Глава VIII. Мои истории с папой

               
                Мои истории с папой
     У каждого из нас троих - имею ввиду детей - с папой связано очень много различных историй, ситуаций, в основном носящих комический или трагикомический характер, в которые он частенько попадал сам, прихватывая и нас, если мы были рядом. Думаю, что все смешные, часто нелепые случаи происходили благодаря определённым чертам его характера. Он был вспыльчив, горяч, но как часто бывает - быстро отходчив, во многих вещах - наивен, бесхитростен и одновременно очень решителен, часто настаивал на своём, может быть, и не всегда верном. Кроме того, он очень чутко реагировал на несправедливость, любил природу и животных. Но в своих иногда очень крайних проявлениях всегда был предельно искренним и открытым. В нём как будто не было середины, всё было на грани: иногда, как говорят, на грани фола. Доброты, упрямства, наива, безоглядности - всего в нём было через край, всё было без меры («безмерность в мире мер» - выражение М. Цветаевой), то есть это некое отсутствие гармонии, уравновешенности во всех чувствах и реакциях.
      Поэтому в жизни, в быту папа был довольно сложным человеком, и я это ощутила в полной мере, поскольку жизнь распорядилась таким образом, что я всегда жила с родителями под одной крышей, исключая только годы учения в консерватории. И с папочкой у меня было связано много бурных сцен по самым разным поводам, выяснений, примирений, смешных - и даже невероятных - историй, многие из которых в тот момент, когда они происходили, имели довольно драматический характер, потом со временем приобретали весьма комический оттенок. А сейчас эти случаи уже имеют статус семейных преданий.
     Одна из таких историй… Мне двадцать пять лет, папе - пятьдесят (хороший возраст для мужчины). Как-то он пришёл с работы и сообщил довольно осторожно, что ему предложили в декабре путёвку в санаторий в Кемеровскую область. Мы с мамой в один голос сказали, что нужно ехать - подлечиться, отдохнуть, ведь это ещё никому не мешало. Как оказалось, это была только первая часть предложения. Вторая заключалась в том, что путёвка, которую ему выделил профсоюз, имела всем известное название - «Мать и дитя» - и выделялась на родителя - в основном маму и ребёнка. Вот такую-то путёвку и предложили моему папе. Он был чуть обескуражен, но всё же решил посоветоваться с нами. Я полушутливо сказала, что если он будет вместо матери, а я в двадцать пять лет сойду за ребёнка, то почему бы и не поехать вместе. Вика и Женя отпали: у сестры уже была семья, а брат учился в другом городе. Папа, недоверчиво взглянув на меня, уточнил: «Что, правда поедешь со мной?» «Конечно, поеду!» - залихватски ответила я, - когда ещё придётся побыть дитём…» Да и двадцать дней безделья посреди учебного года - моего первого или второго года преподавания - ещё никому не мешали. Вот так уже изначально комично началась наша совместная - моя и папы - эпопея.
     Нужно отметить, что моё согласие на поездку в санаторий вместе с ним, папочка воспринял с превеликим удовольствием. Поскольку уже первоначальный посыл этой ситуации - путёвка «Мать и дитя» - был смешным, то и вся наша поездка, а также пребывание и времяпрепровождение в санатории были непрерывной цепью комичных, нелепых, иногда довольно дурацких ситуаций. Всё началось ещё в поезде, когда папа начал выкладывать на столик все наши съестные припасы - сало, мясо, колбасу и прочее - не успели мы отъехать от станции. Всё это происходило в суете, толкотне плацкартного вагона, когда люди пытались как-то устроить свой дорожный быт на ближайшие сутки. Потом он очень напористо пытался меня кормить всем, что было взято в дорогу, а еды хватило бы, наверное, на неделю пути. Процесс дорожной трапезы был довольно продолжительным, шумным, привлекающим всеобщее внимание. Сало, яйца, солёные огурцы - всё выкладывалось на столик на газету, со стороны папы давались бесконечные указания и комментарии.
