Новая подборка в Золотом руне 19 марта 2024 г

Отражённый свет

***

Надо признать отважиться –
нет ничего там, нет.
Всё это только кажется,
лишь отражённый свет.

И лица выражение,
и тех слов попурри –
это лишь отражение
солнышка, что внутри.

Хватит уже приписывать
чувства свои другим,
веря, считая истово
любящим, раз любим.

Признавай поражение –
нет ничего в ответ.
Это лишь отражение,
лишь отражённый свет.               

***

Талант влюбляться в тех, кому мы не нужны.
Особый дар – стелить под ноги сердце.
Но как бы ни были отважны и нежны,
в душе его не отворится дверца.

Он встал не с той строки, с орбиты он другой,
затерян между слов, среди миров вселенной.
Я до него никак не дотянусь рукой,
а только лишь строкой своей самозабвенной.

Но с каждым днём несёт ко мне его волна,
всё, что превыше слов, и разума, и тела.
Ему я не равна, в себе я не вольна,
но будет в небесах всё так, как я хотела.

***

Я думала – хватит, но мой Режиссёр
иначе решил и поставил тот сюр,
хоть замысел был мне неясен.
И мне приходилось судьбе вопреки
кормить твоё сердце как птицу с руки,
чтоб мир становился прекрасен.

Трамвайные рельсы и линии рук
вели лишь к тебе, неожиданный друг,
сценарий писался не мною.
А мой Режиссёр наблюдал из кулис,
как намертво к Принцу приручен был Лис,
и был этой сказки виною.

Он роли расписывал и раздавал,
он зубы нам стискивал и убивал,
поджаривал жизни на гриле.
А мы, умещаясь в пределах строки,
невинны как дети и как старики,
не ведая, что сотворили.

***

Может быть, если крепко поцеловать,
я смогу твоё сердце расколдовать.
Если нежно погладить его, согреть,
то не будет птенцом трепыхаться впредь,

волноваться, злиться по пустякам,
попадать в больницы, к чужим рукам,
а стучать ровнее весной, зимой,
и лишь чуть сильнее на голос мой.
               
***

Ну, допустим, параллельные сошлись.               
Ну, уткнулись бы друг в друга, и что дальше.
Даль от этого не сделается близь.
Будет что-то в ней от наигрыша, фальши.

Лобачевский бросил людям эту кость,
чтоб надеялись и веровали в чудо,
что у жизни вдруг случится перекос
и как руки рельсы могут быть сомкнуты.

Но мне ближе несгибаемый Евклид –
как та девочка у Блока пела в хоре, –
знал он, что по ком душа у нас болит,
нас оставят в одиночестве и горе.

Мы не сможем пересечься никогда,
от орбиты никому не отклониться.
Лишь с откосов не летели б поезда,
миновали бы погосты и больницы.

Остальное как-нибудь переживём,
на пространство не своё не посягая,
по отдельности, но всё-таки вдвоём,
лишь во сне чужую жизнь пересекая.

***

Любить можно только того лишь,
о ком твоё сердце болит,
кем душу свою всю исколешь,
кто с жизнью твоей будет слит,

кого и лелеят, и холят,
не плакало б только дитя.
Он только лишь палец уколет,
а выступит кровь у тебя.

Любовь — это вечное мазо,
охота, что пуще неволь,
срывание с кожею масок
и неутолимая боль.

Но если, устав от ударов,
захочешь закрыть этот счёт,
послышится: «Неблагодарный!
Чего ж тебе надо ещё?!»

***

Я люблю этот камень на шее,               
этот призрак, рассыпанный в прах,
эту нишу, лазейку, траншею,
что хранит тебя в дальних мирах.

Я люблю эти крепкие цепи,
ледяных этих лет леденец,
чтоб в конце – обязательно хеппи
(если плохо – ещё не конец),

этот ветер в бесплодных погонях,
этот ад ожиданий пустых,
когда рушатся замки в ладонях
из сыпучих песков золотых.

Я люблю этой жалости жало,
эту сладкую горечь в груди...
Лишь бы сердце любовью дышало,
лишь бы что-то ждало впереди.


