Родниковое чувство Родины. Юрий Перминов

РОДНИКОВОЕ ЧУВСТВО РОДИНЫ
Размышления об истоках поэзии Юрия Перминова

Приглядываюсь и прислушиваюсь к стихам этого автора давно. С удивлением. С радостью. С восторгом. С волнением. С узнаванием себя и близких своих в строчках и в образах. С приятием авторской правды, авторского взгляда на мир, авторской неповторимой ироничности и звонкого, народного юморка. С желанием узнать ещё больше стихов и строк, прочитать что-то сверх уже прочитанного, зачерпнуть из этого живительного источника новых и новых впечатлений, мелодий и эмоций. Что там, в этой водице, водится? Что там, на глубине? Ах, как манит строка, как зовёт к себе точный образ, как серебрится слюдяными чешуйками на солнце слово!

Пойте, если поётся, родные Васёк да Ванятка –
никакой доброхот, никакой басурманин-злодей
не посмеет наслать на сердешных ни стражей порядка,
ни проклятие! Пойте – порадуйте вечным людей!

Это – о народной песне (стихотворение «В ночь сырую, глухую – народную песню запели…»), которую душой – не голосовыми связками! – поют сельчане, обнявшись за нехитрой своей трапезой, заводят усталые путники у костра, вытягивают празднующие или скорбящие в широком застолье с подпевками да подголосками… Понимание быта и психологии, людских настроений и нужд, безошибочно подмеченные детали и узнаваемые штрихи к портретам – всё это характерные черты поэтического письма, в котором пластично переплетаются высокое мастерство и лёгкость слога, полёт и глубина, бытовое, или, как теперь говорят, жизненное – и метафизическое, теологическое, сакральное:

…И под песню легко просыпается, тихо алея,
поселковый рассвет – прямо с Божьей ладошки рассвет!
В центре мира живём: здесь – направо от нас – Галилея,
здесь – налево от нас, если к свету лицом, – Назарет.

Автор столь заинтересовавшей меня поэтической вселенной – Юрий Перминов. Поэт и журналист, эссеист и редактор-составитель, публицист, лауреат всесоюзных литературных премий, секретарь Союза писателей России, главный редактор газеты «Омское время», педагог… Много и долго можно перечислять заслуги и умения этого яркого, неутомимого, деятельного и разносторонне одарённого человека. Но главное всё-таки – это его поэзия, открывающая нам целый неизведанный мир и при этом остроумно, мудро, образно и предельно выразительно рассказывающая читателю о нём самом. Вот такая дивная загадка этого весьма удалённого от центральной России и в то же время близкого каждому русскому сердцу поэтического голоса:

;…; Застыло небо цвета суровья…
Пойду, спрошу у дворника: не вы ли,
товарищ, разрешение на вылет
даёте птицам – в тёплые края?

Ответит мне осанистый Нияз,
что эти птицы – нашенские, то бишь
их даже холодами не озлобишь,
а холода – терпимые у нас.
(«Водицей мутной полнится овраг…»)

Даже по стихам, по тональности их и лексическим особенностям сразу чувствуется, что автор – северянин. И то правда: Юрий Перминов – коренной омич, омский житель по рождению и судьбе. У него и фамилия такая – «правильная», говорящая, уральско-сибирская. С такой фамилией никакие псевдонимы не нужны! Да и вообще Юрий Петрович – человек во всём основательный. Мне он видится и в жизни таким же, как в его стихах, – несуетным, плоть от плоти своего народа, с острым словцом, философским прищуром, интуитивной мудростью много повидавшего на веку, много знающего и понимающего человека. Но главное – глубоко чувствующего. Смекалка и знания в поэзии вещи, конечно, важные, но не первостепенные. А вот без эмоционального камертона, встроенного в душу, поэту точно – никуда. Потому что стихи, не дающие читателю эмоций, при всей их отточенности и филигранности, при всех верных темах и социальных разворотах останутся пустым звуком, ибо минуют читательскую душу. Потому что останавливать взгляд и задевать ум могут самые разные строки, мастерски и даже лихо закрученные, а запоминаются – именно такие:

…Наш окраинный мир во дворе
без вражды умещался под вечер,
а потом – на бессмертной заре –
шёл доверчиво небу навстречу…
Месяц – тёплый, как хлеба ломоть.
Звёзды – пышки из райских пекарен.
С неба слушают маму Господь,
молодой мой отец и Гагарин.
(«Время утицей белой плывёт…»)

Стихов, в которых поэт рассказывает о родителях, вспоминает их с тоской и любовью, а порой просто чувствует их постоянное присутствие рядом, в судьбе и жизни, немало. Все стихи такого плана восходят к глубоким русским традициям говорить языком поэзии о своих корнях и семье с уважением, благодарностью, нежностью, с тем самым, присущим испокон именно русскому человеку чувством неразрывной связи прошлого, настоящего и грядущего через свой род, свою генеалогию. Эта тема замечательно раскрывается в стихотворении «Заночевал (и сердцу – ладно!)…» с таким щемящим сюжетом о ночёвке в родительском доме, где можно вновь почувствовать себя ребёнком. Вот только родителей уже больше нет в отеческих стенах:

;…; А день, как всё родное в мире,
так светел, если я с утра
вот здесь – в родительской квартире –
встаю с отцовского одра…

Потихонечку, от стихотворения к стихотворению, поэтом воссоздаётся, а читателем открывается мозаичная картина современной России, вернее даже, российской благословенной окраины – со всеми её болями и бедами, потерями и обретениями, с ежедневными людскими чаяниями, социальными проблемами, маетой, душевными ранами, преодолениями и высотами духа. Казалось бы, много стихов написано на смежные темы, однако неповторимость и завершённость каждого поэтического произведения Юрия Перминова уникальна: в них всегда ровно столько строк, сколько необходимо именно для этого сюжета или контекста – причём создаются эти маленькие шедевры обычно с помощью простого размера, но потрясающе отточенного графического изображения и безупречной, всегда непредсказуемой, часто парадоксальной концовки. Большой талант так работать над стихами – одни из них словно чеканно плавить в форме подобно каслинскому литью, другие же выдыхать прозрачной невесомой мелодией на манер кудесника-стеклодува.

И уж, конечно, какой же русский не любит быстрой езды, какой же сибиряк не любит снега! О нашей зиме, долгой и суровой, поэт говорит с такой сердечностью, словно о живом человеке – взять хотя бы совсем небольшое, но жаркое по чувству, точёное по мысли стихотворение «Метель – по всем приметам – на подходе…»:

;…; И вот оно – Природы вечной буйство!
Но я – один из смертных на земле –
лелею в сердце солнечное чувство
необъяснимой нежности к зиме.

