14. Душегуб

Собственное, личное, родное воображение сводило Родникова с ума.
Всё, в том числе и сотни вероятных мелочей, было взвешено, решено, обдумано, и Родников твердо знал — что там знал! - был уверен, как и в том, что родился на планете Земля,— что убьет, но  даже эта холодная каменная уверенность в правоте раз и навсегда решённого не могла загасить пророческое пламя воображения. Предстоящее роковое действие, словно вязкая туманная пелена, плотно обволакивало воспаленное сознание и сотни катастрофических сцен с калейдоскопической быстротой и предельной ясностью воссоздавали психическое состояние, тот неизбежный период, когда все будет сделано, когда бесстрастная память вновь и вновь будет проявлять призрачное наваждение — то, что было и чего не было, но что могло бы быть, что предполагалось и не случилось, но проживалось плотью и кровью в другом, бестелесном мире, существуют вопреки отрицанию, по прихоти и воле твоей же внутренней гипнотической силы.
И Родников день за днем, состояние за состоянием, оценивал, взвешивал, разбирал будущие действия и их последствия; мозг в гигантском напряжении впитывал фантастическую информацию, тело плавилось от тяжести раскаленной головы, он всё чаще чувствовал себя дряхлым и немощным — ненужный пророк, заоблачный старец.
Это чувство было настолько сильным и явным,  что безвольно опускались руки. "А стоит ли? К чему стремиться, если все заранее известно и пережито?" Нет, нет! Еще ничего не сделано! Все впереди! Должно. Предстоит. Будет. И тогда пространство заполнял рой колких настырных вопросов: как убьет? где? когда?— и что бы Родников ни делал, куда бы ни шел, где бы ни находился, он не мог от них избавиться.

Среди знакомых ему было немного легче, и он шел к людям, подолгу говорил с ними, о чем-то спорил, сухо и как бы простужено смеялся, если вокруг смеялись другие, и снова начинал вздыхать свободно и радостно, но неуловимое обманчивое спокойствие длилось мгновение, а затем мучительным напоминанием, превращаясь в изощреннейшую пытку, в пространстве сознания красочно и объемно хохотала демоническая картина будущего убийства; страх горячей волной вливался в тело, грозно надвигалось понимание обреченности, хотелось заткнуть уши, зажмурить глаза, незаметно обмануть, растворить отчаянье в хаосе спасительного сна, где фантастические сюжеты громоздятся один на другой, где ты непонятным образом присутствуешь всюду и испытываешь происходящее то явственно, зримо и чутко, то туманно, поверхностно и отстранённо.
Сколько снов! Сколько лиц! Какая бесконечность! Где же ты действительно живешь, там  ли — в плазме необъятного сознания или здесь — в многобрачном железобетонном городе-чреве, среди истлевших первородных страстей и неизменных преобразований?


***
Можно жить как все. Зачем тебе ненавидеть повадки людей, их участь, зачем тебе бунтовать против древнего закона любого общества, если даже варвары не убивали без снисходительного судебного ритуала?..
Кто ты? Раскольников, забитый и униженный средой, подстегиваемый эгоизмом, вдруг возжелавший преодолеть свою ограниченность? Зверь ли, обреченный на подчинение власти инстинктов? Орудие незримого сознания?
Кто ты? Родников? Да, да, — Родников. Имя твое — Тимур, Тимка — так давно называла тебя твоя мать, так  в детстве тебя окликали сверстники. Тимка, Тима — смеется нежное 
Имя в детстве твоем. Тимошка, Тимуля, Тимочка...
Детство... Какая слезливость! Стоит ли теперь поминать его? Оно тебя покинуло или ты сам покинул его? Оно принадлежит невоплощенным, неискушенным, необремененным... Но зачем убивать? Или ты полагаешь, что твоё сознание переросло устоявшуюся, выхолощенную тысячелетними страданиями заповедь?
Зачем, ну еще раз — зачем ты хочешь     убить, Родников? Ради истины? Но она из твоей головы — Истина.
Суд твой - суд твоей головы, а все, что в твоей голове — от общества, от людской потребности наводить порядок в собственном доме, от естественного общественного опасения необузданных индивидуальных решений. Все это ты прекрасно, Тимур, знаешь. Неизмерима ответственность, которую ты собираешься добровольно принять!
Добровольно ли?.. Не может быть, чтобы для тебя не было другого назначения. Почему ты остался один?
Сторониться людей нельзя, они дали тебе хлеб, одежду, знания, они лечат тебе зубы, метут улицы, по которым ты ходишь, они редко, но все же воспламеняют в тебе веру в будущее человечества. А она нужна тебе — вера, иначе ты не решился бы убить. К чему обновлять и очищать общество от скверны зла, от преступного себялюбия, не будь у тебя веры в будущее?
Нет, ты не стремишься к лучшему, проповедуя методы насилия, ты решился указать на зло, которое не входит в параграфы законов и не считается преступлением. Как тогда сказала Вера? "Наплевали в душу"? И ты  добавь — благословляя, живи как хочешь, я не преступил закон, меня не осудит общественное мнение, скорее, тебя будут поносить, если кто узнает...
И ты, Тимур, слышишь это, и ты ненавидишь до исступления, ты объявляешь всем:
"Знайте! Бойтесь, ничтожные, возмездия!"
У тебя еще есть Глаза и Уши. И если ты, посторонний человек в этой истории, решаешься на подобное, значит, есть человеческое возмездие, есть Идея Возмездия, она восторжествовала! Бойтесь, пакостные, изысканно гадившие! Живите под страхом кары, Родников дает жизнь Идее, он дарит ее вам, люди!..