     Процесс еды - это ведь довольно интимная вещь, очень трудно есть, да ещё с удовольствием, на глазах у людей, особенно незнакомых. По крайней мере, так было у меня. Я всегда предпочитала в поезде либо вообще не есть, либо делать это как-то незаметно в уголке, не привлекая ничьего внимания. Совсем не так было у папы. Он всегда делал из дорожной, либо из какой-то другой трапезы шумное, громогласное и несколько суетливое действо, вытаскивая на стол всё, что было припасено, пытаясь накормить всех и вся. Это, видимо, было определённым следствием трудного и полуголодного папиного детства, а также - одним из определяющих черт его характера: полным отсутствием какого-либо эгоизма. Именно эта черта никогда не позволяла ему съесть лучший кусок. Именно поэтому, приезжая из какого-нибудь санатория, он выкладывал на стол двадцать четыре апельсина или яблока: ровно по количеству дней, проведённых в санатории. Вспомним, что это было в эпоху тотального дефицита, когда апельсины были роскошью в нашем провинциальном городке. Эту свою заботу он проявлял порой нелепо, порой даже навязчиво и слишком напористо, но во всём была потрясающая, ни с чем не сравнимая искренность и любовь.
В санатории, куда мы с папой попали, особенно в первые дни нашего пребывания, происходило немало нелепых и курьёзных случаев. Мне -  двадцать пять лет, папе - пятьдесят, внешне я похожа не на него, а на маму… Поэтому окружающая публика принимала нас за пару и в отсутствие больших впечатлений яростно обсуждала за нашей спиной наш альянс, в основном невыгодный для папы. В санаториях, как правило, основной состав - женщины, которых «мёдом не корми», дай посплетничать. Помню, что в первые дни нашего житья-бытья, мы с папой особенно остро чувствовали неприязнь и молчаливое негодование отдыхающего и скучающего от недостатка впечатлений «контингента». Днём это не особенно ощущалось, поскольку все были заняты беготнёй по процедурам. Но вечерами, когда в так называемом «красном уголке» с единственным на весь этаж телевизором собиралось общество, молчаливое порицание большинства было очень ощутимо. В основном оно состояло из зрелых и весьма зрелых дам, принарядившихся к ужину. И нам с отцом приходилось следовать -  именно следовать - в свой номер в осуждающей тишине, мгновенно наступавшей при нашем появлении, под перекрёстными любопытно-негодующими взглядами и шёпотками за спиной. Так продолжалось дня три, пока однажды во время питья гадкого травяного чая в общей чайной, я не назвала папу папой в присутствии одной с виду очень добропорядочной семейной пары. Боже, надо было видеть этот кратковременный шок с недонесённой до рта чашкой травяного взвара и невероятное разочарование на лицах от такого развития событий. Ведь это известие лишило санаторный «бомонд» такой привлекательной темы для разговоров, как наше с папой совместное проживание в одном номере. Но с другой стороны… Что тут началось!
     Папа в одно мгновение превратился из осуждаемого местным обществом человека в освободившийся вдруг привлекательный объект для курортного флирта и заигрываний со стороны тех самых женщин, которые ещё совсем недавно так возмущались нашим альянсом. Меня же при встречах в столовой, на процедурах или на прогулках все стали называть не иначе как Леночкой, при этом мило улыбаясь и интересуясь, не скучно ли мне в санатории. В первый же вечер после известия о нашем глубоком родстве я застала в нашем номере компанию из четырёх человек, включая отца. Это были две женщины, которые сидели вместе с нами за одним столом во время трапез и наперебой ухаживали за папой во время обеда, наливая борщ и подкладывая лучшие куски из супницы: столовая работала в основном по типу самообслуживания. Вместе с этими уже возрастными, как мне казалось, дамочками был ещё громогласный и шумный мужчина с соседнего столика, тётеньки прихватили его для счёта. В общем, как говорится - пара на пару…
     Именно такую весёлую компанию я нашла в нашем номере, которая с невероятным увлечением, если не сказать - ожесточением, «резалась в карты». Игра была в самом разгаре, причём оставшийся в «дураках» должен был выполнить задание, придуманное всеми остальными, более удачливыми игроками. Я как раз застала этот кульминационный момент: Людмила Ивановна - проигравшая - должна была в общем коридоре встать на четвереньки и пролаять в белый свет несколько раз. Таково было задание… Вроде бы взрослые люди, а веселились, как малые дети. Людмила Ивановна была дамой без комплексов, все вышли из номера, и она, встав в соответствующую позу, не только начала очень громко лаять, но ещё и слегка подвывать, чем привела в восторг своих друзей. Не передать словами, как искренне и заразительно хохотал папочка, прихлопывая руками по коленям. А я уже смеялась не над Людмилой Ивановной, а  над ним, глядя на его безудержное, почти детское веселье. И это только один маленький эпизод из нашего отдыха.