Просто голос

***

Я ценю эту чуткую слышимость,
что возникла уже меж нами.
Пусть не близость и не приближенность,
не горящее в сердце пламя.

Только тихое, ровное, тёплое,
как домашний платок пуховый,
как свечи огонёк за стёклами,
зайчик солнечный пустяковый.

Не подверженные инфляции,
духу времени или строю –
просто голос и интонация,
на которых я счастье строю.

***

Восемь часов на сон, на работу,
а между ними твой голос.
Тонкий пробел в ожиданье субботы,
светлый меж чёрных полос.

Как зерно, без которого голод,
прячет в полове колос,
так от меня укрывает город
необходимый голос.

И пока не наступит вечер –
в мире так пусто, голо.
Я обнимаю трубку за плечи,
в сердце впускаю голос.

Нет, не всё заметает ветер
и пожирает хронос,
если мне твой голос ответит,
жизни последний бонус.

Луч во мраке, просвет недели,
тоненький, словно волос,
есть иль нет он на самом деле,
с неба звучащий голос?

***

Трель звонка как трубный зов.
Голосов зарубки.
Мерный бой твоих часов
в телефонной трубке.

Когда слышу этот звук –
на душе спокойней.
Будто нет ни бед, ни мук,
ни смертельной бойни.

Разговоров тёплый след.
Ниточки так хрупки...
Сколько там пробило лет
в телефонной трубке?

***

Люблю, когда звонишь без повода –
придумаю какой хочу,
и на другой конечик провода
к тебе на крыльях прилечу.

Допустим, от тоски измучился,
устал от бесконечных дел,
допустим, что по мне соскучился
и вдруг услышать захотел.

И мне не важно – так ли, правда ли,
лишь только б голос понежней.
И чем случайней – тем оправданней,
и чем нелепей – тем нужней.

А в трубке – словно шорох лиственный...
Пусть ты ошибка, фейк, фантом,
в тебя я верю будто в истину.
Всё оправдается потом.

***

Я слышу не голос, а то, что за ним –               
улыбку, хандру, возбуждение, тормоз…
Путь сердца как Бога неисповедим.
Не знаю, куда приведёт разговор нас.

То ль всё прояснится, то ль станет темней,
к согласью придём иль противостоянью, –
как лес за деревьями видится мне,
как что-то большое на расстоянье.

Но ты говори… У судьбы на краю
твой голос душой обовью как растенье.
Из нот твоей речи сама я творю
печальную музыку несовпаденья.

Мы разных магнитов с тобой полюса,
мы звуки из разных октав и аккордов.
Не переплетутся судьбы голоса –
хоть я разобью телефон этот чёртов!

Но ты говори, говори, говори…
До звёзд, до зари долетает пусть голос.
Я слушаю только лишь то, что внутри,
и ближе к тебе становлюсь хоть на волос.

***

Особый дар – идти с самой собою,               
стихами или мыслями – не к тем,
с кем не пересечёмся мы судьбою,
далёким от волнующих нас тем,

кем никогда я понята не буду,
кому ни в жизнь не буду я нужна,
но я иду в остуду и в осуду,
и с ними терпелива и нежна.

Да, не взойдёт на пепелище колос,
«ещё» никак не свяжется с «уже».
Я слов не слышу – слушаю лишь голос
и вижу то, что хочется душе.

И мне не важно, кто ты есть на деле,
на краткий миг почудившийся тем.
Так ангелы и боги захотели,
дав то, что выше слов и глубже тем.

***

Нам дерево шумит навстречу,
когда мы чувствуем его
и понимаем эти речи,
другим – неявно ничего.

Так я в тебе иное вижу
и слышу главное без слов,
и становлюсь к тебе всё ближе
поверх голов, поверх полов.

Как дерево я обнимаю,
прижавшись к тёплому стволу,
так мир твой сердцем понимаю
сквозь холод, пепел и золу.

И обнимаю, словно глобус,
я телефонную трубу...
Мне кажется, что этот голос
я буду слышать и в гробу.