Так   что же?
Ах, да — убить! Неизбежное слово. Лишить человека Сознания... и может быть, признания своей ошибки? Но какого сознания? Нет, он не признает, он — животное с производительными мозгами...
Что это гремит? Ты слышишь, Тимур? Всюду звон! Старинная панихида, жаль, что сейчас нет музыки колоколов.
Сон. Стук. Нет, это уже не сон. Ты проснулся. Звонят.
Нужно ли открывать?
Открывать двери в мое опустошение... Ты много спишь в последнее время, вставай, смелее, шагай, ты прав... Ты прав?
А-а, пришел Коля. Ни¬колай, Колюшка, Колокольчик... Будут вопросы, наверняка придется спорить.
Живешь в безвременье, и как только успеваешь ходить на работу? А туда ходить не нужно — уволился.
Помыться и попить с ним чаю.
Косится: видок у меня, пожалуй, неважный.
Чаю! Тогда очухаешься ото сна и хорошо бы от мыслей, от тех — изнуряющих...

- Раскольничаешь?
Откуда он знает? Хотя — что это я?— это его обычное словечко.
- Сплю. Будешь чай пить?
- Давай. И сколько ты еще намерен спать? Началась сессия, или бросить надумал?
-  Это неважно.
- А что важно?
Ему можно, немного, он должен понять.
- Важно знать, как живешь.
- О, какой поворот! Интересно.
- Да? Не паясничай, я серьезно... ты бы убил человека? Краснеет, ему неловко, что с ходу, в упор.
- Смотря при каких обстоятельствах…  А ты что — собрался убить?
В точку попал, а сам не понимает, юморист.
- Ну, допустим, собрался, за обман.
Хорошо, что я так спокойно. Задумался, настраивается.
- Обманы всякие бывают, у меня не было обстоятельств, чтобы в этом определиться.
Ну да, всем не хватает жизненных примеров, а они на каждом  шагу, замечать  боимся. Не говорить же всё, и как сразу пример подберёшь?
- Тебе нужен пример? Допустим, тебе двадцать лет или десять вбивали в голову одно, ты поверил, пошел за ними, потратил на лжеидею, или на что там еще, силы, десять лет жизни, испытывал лишения и унижения, отказался от себя и вдруг понял, что тебя оболванили, используя твои лучшие качества: доверчивость, чистоту, искренность, желание добра, очень ловко используя для своих корыстных ничтожных потребностей.
- Ну, я понял, хотя это исключено. 
-  Ты не веришь людям?
- Почему, верю.
- Значит, не исключено.
- Но я не всем верю, я могу и не доверять.
Хорошо, если дан дар провидения внутренностей и будущих поступков человека. А ему не дан.
- Ты сейчас веришь во что-нибудь?
- Верю. В знания.
Загнул, эдак не всковырнешь его.
- Ты веришь кому-нибудь из преподавателей?
- Верю.
- Ну так вот, ты закончишь учебу, будешь десять лет работать, а потом окажется, что преподаватель твой — скрытый плут, краснобай, что авторитет и веру в себя он в корыстных целях использовал, карьеру делал, что диссертации его липовые, а метод, который  ты десять лет проводил в жизнь, искореняется, как антигуманный, или еще как-нибудь сформулируют.
- Но тогда он будет отвечать по закону.
- А твои десять лет, потерянное время?
Теперь он в тупике, не вырвется, хотя...
- А если бы я узнал о его сущности сразу, то убить его, что ли, должен?! И кого из преподавателей ты имеешь в виду?
Заподозрил, чудак.
- Разоблачить его невозможно, он, допустим, одному тебе показал своё истинное нутро, а к остальному, к методам, к форме — не подкопаешься. Время нужно, чтобы все поняли, короче, он подлец, предатель,  и вред приносит античеловеческий в первую очередь.
Молчит, духу набирается. Все боятся признать свое поражение. И не в поражении дело.
- Ты, я думал, всегда был настроен против крови, а теперь хочешь убить… Кто он?
Сказать? Нельзя, глупо, времени нет.
- Не важно. Тем более, я никого не собираюсь убивать.
Он подлец, он испортил жизнь не одному человеку, он отравляет души, но я не буду убивать! Это я уже себе. Проклятая дрожь, она выдаёт меня.
- Ой ли! Ты решил, я вижу... Ладно, больше не спрашиваю. Ты  бросаешь учёбу?