     Нужно сказать, что совместное с отцом пребывание на этом зимнем отдыхе в какой-то момент мешало моему общению, в основном, конечно, с молодыми людьми. Но иногда это же спасало меня от не в меру навязчивых кавалеров. Помню, как на вечерних танцах, которые устраивались для отдыхающей публики, ко мне прицепился какой-то назойливый и оттого малоприятный тип, из тех, которые ищут ни к чему не обязывающих развлечений на курортах. Я никак не могла от него отделаться, а он всё время настаивал на встрече, естественно, тет-а-тет…  Где и когда? При этом делая недвусмысленные намёки. На это я ему ответила, конечно, со скрытой иронией, которую он, впрочем, не уловил: «Завтра после обеда в библиотеке». А после через паузу добавила: «Я приду туда вместе с папой…» При этом постаралась изобразить на лице наивность и непонимание ситуации, как в фильме Марка Захарова: «… Она не одна придёт, она с кузнецом придёт… - Нет, кузнеца нам не надо!» Короче, после этого моего заявления надоедливого ухажёра как ветром сдуло.
      А мне совсем не было скучно в этом размеренном - без суеты и забот - достаточно уединённом для меня существовании. Моих сверстников среди отдыхающих не было, а папины воспринимали меня как деточку, Леночку, девочку, в чём тоже была определённая прелесть. В санатории оказалась довольно богатая библиотека, и я стала, наверное, самым активным читателем. Действительно, я «глотала» книги примерно по одной за один-два дня. Таким образом, к концу сезона мой библиотечный формуляр оказался заполненным снизу доверху. Библиотекарша говорила, что это впервые на её веку. Итак, день был заполнен привычными пунктами санаторного расписания: завтраки, обеды, ужины, процедуры; непременными вечерними развлечениями, главными из которых были просмотры фильмов в кинотеатре, кстати, как правило, очень хороших и чтением в перерывах между всем этим.
     Ещё вспоминаются ежедневные прогулки с папой после обеда. Санаторий находился в очень живописном месте - за городом, на берегу реки в окружении вековых кедров, елей и берёз. Зима выдалась снежная, большей частью морозная. В первые дни наших прогулок я попробовала ходить на лыжах, но огромное количество снега, а в связи с этим невиданные сугробы и заносы, не позволяли делать это. Кроме того, местность была неровная, с большим количеством оврагов, обрывов, утёсов у реки, скрытых и невидимых в зимних условиях. Поэтому ходить на лыжах было проблематично и небезопасно: освоенной лыжни не было, да её и некому было прокладывать. Помучившись с лыжами дня два, мы с папой в дальнейшем предпочти пешие дневные прогулки по протоптанным отдыхающими лесным тропинкам. Они опоясывали весь лесной массив, где находился санаторий, а также тянулись вдоль всего берега заснеженной реки.
      Природа вокруг была сказочная… Ели и кедры стояли в тяжёлых шапках снега, неяркие лучи декабрьского солнца бросали на них лёгкий серебристо-медный отсвет. За рекой, русло которой угадывалось с трудом под обильным снежным покровом, были видны сизо-голубые дымки, поднимавшиеся из печных труд небольшой деревеньки. Вся эта картина настраивала на определённый созерцательный лад. Мы с папой с огромным удовольствием гуляли по лесу и вдоль обрывистого берега, кормили семечками почти ручных белок, лишь иногда перебрасываясь двумя-тремя словами. Это было самым отрадным и умиротворённым часом дня. Иногда приходилось гулять и в непогоду, мы не пропустили ни одной прогулки: небо заволакивало тучами, поднимался ветер, особенно ощутимый у реки, начинал валить снег… Мы и тогда не очень спешили в гостиницу, гуляли всегда до рано наступавших сумерек. Именно о такой прогулке вместе с папой было написано это стихотворение:
                ***
Снег сыпучий холодом обжёг -
Злой, колючий… И ни рук, ни ног.
Кроны сосен скрыты сединой,
Неба - просинь, дымка за рекой.
Воздух стылый жжёт лицо до слёз.