Как шум листвы, журчанье речки,
как звуки музыки родной,
я буду слушать эти речи,
понятные лишь мне одной.

***

Знаю, не в твоём обычае,               
на слова не падок ты,
но твоё косноязычие
было б лучше немоты.

Те слова невымолимые
не нарушили тиши.
Что-то непреодолимое
и для губ, и для души.

Это вечная услада нам,
сердца ласковый улов...
Но бежишь как чёрт от ладана
ты от лучших в мире слов.

А слова искрятся в воздухе –
счастья крохотный ликбез,
их серебряные россыпи
рассылает Бог с небес.

***

Ты пошарь хорошо по карманам,
обыщи все души муляжи,
вдруг там где-нибудь не для гурманов
завалящее слово лежит.

Человеческое, простое,
из забытого всеми угла,
ведь оно ничего и не стоит,
кроме толики малой тепла.

Ты увидишь, что будет со мною,
ты увидишь, что будет с тобой,
как засветится под пеленою
ослепительный свод голубой.

И срастутся разбитые части,
и покажется всё вдруг иным...
О, как много скрывается счастья
за обыденным словом земным.

Я его всё равно уже слышу,
можешь даже не произносить.
Это слово мне спущено свыше,
и тебе его не погасить.


Быть жестоким легко, нужно лишь не любить...             

***

Быть жестоким легко, нужно лишь не любить. 
Никого не ударить при том, не убить,
не сказав даже грубого слова.
Всё случится само: потускнеет лицо,
сердце треснет, как будто простое яйцо,
и глаза не засветятся снова.

Быть жестоким как нечего делать легко,
и не нужно за этим ходить далеко,
ни горчицы не нужно, ни перца,
и ни яда из перстня – в бокал опускать,
и козла отпущенья не нужно искать,
лишь найти беззащитное сердце.

Что же делать, когда слишком больно уже,
и не вынести, кажется, больше душе
то, что Герде наносится Каем?
Переводим несчастный наш частный момент
в обобщённый космический эквивалент,
сердце в зубы – и строки слагаем.

***

Я тебе и в мыслях не позвоню,               
и двух слов о тебе не свяжу теперь я.
Всё, что нежило – вырвано на корню,
что жило – за закрытой осталось дверью.

Пусть ничто твой не потревожит сон,
пусть звонит тебе только один будильник,
чтобы не доносился ни плач, ни стон
до души, похожей на холодильник.

В мире, где даже самый нежный груб,
как дитя, обрывая букашке крылья,
и любовь превратится в холодный труп,
если заживо в землю её зарыли.

***

Ты мог бы прийти ко мне бы
с подарком тем или без,
неважно, поскольку мне был
всегда подарком небес.

Я  стол бы тебе накрыла,
что жарилось и пеклось,
и всё бы тебе открыла,
что на сердце запеклось.

И всё, что тебе купила,
вручила б тебе в тот день.
Я так бы тебя любила,
когда бы не эта тень.

Смеялось бы, хохоталось
и верилось, что всё ок,
когда б не эта усталость,
которой ты так помог.

И было бы всё, зачем мне
жилось на свете с тех пор,
когда бы не тот вечерний
наш чёрный неразговор.

***

Всё меряю на свой аршин,
смотрю с своей лишь колокольни,
и вижу с этих я вершин
то, что не видит посторонний.

Но ты ведь был мне не чужим,
зачем же душу на осколки,
зачем же то, чем дорожим,
бить об пол как тарелки с полки.

Любовь не просит пить и есть,
не нужно денег и прогулки.
Нужна лишь песнь, Благая весть,
души глухие закоулки.

Деля себя как мандарин,
не отнимай хотя бы крохи.
Но отнял всё, что подарил,
взамен оставив эти строки.

***

Моя колея не даёт ни копья,
но я другой для себя не вижу.
Сама себе родина и семья,
я от тебя уже не завишу.

Пусть катятся, словно слёзы, года, –
уже не просишь, уже не молишь.
Что было поздно – теперь никогда.
Что было наше – теперь моё лишь.

Живая внешне, внутри мертва,
но жизнь – ведь это вообще смертельно...
А новый год распадётся на два –
на твой отдельно и мой отдельно.