Зачем образование убийце? Зачем долбить гранит науки, когда мир вопит о помощи, когда не грубая автоматная очередь и не хитромная ядерная боеголовка угрожают человечеству, а фальшивая красноречивая подделка под благородство и искусство проникает в глаза и уши, в сознание, коверкая души, уничтожая чистоту, не оставляя радости в жизни, лишая веры, чести, порождая ненависть ко всему, к жизни и к самому себе - обманутому.
Как тебе объяснить, Коля? Ты хладнокровен, разумен, живешь честно и немощно, ты выискиваешь нравственные островки в океане лжи и лицемерия. Больше тебе ничего не нужно объяснять.
Поймет Вера. И другие... А пока – я спокоен, и никто не увидит хаоса моей души. Громадная ненависть живет в сердце! Безумие клокочет в сознании! Я обречен!
…Ушёл.
Что ты ему говорил, Тимур? Ах, да, дескать, бросаешь учёбу, потому что хочешь копить деньги, а потом... работать и через два года восстанавливаться.
Восстанавливаться? Ничего не восставить, не вернуть, есть лишь будущее!.. Ты ему лгал, Тимур, и сам не заметил этого. Он, конечно, тебе не поверил, ну и что... Пусть!
Нужно идти! Вновь идти и перебирать в памяти пережитое, в сотый раз доказывая себе Необходимость убийства, акта  -   какая раз¬ница, чёрт побери!— и снова заражаться чувством злобы к извращенности и хамелеонству человека. Оцени свои силы в последний раз. Так  будет справедливее.


***
Ты работал ночным сторожем-санитаром в психиатрической больнице.  Тебе удалось туда устроиться по случаю. Работа  -  не бей лежачего:  закрыл двери на замок и подремывай до утра в стеклянной уютной будке. Бегут из заведения не часто. А если кто и попытается, то всегда  под рукой кнопка.
Палаты находятся на верхних этажах, больным по вечерам запрещено спускаться на первый, и они не спускаются, разве что некоторые, те, кто смирен и безопасен и отоспался днем — пожизненные узники неземных идей — или же выздоравливающие; да и что в этом за беда, если ты все равно не спишь, если тебе самому интересно проникнуть в глубины аномального, попытаться понять трагедию возмущенного сознания, отсеять из бредового потока неповторимую истину чьей-то жизни...