Запуржило. И стволы берёз
Вмиг сковало тонкой коркой льда.
Показалось, солнце навсегда
Скрыли тучи… И ни рук, ни ног.
Снег  колючий холодом обжёг.

                ***
     Однажды мы с папой в поисках белых грибов заблудились в Сростинском бору, заблудились довольно серьёзно: потеряли машину с маленькой собачкой в кабине на какой-то неведомой нам лесной просеке и…  совершенно потеряли какие-либо ориентиры… В довершение ко всему начал накрапывать дождь, который всё больше усиливался, переходя в затяжной, долгий, не кончающийся… В этой серой пелене дождя, когда все лесные тропинки, деревья и направления кажутся одинаковыми, мы совершенно сбились с какого-либо пути. Бестолково и уже почти истерично пытаясь определить верное, а по сути неизвестное  направление, мы, как позже выяснилось, ушли от своей машины километров на восемь-десять. Промокшие до нитки, уставшие, да ещё с полными вёдрами белых грибов -  будь они неладны - мы проблуждали таким образом практически весь световой день - около восьми-девяти часов. Начинали сгущаться сумерки, дождь не переставал… Мы вышли к какой-то развилке дорог и в нерешительности остановились, не зная, какое направление предпочесть.
       Папа сказал, чтобы я осталась с этими треклятыми вёдрами на развилке, а он пойдёт по одной из дорожек вперёд (куда, зачем?), чтобы выяснить - что там - за поворотом (!!!) Затея была, конечно, глупая и никчёмная. Самое верное было остаться на этой развилке просёлочных дорог в надежде встретить какой-нибудь проезжающий транспорт. Но отца было трудно в чём-либо переубедить, он всегда настаивал на своём. Поэтому, оставив меня под сосной с двумя полными вёдрами боровиков, он, с трудом поднимая ноги по намокшему песку, пошлёпал по дороге в неизвестном для меня и для себя направлении… Вскоре он совершенно скрылся из виду за серой холодной стеной дождя. Я осталась одна. Не знаю, сколько времени я простояла под сосной, конечно, не спасающей от наплывающего сверху, сбоку, снизу дождя.  Наверное, прошло всего-то около десяти-пятнадцати минут, хотя мне показалось, что прошла вечность. Я почувствовала вдруг такое отчаяние и страх от этого леса, дождя, надвигающихся сумерек и одиночества, что начала дико орать: «Ау! Папа! Ау! Ты где?!» Он, видимо, всё-таки внял голосу благоразумия и через десять-пятнадцать минут, показавшиеся мне  такими бесконечными, вернулся назад.
     Его одиночная вылазка в поисках нужного пути, естественно, не увенчалась успехом. И самое правильное в данной ситуации было остаться на пресловутой развилке в надежде, что кто-нибудь вывернет на неё. По крайней мере, мы были там вдвоём. Мы так и сделали, идти было некуда. Самое неприятное, что нас ожидало - это предстоящая ночь в мрачном дождливом лесу. Но судьба смилостивилась над нами: на дорогу на разбитом москвиче выехал какой-то местный житель, также промышляющий белыми грибами. Выслушав наш сбивчивый рассказ, он сориентировался, понял, где мы потеряли свою машину, посадил нас - совершенно измученных - в свою и довёз до места, откуда начался наш такой неудачный поход. В нашем одиноко стоявшем на пригорке автомобиле бесновалась маленькая собака по кличке Кнопа, которая просидела там без еды и воды всё это время. Вот такая история, почти в духе Хичкока. Об её последствиях даже не хочется рассказывать. Одно совершенно определённо: самым страшным для меня был момент моего десятиминутного одиночества на лесной дороге, когда папа ушёл в неизвестном направлении. А самым радостным - его появление в моём поле зрения после отчаянного ора-зова: «Ау!» Замечу, что именно это был пик счастья, если вообще можно говорить о счастье в подобной ситуации, а не появившийся на дороге москвич с деревенским мужиком.

                ***
… Десять минут - вечность… Папочка, вернись! Ау! И вот оно счастье - он вернулся!
                ***
     И сегодня, когда уже прошёл целый год после его ухода, мне также хочется крикнуть: «Папа! Вернись!..» Но между нами - вечность… И он не вернётся… Это я когда-нибудь приду к нему…