка сдвинута на макушку.

– Я – Тед Максуини, а ты – Миртл Даннедж, да? – Он улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.

– Откуда ты знаешь?

– Я много чего знаю.

– Мэй, твоя мать, заходила к Молли, верно?

– Ну да, бывало.

– Передай ей спасибо. – Тилли зарылась глубже, разбрасывая в стороны банки из-под консервированных фруктов, кукольные головы и гнутые велосипедные колеса.

– Сама передашь, когда придешь за коляской, – невозмутимо произнес Тед.

Тилли продолжала раскопки.

– Вылезай оттуда, – предложил Тед и добавил: – Конечно, если хочешь.

Тилли разогнулась и вздохнула, рукой отогнав от лица мух. Она начала карабкаться по дальнему склону свалки, как раз рядом с канавой, куда глава семьи Максуини сливал ночные горшки. Тед обошел вокруг и к тому моменту, когда Тилли добралась до верха, уже стоял там. Она выпрямилась, подняла голову и от неожиданности потеряла равновесие. Тед схватил ее, удержал на месте. Оба заглянули в канаву, где булькала бурая жижа. Тилли высвободилась из его объятий.

– Ты напугал меня, – сердито сказала она.

– Это мне надо тебя бояться, разве не так? – задорно подмигнул Тед.

С этими словами он развернулся и, насвистывая, зашагал вдоль по склону.

Дома Тилли сорвала с себя всю одежду, бросила ее в огонь, пылавший в печи, а потом долго отмокала в горячей ванне. Она думала о Тедди Максуини и о том, отнесутся ли к ней другие горожане столь же дружелюбно. Тилли сушила волосы у камина, когда из своей комнаты, шаркая, вышла Молли.

– А, вернулась. Чаю хочешь?

– С удовольствием, – кивнула Тилли.

– Тогда и мне налей чашку.

Молли села в кресло, взяла кочергу и поворошила угли в камине.

– Встретила на свалке знакомого? – хихикнула она.

Тилли налила кипятка в чайник и достала из буфета две чашки.

– У нас тут ничего не утаишь, – продолжила старуха. – Все про всех всё знают, только языки за зубами придерживают, потому что не хотят, чтобы и про них всякого порассказали. Но ты – дело другое. Изгоев травить никому не запрещается.

– Возможно, ты права, – произнесла Тилли и разлила по чашкам крепкий сладкий чай.

На следующее утро она обнаружила перед задней дверью старенькую инвалидную коляску из ветхой лозы, с потрескавшейся кожаной обивкой и дребезжащими стальными колесиками. Коляску недавно мыли; от нее резко пахло дезинфектантом.

Розали Хэм


Рецензии