Эту старушонку ты слушал вначале равнодушно. Уж слишком она была стара и безобразна, и говорила очень уж несвязно. Ты выудил из ее речи обрывки сентиментальной истории о красивом сыне, который, якобы, режиссер, которого она кормила и одевала, одна, без мужа, и, хотя работала учительницей и тратила много времени на школу, все же смогла воспитать всеми уважаемого, прекрасного человека.
Старушка, сумасшедшая старушка, зачем ты его растила?
Ты с умилением рассказываешь, как он, будучи еще старшеклассником, устраивал дома вертепы, а ты шла к подруге, плела ей, что у вас покрашены полы, и жила у нее, хвасталась своим единственным даровитым сыном. Потом ты стала отдавать ему свою зарплату... Ты считала, что его загулы — переxодный этап, буйство молодости. Он оскорблял тебя, а ты до сих пор рассказываешь об этом с кроткой любовью! Как же!— твой сын был раздражен твоим сереньким образом жизни, твоим мещанством, твоей отсталостью, твоим неумением жить. Он рано начал говорить тебе в глаза "дура".
А потом он уехал и поступил, и учился. Как-то ты отправилась к нему, но он был занят, он стал солидным человеком, он полностью посвятил себя творчеству. Есть ли у него время для сентиментальной, полуопустившейся, полубезумной мамаши?
А тебе было чем гордиться! У тебя был смысл — он!
И ты ему посылала деньги, посылки, ты писала ему восторженные раболепные письма, и он лишь однажды ответил тебе. Он попросил прислать свою кожаную куртку, которую ты дома не нашла и за которой два месяца гонялась по магазинам и, как волчица, счастливая и обруганная, вырвала ее у возмущенной очереди. Ты любишь рассказывать об этой куртке. Ты купила ее на последние деньги, на те жалкие деньги, что скопила, откладывая из своего ежемесячного пенсионного пособия, и ты была счастлива — копила-то все равно для него. Ты уже тогда была неизлечимо больна.

Вскоре он приехал в родной город. Он добился своего, стал режиссером в областном театре, и ему на первое время понадобилась квартира, всего на  два месяца. Не с тобой же ему жить. К нему будут приходить люди, друзья, в конце концов у него появилось намерение жениться. И скорее бы! Ты так ждешь внуков, они будут детьми твоего любимого сына. Но тебе не довелось их увидеть, тебе боялись показать, вернее, показывать детям тебя — безумную и страшную. С каким тихим умилением ты оставила ему свою квартиру!
Где ты жила? Твои бессвязные речи умалчивают об этом. Можно было лишь представлять, как ты приходила полюбоваться на него, а он сначала умело тебя выпроваживал, ссылаясь на необычную занятость, а вскоре и вообще перестал открывать тебе двери, на которых появился крошечный стеклянный глазок. К тому времени он получил вполне подходящую квартиру, а ваше жилье держал так, на всякий случай, для неопределенных целей.
Тебя положили в больницу — пока временно, но затем остатки рассудка навсегда покинули твое рыхлое тело. Почему же это произошло? Может  быть, потому, что однажды ты пришла к нему в театр, скандалила с контролершами, выкрикивая имя режиссера? Но порыв проходил, ты забывала, зачем пришла.
Тебе повезло   ты проскочила через служебный вход в мир твоего сына. Здесь он работает, здесь творит! Он велик, он твоя кровь! И гордость полилась словесным восторгом. Ты говорила о нем всем встречным, ты дожила до своего часа. Сын! Он идет к тебе! Он зовет тебя в какую-то комнату... Тогда он в бешенстве наговорил тебе гадостей, потом вывел тебя на улицу, обозвав, шипя, ничтожеством. А ты гордо пошла, умиляясь благородству и сановитости сына. Блаженная, ты улыбалась! Юродивая!
Он не знал, как от тебя избавиться, и, наконец, придумал: он запер тебя в больницу, где ты быстро, не имея никакого занятия, кроме бессвязных призрачных воспоминаний о белокуром мальчике, превратилась в животное. Халат на тебе висит, от тебя несет нечистотами, на твоими рассказами смеются, тебя дразнят, ты давно забыла, как звать  твоего сына. Твое человеческое имя растворилось во мраке безумия…

Да, она часто рассказывала тебе, ты не слушал, потому что всю историю знал наизусть, и ты не очень-то верил в ее юродивое самоотречение, "сумасшедшая, что возьмешь, мечтает, выдумывает, но если её бредни не фантазия, то..."
Что ты имел в виду под "то", когда  так  думал?
«то жить с ней кому угодно было бы невмоготу".
«то  маловероятно — она не могла быть учительницей, какая же она учительница?"
«то что же поделаешь — социальное плюс природное — отсюда болезнь»
«то старушка сама виновата — воспитала олуха"…
Ты всяко думал. И она виновата. Она поплатилась безумием. А он? Он поплатится иначе...
Ты отправлял ее спать, и она шла, тяжело передвигая опухшие ноги, громко сопя и пристанывая.
И все бы продолжалось по-старому.