***

Как далеко меня речь завела.
Дальше тупик. Я хочу обратно.
В музыку, что за собой звала,
в свет фонаря над твоим парадным.

В птичьи трели, в трамвайный звон,
в небо, пылающее как знамя.
Я хочу перейти рубикон,
что пролёг теперь между нами.

Как далеко завели стихи... 
Снова дорогу к тебе найду ли?
Пусть будут снова слова тихи,
а не свистят, как над ухом пули.

***

Я тебя, конечно же, извиню,
я тебе, конечно, ещё позвоню,
и не изменю тебе наше меню,
но себя я больше тебе не присню.

Ничего нет ближе мне твоего,
и других не нужно мне никого,
жизнь отдам тебе просто и бытово,
но уже не больше, не больше того.

Для тебя всё так же горит плита,
для тебя и нежность, и теплота,
голова всё так же тобой занята,
но уже не та я, не та, не та…


Тот, кого я люблю, никогда не бывает виновен...

***

Тот, кого я люблю, никогда не бывает виновен,
он превыше грехов, подозрений, досад и обид,
потому что смотрю на него со своих колоколен,
и ничтожная радость во мне во всё горло вопит.

Для него по утрам этот птичий заливистый посвист,
всё ему одному, потому что люблю за двоих.
И навеки на нём теперь этот немеркнущий отсвет,
поцелуи дождя или снега заместо моих.

Он просвечен во мне от макушки до самого детства,
почему-то отмечен и избран меж всеми людьми.
И ему никуда от меня теперь больше не деться,
от кавычек и скобок в себя заключившей любви.

Там, за скобками, много чего не вошло и осталось.
Как руками, его обвиваю зелёным плющом.
И любви никогда не коснётся застой и усталость.
И любимый всегда наперёд и навеки прощён.

***

Обижаться невниманию
или нежиться в надеждах,
жить как будто бы в тумане я,
меж землёй и небом между.

Фразы коллекционировать,
всё в них наперёд прощая,
и стихами фонтанировать,
их в блокноты не вмещая.

И, выбрасывая в мусорку
всё, что не любовь на свете,
слышать внутреннюю музыку
и слова, что носит ветер.

Исполнительница нежности,
партитуры поднебесной,
я привыкла к неизбежности
быть ненужной, неуместной.

И в плену у этой данности
не просчитываю риски,
где любовь без срока давности
и без права переписки.

***

Летят по ветру листья – как порванные письма,
в обиде на кого-то – на мелкие клочки, –
наверно, это осень, что над землёй зависла, –
обидно, если гонят с небес тебя в тычки.

И плач её дождливый снегами перечёркнут,
оборваны наряды с деревьев догола.
Вчера ещё царила – а нынче гонят к чёрту,
до белого каленья фортуна довела.

Что делает сильнее кого – её убило,
в старуху превратило ещё во цвете лет.
И письма, где писала, что так его любила –
бедняжка рвёт и мечет, и плачет им вослед.

***

Побурлила любовь и прошла,
и вошла в своё тихое русло.
И до свадьбы своей зажила,
хоть и не было свадьбы, что грустно.

Успокоилась и улеглась,
как болячка, затянута коркой.
Незнакома ей ревности власть,
сладость боли и вопли восторга.

Превращённая в озеро, в пруд
из реки, что бурлила когда-то,
она думает, люди всё врут,
нет любви никакой, и не надо.

Укрощённая меж берегов,
уж забыла она, как штормило.
Всё прошло свои девять кругов.
Что прошло, то становится мило.

***

Уголок души уделил.
Дал мне повод стихи кропать.
Ты мне мягко ещё не стелил,
так за что мне так жёстко спать?

В облаках со мной не витал.
И по лесу одна брожу.
И на саночках не катал,
так за что я их всё вожу?

Да, душа не в лучшей поре.
Разошёлся зашитый шов.
Магомед подошёл к горе.
Магомед от горы ушёл.

Буду саночки я возить,
Магомеду махать вослед,
ничего не ждать, не просить
много-много счастливых лет.