Здесь хочется заострить внимание читателя на этой брошенной словно бы вскользь, а на самом деле определяющей многое в жизненной позиции поэта фразе: «Но я – один из смертных на земле». Никакого якания и эгоцентризма – Перминов ощущает себя лишь крохотной частью всех живущих на планете, он будто хочет подчеркнуть: я такой же, как вы, нас много, и мы все чувствуем, верим, любим, страдаем, надеемся и печалимся одинаково. Невидимо, но ощутимо он протягивает руки сразу всем землянам и не сомневается: его стихи отзовутся в них, непременно вызовут отклик на его сердечное волнение.
Потому-то так часто в стихах поэта возникает местоимение «мы» – и в этом обобщении нет ничего нарочитого, ничего от позы или плаката. Напротив, его «мы», «нас», «с нами» очень тёплые и естественные – и при этом выдают масштабы мышления автора, его обострённое чувство сопричастности всем мировым процессам, всем людям не только России, но и Земли: «Размахнулся – живу в двух столетиях: мало ли / нас широких таких – из Петров да Емель…» и «Потому и живём, что грехи наши брошены / в море милости Божией горстью песка» (ст-е «Размахнулся – живу в двух столетиях: мало ли…»); «Жить бы там, где женщины не просят / денег и не требуют от нас – / мужиков, – чего не знают сами…» (ст-е «Кто о чём, а я сейчас о прозе…»); «Привыкли мы довольствоваться кашей / и щами – лишь бы с крыши не текло, / но живы тем, что нам с округой нашей / взаимно и незыблемо тепло» (ст-е «Привыкли мы довольствоваться кашей…»); «Чем живём, родные, тем и с вами; / не поврозь к весеннему теплу / выйдем! Под одними небесами / любим – и на фронте, и в тылу!» (ст-е «Снег в кустах просветы конопатит…»); «Есть в нашем доме «белые» и «красные», / но не про нас ни драки, ни война… / Причина есть – хотя мы люди разные, / над нами крыша всё-таки одна» («Пока не знаю, что к утру останется…») – и ещё многие, многие стихи того же ряда.
А может, всё так, потому что у поэта со всеми соотечественниками, в его понимании, «Почти на всех бытийная дерюга /одна – и наизнанку, и с лица» (эти буквально программные строки взяты из стихотворения «Посёлок наш – сердечная округа…»)? А может, потому что, по Перминову, нет в России ни чужих людей, ни чужих городов, ни чужих проблем для человека русского – как в потрясающе тонком и тоже в каком-то смысле магистральном стихотворении «Командировочное», где лирический герой несколько суток мается в «городишке чужом», а потом вдруг на него нисходит прозрение:

…На четвёртые сутки подумал: вполне
я освоился здесь, гостевая одышка
исчезает. Живу! Здесь – Россия, а не
городишко чужой. Здесь – родной городишко.

Вообще, в каждом стихотворении Юрия Перминова есть магнетическая, почти необъяснимая притягательность, каждое, при всей своей великолепной лаконичности, заключает в себе некую совершенную формулу, каждое – словно сжатая в несколько ёмких строф поэма, а то и роман, и погружаться в эти океанические воды поэзии можно на разную глубину – в зависимости от читательской подготовленности, эрудиции, жизненного опыта. Но в каждом стихотворении поэта для любого читателя обязательно найдётся нечто своё, близкое, узнаваемое, потаённое. В этом – особая пронзительность перминовского письма, особая способность автора проникать в самую суть идеи, явления, характера, ситуации, события. При этом поэт не обращается специально к каким-то высоким темам – он ищет и находит сюжеты (а возможно, и они его находят сами!) буквально вокруг себя, ибо, повторюсь, его лирический герой – обычный человек, рядовой, имярек (по Левитанскому), один из всех. Таковы его стихи о самых заурядных и привычных, на первый взгляд, вещах и проблемах – например, о бомжах, в которых он, впуская их в свою душу, пристально и с горечью всматривается, о которых душа болит как о части народа – неразумной, несчастной, но ведь родной:

;…; Чечевичная память на поиски тёмного
потекла, и безродно болит о пустом…
Сам Господь согревает бродягу бездомного,
прикорнувшего под Ленинградским мостом.
(«Ночь – как бездна: такая же чёрная, жуткая…»)

Или даже – ещё более высоко и метафорично:

;…; где чутко, без мобилы и гроша,
укрывшись несминаемой рогожей,
спит Вечный Бомж, настойчиво дыша,
ни на кого на свете не похожий.
(«Помстилось мне: людей в округе нет…»)

Ах какой скальпельно меткий эпитет: «настойчиво дыша»! Это значит – вопреки всему, даже его собственному сопротивлению жизни, жизнь в опустившемся, социально неустроенном человеке всё-таки сопротивляется смерти… Силища! Но как бы ни писал поэт – высоко ли, искусно ли, с особой ли яркой самобытностью, – а творчество его неполным будет без любовной лирики. Ведь именно в стихах о любви ключик от поэтова сердца упрятан, в них тайные его нравственные токи лежат, самые сокровенные, самые обнажённо-незащищённые струнки души. И какая же радость обнаружить и прикоснуться вот к такому («Понять пока не в силах: быть грозе ли…»):

;…; Уже и ветру негде развернуться…
А женщина – храни, Господь, её! –
удерживает мир от безрассудства,
развешивая детское бельё.