жжжжжжжжжж

***
Ночью и твое дежурство привезли девушку. Ее руки были связаны длинным шарфом, она не переставая трясла кудрявой головой, и пышная волна волос красиво металась из стороны в сторону, она глухо, озлобленно мычала, сжимая искусанными губами кляп из тряпки.
Дежурный врач поставил укол, и девушка затихла, закрыла безумные глаза, задышала спокойно и ровно. Врач вытащил кляп, развязал руки, и ее унесли наверх.
Водитель "скорой" рассказал, что она выбросилась с пятиэтажного дома, угодила в небольшой сугроб и, к удивлению очевидцев, благополучно выбралась из него. Тут-то к ней подбежали люди. Вероятно, от страха перед смертью у нее помутился рассудок, так что она не могла назвать своего имени и места жительства; пришлось звонить в больницу и везти ее сюда. По пути она дико кричала, она сорвала голос. «Удивительный случай — целехонька, бедняга, осталась, значит, долго жить будет»...
Естественно, тебя заинтересовала судьба этой девушки уже потому, что она была твоей сверстницей.
"Обычная история — обманул",— пророчил смышленый персонал.
Ты прислушивался, но недопонимал.

Через неделю ты увидел ее — отрезвленную, желтолицую, жалкую и в то же время непонятно гордую и вызывающе смешливую. Она нравилась санитаркам, и ей позволяли ходить всюду. Она прошла мимо тебя по коридору, и ты запомнил ее навсегда — большеголовую, порывистую, с большими сонными глазами.
Она быстро освоилась в больнице, допоздна бродила по коридору, часто курили иногда что-то бормотала, словно заучивала стихотворение. Она здорово походила на актрису. Тебе ужасно захотелось с ней заговорить, но ты не решался. Ты ждал подходящего случая.
Как-то пришла старуха и по обыкновению забормотала о своем сыне. Ты не слушал, смотрел в книгу, а когда поднял глаза, увидел ее. Она сидела на стуле, напряженно ловила каждое слово блаженной. Казалось, девушка узнает нечто великое, небывалое, ради чего стоит жить.
Старуха выговорилась, пошла, кивая седой головой, хрипло дыша и отхаркиваясь.
И вы остались вдвоем. Свет горел у входа, в дальних углах дремал полумрак, было так тихо, что ты боялся перевернуть страницу.

- Мне лицо твое знакомо,  -   ты вздрогнул от гулкого эха её голоса.  -   Я тебя где-то видела, не на балу ли? Но, скорее всего, ты на балы не ходишь. Ты не кавалер. Ты   -    страж порядка.
Она громко засмеялась. Тебе понравилось ее бесцеремонное «ты», шутливая речь. У нее быстро менялось выражение лица, теперь оно сияло задором, и тебе захотелось откровенно, от души поговорить. Вы болтали о городе, о книгах, о фильмах, о судьбах и будущем.
А потом прозвучал неожиданный вопрос:
- Ты ей веришь?
- Старухе?
- Да!
Ты заученно ответил, что вполне допустимо, что у нее есть сын режиссер, что недавно тебе кто-то об этом говорил, но навряд ли он персонально виноват в том, что она оказалась здесь, скорее всего она, как больная, не давала ему спокойно жить, а не он ей, что если…
- И он так считает, и я бы думала так же, если бы...
- Если бы что? -   затаив дыхание спросил ты и увидел, как решимо и злобно блеснули ее глаза.
Она невидяще смотрела в твою сторону.
— Если бы он не убил меня.
Ты всё понял.
Тогда-то и замкнулся круг. Предел.
Она ушла, а ты смотрел в темноту коридора и думал о жертвах.

С тех пор ты жадно ждал встреч с Верой, тебе хотелось ее спасти. Ты не знал, как ей помочь. А вскоре спасать нужно было уже тебя, и ты понял, что из этого сумасшедшего, сжигающего разум тупика, есть один выход — месть.
Тебе губительно запомнилось ее отчаянное признание:
«Что за гадость сойтись с человеком, не зная его прошлого, не изведав его души. Я заражена грязными прикосновениями, осквернена общей постелью. Омерзение и чувство презрения к себе — еще не возмездие. Понимание, что втоптана в грязь, превращаешься в животное — возмездие и смерть при жизни»…
Ей хотелось искусства творческих людей. Театр — голубая мечта детства. Быть на сцене — радость, негасимый восторг. Люди искусства — боги. Как можно не верить одному из богов? Пусть даже он женат и у него дети, он был добр и внимателен, он понимал и мог судить о многом, а вокруг — такая обыденность и скука...
Бог оказался куском умной плоти, он желал ничтожного — хамства и сытости.
Глупые люди! Они смотрят на сцену, не зная души режиссера, никогда не видев его истинных глаз! Они хлопают, потому что так принято, потому что так делают все.
Он проповедовал свой образ жизни, свою логику, он сеял в открытые души зерна лжи. Циник от искусства, он приспосабливался к любым условиям и переменам, удовлетворяя свою жизнелюбивую утробу, он варил пошлую похлебку и кормил ею слепых. Он осквернял великих  - собою.
Как определить объем вреда, порождаемого ложью?
Ты определить не мог, не существует эквивалента, не придуманы меры измерения. Нет, было, кажется, у Данте,— обманувшие доверившихся. А как назвать зло, которое приносил он?
Ты долго искал это слово и наконец нашел его: Душегуб!
Оно въелось в твой мозг и протяжно, несмолкаемо стонет. И не будет спасения, пока ты
не осуществишь задуманное.
Куда тебе деться от состояния Веры, от требовательной памяти того, что он выбросил ее, как использованную, засаленную, ненужную вещь?
Он и тебя хотел приручить. Он выбросил Веру, чтобы ты смирился, видя результат его деяния, чтобы ты понял, что он неприкосновенен, что он "вне закона", чтобы ты, Тимур, смотрел на подобные вещи равнодушно.
И ты смотрел так,  пока свобода не восстала в душе твоей, пока ты не понял, что нет смысла жить без бунта души и жажды возмездия. Он посчитал, что наказание не может настичь его — он сделал дело расчетливо, по инстинкту жизни. Мелкие потребности он прикрывал маской красивой идеей, гримасой под искусство...
Душегуб!



***
В четверг ночью, в два часа тридцать минут позвонили в отделение милиции.
Дежурный лейтенант принял сообщение: в доме номер  двадцать один по улице Краснооктябрьской, в первом подъезде найден труп с пробитым черепом. Через двадцать минут на место происшествия прибыли две машины. Врач "скорой" оказался бессилен — пострадавший, по всей видимости, скончался через несколько минут  после звонка в отделение.
Кто звонил — установить не удалось. Опросили жителей подъезда и сторожа близлежащего детского сада — никто из них не прояснил картину происшедшего.
В течение трех недель пожилой следователь активно изучал возможные версии убийства и в конце концов пришел к категоричному выводу — трагедия произошла в результате случайной драки. В пользу этого предполо¬жения убедительно свидетельствовали найденные в подъезде бутылка и два окурка папирос "Беломорканал", на месте преступления обна¬ружили еще одно, более явное вещественное доказательство,— увеси¬стый камень. На камне свежих отпечатков не оказалось, но, как ут¬верждали результаты экспертизы, удар был нанесен тупым, возмож¬но круглым и гладким предметом. Несчастный не умер сразу лишь потому, что его новая норковая шапка смягчила страшный удар.
Пожилой следователь в первый же день ознакомления с делом задал¬ся вопросом: если убийство готовилось заранее, то преступник при¬пас бы иное, более надежное орудие, да и к тому же деньги и вещи убитого остались на месте, не была похищена даже золотая печатка с безымянного пальца, а квартира, куда он переселился после разво¬да с женой, никем не вскрывалась — могут ли после этого быть сомнения в том, что убийство произошло не намеренно, а случайно, из-за спонтанно возникшего конфликта?