И разве может не ударить током, не полоснуть под сердце вот такое исповедальное признание: «Я к тебе (за что – не знаю), точно / к высшей мере, был приговорён» из совсем небольшого, по-пушкински двустрофного стихотворения «Ждал тебя – под сонный дождик тощий…»? Или вот такое – счастливо-бесшабашное:

;…; Не знаю, чем свой век ещё продлю,
куда исчезнет рваных туч громада…
Но… я такую женщину люблю,
что ничего мне знать уже не надо!
(«Смурнеет небо… Солнце, не чуди!..»)

Сколько в стихах Перминова о любви настоящести, живой, горячей чувственности и эмоциональной открытости людям, миру, Богу! Поэт не боится быть распахнутым до донышка – а иначе ведь и не стоит браться за этот сложнейший жанр, который, будто лакмусовая бумажка, проверяет любого пишущего на чистосердечие, душевную щедрость и, конечно, истинность лирического дара.

Какой источник даёт человеку такую силу любви и веры, где черпает он свои неисчерпаемые словесные и сердечные сокровища? И что пополняет год от года эти духовные резервы? Конечно, это сила рода. Прежде всего – семьи. Когда-то в интервью Захару Прилепину, году в 2007-м, Юрий Перминов рассказывал о своих семейных истоках: «В Омске живёт немало моих родственников, как по отцовской, так и по материнской линии, между тем, корни мои не здесь. Отец – вятский, из деревни Соколовы Даровского района Кировской области. Там, на реке Молома, как рассказывала мне бабушка Анисия Тимофеевна, есть три деревни – Соколовы, Бобровы, Перминовы (именно с такими окончаниями), соответственно, это и мои «родные фамилии». Мама, Нина Ивановна Перминова (урождённая Божко), родилась в 1938 году в Казахстане, в Алма-Атинской области, но в казачьей станице Георгиевская. Её отец, мой дед Иван Васильевич Божко, перед самым началом войны окончил Тифлисское артиллерийское училище, куда поступил по призыву… Как говорила бабушка, Вера Алексеевна, о его гибели родня и она сама узнали из радиосообщения, – а шёл октябрь 1941 года. Затем была похоронка. На павшего смертью храбрых лейтенанта, командира взвода управления И.В. Божко. Воевали и два брата моего деда – Пётр и Николай, а всего у прабабушки Елизаветы было восемь детей, все они родом из деревни Степановка Русско-Полянского района Омской области, из украинских переселенцев».
И вот говоря о родных, поэт произнёс очень важные слова: «А последнее – единственное! – письмо деда с фронта, где он клялся своим родителям в том, что «будет до последней капли крови громить эту озверевшую нечисть», стало моей Конституцией в октябре 1993 года».

Это признание хорошо раскрывает природу патриотического начала в перминовской поэзии (да и в судьбе!), ибо жизнь по такой Конституции – очень ко многому обязывает и многое определяет. И то что Перминов-поэт и Перминов-гражданин легко и естественно вписался сегодня в дело приближения нашей победы и активнейшим образом участвует и в волонтёрском движении, и в составлении антологий патриотической поэзии, и в других серьёзных и ответственных патриотических акциях и проектах, не вызывает ни вопросов, ни удивления. Для него это как дышать. Для него это значит – быть самим собой, быть в ладу с жизнью. И бесконечно личные – в смысле их пронзительности и пропущенности сквозь сердце – и честные стихи об СВО рождаются сегодня у поэта словно сами собой, вызывая глубочайший эмоциональный отклик у его читателей. Таково, например, стихотворение «Проводы» о молодом соседе, отбывающем в зону спецоперации, которое с первого же прочтения словно ударило меня под дых, болевым оттиском легло на сердце:

;…; Невесомой прожилкой застыл со вчера
окоёма осеннего прочерк…
На войну провожали Смирнова Петра –
пели песню про синий платочек.