"Но объективность прежде всего",— заявил следователь своим мо¬лодым коллегам и принялся прорабатывать возможные, но малове¬роятные версии.
Документы остались в кармане убитого. Ни в каких крамольных связях режиссер замешан не был. Политические мотивы? Нелепо и отпало сразу. Месть? Бывшая жена, знакомые, многочис¬ленные друзья, товарищи по работе — все они имели твердое алиби и отрицали наличие врагов у покойного. Претенденты на режиссер¬ское место? Таких не нашлось. Случаев особых ссор никто из опра¬шиваемых не вспомнил.
После долгих нудных расспросов, ответов и раздумий у следователя сложилось неожиданное, но вполне опреде¬ленное, документально обоснованное представление о бывшем режис¬сере: был он человек разумный, не особо желчный, тактичный и уве¬ренный в себе, а неожиданным казалось то, что не соответственно занимаемой должности он вырисовывался обыкновенным средним обывателем из того многочисленного типа интеллигентов, которых следователь всегда недолюбливал — они могли знать обо всем, об¬суждать и критиковать все, но оставались пунктуальными исполни¬телями любых требований сверху.
"Но,— как поучал оперативную молодежь следователь,— свои личные симпатии и антипатии остав¬ляйте по утрам дома. Помните истину: правосудие бесстрастно!"
Дип¬ломатично и настойчиво он опросил бывшую жену режиссера; да, у них были конфликты, но в каких семьях их не бывает? И у кого не бывает симпатичных знакомых? Впрочем, и версия мщения из-за не¬счастной любви была проанализирована полностью.
Симпатичные произвели невинное впечатление на следователя, не раз в своей дол¬гой семейной и служебной жизни попадавшегося на удочку ковар¬ства женской натуры, отчего он давно проповедовал еще одну исти¬ну: "Будь ты Холмсом, а всех симпатичных все равно не выявишь".
 
Да и к тому же навалились новые дела, торопило начальство, и на¬последок, для очистки совести, порядком намучившись, следователь посетил в психиатрической больнице мать убитого и попытался рас¬спросить ее о сыне. Кто его знает — могли всплыть какие-нибудь давние кровные счеты. Но сбивчивые бредни сумасшедшей не дали никаких нитей к расследованию.
Несчастная старуха с удовольстви¬ем рассказала о белокуром мальчике, так и не вспомнив его настоя¬щего имени. Она раболепно заглядывала в глаза следователю и все спрашивала, когда придет сын. "Скоро",— бормотал он в ответ, за¬давая себе трудноразрешимый вопрос — как бы он поступил, если бы у него была сумасшедшая мать?
Он не решался обвинять или оправ¬дывать режиссера, который никогда не появлялся в этом заведении. Избавляясь от назойливого вопроса, он переключил внимание на де¬вушку, курившую у окна в конце коридора.
С любопытством и удо¬вольствием он долго следил за ней. Да и кто не любит смотреть на молодых красивых девушек? "Эх, молодость! Несчастная любовь",— напоследок глянул он на девушку и запомнил, как что-то мелькнуло в ее глазах — дерзких и беспокойных.
Это "что-то" мешало обдумы¬вать отчет о проделанной работе, но все же он настроился и выписал самый вероятный вывод:
"Поздно вечером режиссер возвращался домой с вечеринки. Задиристое настроение от приличной дозы алко¬голя и агрессивное состояние двух или трех собутыльников, встре-тившихся ему в подъезде — достаточно пары неловко сказанных слов, резкого замечания, чтобы подобная встреча закончилась трагичес¬ки..."
"Интересно бы заглянуть сейчас и потом, через десяток лет, в душу тому, кто трахнул по голове этого беднягу",— подумал следователь, захлопнув папку.
Он больше не вспоминал про нерешенное "что-то", ему хватало проблем и забот и без этих черт знает с чего свихиваю¬щихся девчонок.
Вскоре, выдержав положенные сроки, дело решено было закрыть.


***
Сможешь ли теперь ты, Тимур, полно и свободно жить?
Кто узна¬ет о случившемся?
Тебе нужно, чтобы знала она — Вера,— и ты будешь доволен?
Не будут ли преследовать твое воображение камень, затылок, глухой звук удара, падение тела, прерывистые шаги?
Ты летишь, сбросив тяжесть проклятия.
Ты свободен!
Город смотрит на асфальт улиц желтыми глазами окон; огненные машины, скуля, уно¬сятся в темноту; на встречу с Верой идешь ты!
Тебе захотелось жить! Вечно жить!
Не безумие ли твое состояние теперь, когда ты понял — вдруг, вспышкой,— что достоин жизни? Заслужил чужой, пусть гад¬кой кровью? Ты ли пророк?
Восторженный стук твоего сердца грохо¬чет в бесконечном пространстве спасительной ночи, и побеждающе бурлит испуганная кровь.
Ты рад умереть.
Ледяная вода залива выб¬расывает твое горячее, тело, как мячик.
Огонь гаснет от прикоснове¬ния твоих преданных рук.
Ты летишь в бесконечность.
Никакая сталь не способна пронзить твое сердце.
Никакая ложь не посмеет произнести твое имя.
Твое имя — в памяти жизни.
Ты все понял. Ты пла¬чешь. Ты вечен.



***
Она открыла дверь и встала босыми ногами на грязный резино¬вый коврик.
Густые, кудрявые волосы, большие глаза, влажные сму¬щенные губы. Она испугалась его прямого спокойного взгляда.
- Ты?
- Я.
- Так поздно?
- Прости.
- Ничего...
Она ждала.
- Ты свободна, ты можешь жить, Вера.
Вздрогнула и все поняла.
- Сегодня?
- Да.
- Ты будешь?..
Что она хотела спросить? И не спросила.
Но он понял.
- Не знаю. Меня не ищи…
Он ушел и думал, что хорошо вот так — без показухи своих му¬чительных переживаний свершилось задуманное: не убийство, нет!— объяснение Вере.
Она долго стояла в открытых дверях, слушала его торопливые шаги, внизу гулко хлопнула дверь, и по всему миру разлилась благо¬уханная тишина...

Через день Вера прочла в местной газете небольшую полуюмори¬стическую заметку. Жирным шрифтом чернели две полоски заголов¬ка:

            НЛО
В НАШЕМ ГОРОДЕ

"Двадцать восьмого февраля, в последний день месяца, в Перво¬майском районе около десяти часов вечера прохожие наблюдали нео¬бычное таинственное явление.
На землю, с плоской крыши двенадца¬тиэтажного дома, рассыпая искры, начал медленно падать огненный объект (таинственную природу которого мы и называем НЛО); не долетев до земли, задержавшись на мгновение над ее поверхностью, он стремительно взмыл вверх и через минуту растворился во мраке звездного неба.
Очевидцы (их объявилось 14 человек) утверждают, что странный светящийся предмет падал именно с крыши и выглядел небольшим и удлиненным, а свет, который он излучал, имел светло-красный оттенок. Любопытен и такой факт: на доме, со стороны предполагаемого спуска (или падения), снег и белые кирпичи оказа¬лись сильно обожжены неизвестным источником тепла.
Может быть, дальнейшая информация не имеет прямого отноше¬ния к удивительному происшествию, тем не менее, мы решили дове¬сти ее до наших читателей.
Перед появлением загадочного предмета все четырнадцать очевидцев слышал и громкий, как из громкогово¬рителя, крик, который раздался будто бы откуда-то сверху. Все невольно подняли головы и уже после этого, словно загипнотизирован¬ные, следили за фантастическим полетом.
Крик обозначал одно или два слова — в этом все единодушно соглашаются, а вот что это за слова — никто толком расслышать не смог, потому-де слишком про¬тяжно и громко они прозвучали.
Один убежден, что восклицание оз¬начало призыв "кто-нибудь!";
другой уверен, что было наставление "не забудь!";
третий понял смысл крика как пожелание: "добрый путь!";
четвертый услышал философское "дальний путь!";
а один скло¬нен считать, что прозвучало всего лишь одно слово, и довольно стран¬ное для таинственной природы летающих объектов: "душегуб!".
Для объяснения происшествия (скорее всего незнакомого пока на¬уке электрического явления) мы обратились к ведущим инженерам, химикам, физикам нашего города с просьбой принять участие в рас¬следовании этого крайне интересного случая. Всех, кто пожелает выс¬казать свои суждения, просим принять участие в познавательном кон¬курсе на самое логичное и научное объяснение данного события.
Итак, конкурс-викторина:
"ЧТО ЖЕ ЭТО БЫЛО?"
Наш адрес..."

Вера отложила газету и вышла на балкон.
Нестерпимо хотелось плакать.
Первый день весны! В небе — чистота.
Как холодно! Замер¬зли руки.
Вера исступленно зажмурила глаза и изо всей силы звонко и протяжно крикнула:
"Тимка-а-а!.."
Внезапно, на брусья перил, на бетон балкона, на жестяной подо¬конник, путаясь в кудрявых волосах и сбегая с оголенных плеч в открытые ладони плачущей девушки, успокаивающе полил мелкий летний дождь.


15. Издержки