Мало-мало мешал мне в груди топоток,
и гармонь – износилась немало.
Молодая жена теребила платок,
молча плакала Петина мама…

Не меньшей силы и совсем недавно написанное стихотворение «Кроткой одышкой по ближним дворам шелещу…» про сбор банок для приготовления окопных свечей. Опять поэт сумел выхватить самый неожиданный и точный ракурс происходящего, сумел отыскать самые верные слова и смыслы, чтобы сразу попасть в глубь читательской души: «Собраны банки по мусорным бакам, уже / надобно с холода взглядом любимой согреться… / Надобно, чтобы не гасла свеча в блиндаже – / часть моего не остывшего с возрастом сердца». И вновь – никаких штампов, никакой конъюнктуры в столь сложном и не всем поддающемся жанре патриотической лирики – только пронзительность чувства, только размах веры и крутой замес святой человеческой правды. Читаешь стихотворение «Детский дом вечереющим солнцем расцвечен…» о том, как «льёт заботно и споро окопные свечи» детдомовская ребятня, и сердце сжимается от переполняющих чувств: «А за тысячи вёрст согреваются ими / никому из ребят не чужие отцы…»

Тут и боль, и горе, и гордость, и нежность, и надежда, и тревога… Уметь передавать такую широчайшую палитру эмоций в двух-трёх строфах – дар редкий и безусловно счастливый. И наделён им поэт Юрий Перминов в полной мере. Впрочем, с такой дедовой Конституцией, которую он себе определил как стержневую линию судьбы, не только жить на своей земле сподручно и надёжно, но и умирать не страшно – как это великолепно высвечено в стихотворении «…и этот май пришёлся ко двору»:

;…; я знаю – здесь когда-нибудь умру.
Не в этот год! Тем более, вот-вот,
под животворным светом вешней власти,
зазеленеет – бабушки Настасьи –
осиротелый к маю огород.

Только из бездонной чаши нежности к своему народу можно почерпнуть такие мысли о старушке, вдыхающей аромат ромашки:

;…; Вот так живёшь – болеешь за
своё пустое, за обличье…
А тут – зажмурила глаза
старушка,
нежное мурлычет.
Светла бабуся и… юна!
Не важно, восемьдесят, сто ли
годков ей – ведает она,
что́ жизнь
на самом деле стоит.
(«Что стоит жизнь моя – пятак?..»)

Размышляю над судьбой нашего героя и всё отчётливее понимаю, что несмотря на образование и литературную, журналистскую, чисто городскую интеллектуальную работу Юрий Перминов – самородок чистейшей воды, истинного народного замеса, явившийся нам из самого заповедного уголка России-матушки, из самого сердца её, щедрого и восприимчиво-благодатного. В Россию пришёл поэт с таким родниковым и кровным чувством Родины, что хочется, чтобы его услышало как можно больше людей – ведь там, в этом роднике, отражается каждый из нас:

…Живу молитвой – солнечной, латающей
сегодняшние пасмурные дни,
своим трудом…
Куда мне дальше кладбища –
извечного – с могилками родни…
(«В глухих потёмках бродит утро волглое…»)

Не слова поражают здесь, не метафоры даже сами по себе – но всесильная неподдельность их, сокровенная их глубина, естественная природа происхождения и возникновения душевных порывов. Та самая «любовь к отеческим гробам», по Пушкину, без которой русскому человеку не познать внутренней гармонии, не напоить сердце эликсиром живого чувства. И никогда не обрести истинного счастья.